Накропал начало бояр-аниме. Профессионалы, гляньте, норм?

Брошенный перед лицом неприятеля

 человек подобен тростинке ветром колеблемой

Карл Филипп Готлиб фон Клаузевиц

В Песчанке цирковых накрыло уныние. Деньги кончились. Нет ну не совсем, конечно, в карманах еще позвякивала мелочь, а в тайной казне директора Вениамина Степановича хрустело. И не то, чтобы очень, так, похрустывало.

— До получки, не выйду, — пообещал водитель циркового «Камаза» и заперся в теплой вони кабины.

— Шурик, да ты чо? У слона убрать надо. У верблюда...- просительно тянул директор, танцуя у зашторенного лобового стекла. — Сейчас, пару представлений и все...Из госконцерта деньги будут, я им звонил вчера...

— Сам убирай, — мстительно посоветовал водитель, листая почерневшую от времени книжку без обложки, — у слона твоего, понос и газы... Он меня на неделе уже трижды обдристал... я без получки на такое дело несогласный...

Диалог двух высоких договаривающихся сторон зашел в тупик. Трезвый до скрипа Шурик, совмещающий помимо водительских функций, обязанности берейтора и механика, убирать у слона отказывался. Вениамин Степанович тоненько по-бабьи вздохнул, впустив в легкие порцию бодрящего минусдвадцатиградусного Красноярского воздуха, и отправился восвояси, помешивая в голове невеселые мысли.

Водитель был не первым карбонарием за три дня, поначалу в гримерке заперлись крафт —жонглеры братья Усильские. Подло и без предупреждения. За пять минут до объявления номера. Шпрехшталмейстер, направленный за разъяснениями, был взят братьями в заложники и заплетающимся языком послал директора из- за запертой двери. Дух смуты, перемешивающийся с запахом обезьянника профессора Гагия, витал над латаным шатром цирка. В тот момент положение спас клоун Фима, при воспоминании о котором, пара сотен владивостокских детей вздрагивают и начинают мелко креститься. Фима мужественно вышел на арену и выступил перед всеми двадцатью собравшимися зрителями. Пуская облачка пара в стылом воздухе нетопленного шапито, он приподнял полупудовую гирю братьев Усильских и тут же уронил ее на ногу униформисту Фельдману, вызвав восторг публики и получасовой поток химически чистого мата. Не избалованные культурой зрители с благоговением внимали словесному эквилибру и фантастическим соединениям причастий и определений. Статус Фельдмана у жителей поселка вырос до высот около космических, и он начал подумывать о сольной карьере.

Сейчас же ситуация была полной катастрофой. Если цирковые еще и могли питаться подножным кормом в виде заготовленных еще в Томске девяти мешков макарон, то слон и два верблюда поглощали золотое красноярское сено в количествах поистине неимоверных. Про павианов профессора Гагия, Вениамин Степанович решил пока не думать.

Песчанка была для цирка «Бон-Бон» вторым Сталинградом, по мерзлым дорогам которого бродил подавленный фельдмаршал Паулюс. Четыре окоченевших без топлива «Камаза», древний «Лиаз» и директорская «Латвия». Бунтующие цирковые пьющие водку в запертых гримуборных. Словом, армия директора представляла печальное зрелище.

— Пробьемся! Ну, может с переменным успехом. Но пробьемся, — смело заявил Вениамин Степанович в один из дней после похорон дрессировщика павианов Егорыча, умершего в Томске. Цирковые грустно глядели на него, а Егорович получивший, наконец, свой собственный дом и деревянный крашеный крест, бестелесно скользил на ними.

-Земля ему пухом, — скорбно продолжил директор и, жахнув стакан, затряс головой. На глаза его навернулись слезы. — Мы еще выступим, товарищи. Выступим, я вам обещаю! Так еще прогремим! Ну, может с переменным успехом.

Успехи цирка катящегося по маршруту Томск — Красноярск были и правда переменные. В Томске к ним прибился Джебедая Джузеппе Гагия, повелитель обезьян, великий философ- мистик — как было написано на афише. В паспорте у него числилось Давид Гогия, место рождения город Сухуми.

Воспылав безответной любовью к гимнастке Нине, он плюнул на торговлю на рынке и, заявившись к директору, выбил у того место дрессировщика, освобожденное покойным Егорычем. Ошеломленный напором и щебеночным скрежещущим наречием Вениамин Степанович размашисто подмахнул заявление, после чего философ- мистик водрузил не очень чистые носки на раскладушку у клеток с приматами.

— Привэт! — запанибрата поздоровался профессор Джузеппе Гагия с персоналом. — Чо как? Все в порядке?

Три здоровенных павиана сидевшие в клетках отвлеклись от своего занятия, а именно жратвы, внимательно уставились на тщедушного повелителя обезьян.

— Корочэ, все нормально, — понял тот. — Нэ отвлекайтесь.

На этом знакомство Джебедаи Джузеппе Гагии с питомцами притихло. Профессор, философски закинув руки за голову, покачивал смердящими носками из стороны в сторону. В движениях темной ткани, рисующей в воздухе мутные полосы вроде следа, который оставляет кусок сахара, тонущий в чае, ему виделась изгибающаяся в обруче Ниночка.

— «Ра сакварэли кали»* — подумал он и обнаружил клоуна Фиму, пришедшего в гости. Фима был пьян и задумчив.

— Здорово, — произнес вежливый Фима. — выпить есть?

В простом Фимином вопросе сквозила невыносимая тяжесть существования в момент, когда предыдущая доза уже отфильтрована печенью, а новое поступление нектара — не ожидается.

— Захады, дарагой. Ест, как не ест? — манна и райские кущи с запахом розмарина, вот что звучало в ответе повелителя обезьян.

— Вот то хорошо, — одобрил Фима и присел на заляпанный табурет, — начисляй, че там.

Бобо, Степа и Гуц из своих клеток таращили на них влажные карие глаза.

— Вот недавно был такой случай, — объявил клоун, прожевывая мясо-овощные консервы Саранского консервного комбината, — Приходил к нам работник администрации один, лысый, что твоя кхм.. коленка. Степаныч с ним вась, вась. Разрешение на установку шапито, медсправки на верблюдов... Пока парад -але не объявили. те выходят, стало быть, на посмотреть...Ну выпимшы естественно, а как без этого? Веник тот еще ничего, а администратор этот вообще в катяхи.. Видать, сложно это все, бумаги эти... Штормит их в проходе, что мертвяков...А, слушай, я тут один фильм видел... «Зомбей» — называется... Не, ладно потом расскажу... Ну вот, стоит, значит, этот со Степанычем, опилки нюхает. Тут Катьку ведут, слониху. Выстаивается она в проходе, пока шпрет..шпрек...штре...пока короче не объявят, и хвостиком так по тыкве тому. Тудыть- сюдыть... Тудыть- сюдыть... Ему чо, пьяному? Ему, интересно... Он за тот хвостик дернул. Скандал быыыыл! Ужос! Все уделала. Пиджак, костюм до трусов все! Нас потом из Томска выперли на раз... Два раза только представление дали... А ты не ходи, где не надо, и не дергай че не надо...

— Ай- яй, нэхорошо,- печально произнес философ- мистик, ожидая новостей о Ниночке, ну или хотя бы дельных советов по дрессуре павианов в условиях Красноярска.

— Отож то! — торжественно подтвердил Фима и выпил — В жизни все быват. Я, до этого, в Сирк дю Барну выступал, мож слыхал?

— Нэ,- ответил профессор Джузеппе, подумав: «Чтоб ты провалился!» и прибавил, опять же про себя, нечто больше соответствующее звуку ведра со щебнем.

— Так вот, в Барну этом служил униформист Фирсыч звали... Ну так по-русски, а по- французски, а он был французом, я не знаю... Вот этот Фирсыч ... Купил однажды себе мопеду, ну знаешь такую небольшую, «Веспа» что ли назывался... Купил значит и...

«Зачем мне все это?» — подумал погонщик приматов и с удивлением обнаружил, что троица, сидящая в клетках расправившись с едой, мастурбирует.

— Э!? — возмущенно произнес он — Э!?

Фима, увлеченно рассказывающий о протезе тестикул, устроенном Фирсычу после аварии

— Ходил, умореть можно... Стук- стук...- прервался и вперил взор на Бобу.

— Э!? — повторил профессор — мистик, огорченный соседством со скабрезными павианами — Кому сказал?

— Да ты не обращай внимания, — посоветовал клоун, — они так постоянно развлекаются. Егорыч, царство ему небесное, воевал...Но так и не отучил...

— Как не отучил, э!? — возмутился оскорбленный Джузеппе. Занятые делом обезьяны не обращали на них внимания. — Я это быстро отучу!

Борьба с вредными привычками продолжалась ровно два дня по прибытии в Песчанку и ввергла, как и любая война на уничтожение, всех связанных с ней в трепет. Бесполезное хлопанье по лапам, прерванное неудовольствием мускулистых приматов, быстро сменилось кавказским коварством — ладони великих мастурбаторов были обильно смазаны добытой в буфете горчицей. Джебедая торжествовал, а павианы грустили. Грусть их была нежна и наполнена вяло текущими мыслями, как у маркиза Тулуз Лотрек де Монфа наблюдающего за забегом Джесси Оуэнса. В вольерах на время поселилась тоска.

— Кхрм маймуна, каре саквареули! — торжественно объявил мистик, Бобо грустно глянул на неприятеля.

— Аге! — профессор Гагия поставил заключительную точку, подняв вверх торжествующий палец — Воевал! Я это быстро отучу!

С этими словами Джебедая Джузеппе отбыл за завешанную афишей дверь в поселок, праздновать победу добра.

Заглянувший вечером в обезьянник директор Вениамин Степанович вылетел оттуда ошеломленным и подавленным. Что на самом деле случилось между ним и приматами, доподлинно не знал никто. Да и случилось ли там что-нибудь? Неделю после этого он передвигался крабиком и замирал, услышав громкие звуки, неуклюже склонив голову. Лишь по прошествии многих лет умирая в четвертой палате дома призрения цирковых артистов под Коломной, он восстал из скомканной простыни и, вытянув руку, с ужасом произнес: Павианы! Павианы! — и тут же, незамедлительно отлетел.