Ой-ё

- Ой-йёй! Больше вселенной горе мо-йё…

Непонятно. Непонятно, почему поднимаясь с постели, мы так часто поднимаемся с песней. Глупой, дурацкой, звучащей в голове яркой насмешкой над всей пролетающей перед глазами жизнью. Со строкой, которая будет весь день простреливать голову. Из-за любого угла, из любого утюга, постоянно. Почему, поднимаясь с постели и даже не просыпаясь, автоматически, как стиральная машина, поставленная в режим, которой нужно что-то там споласкивать, отжимать, добавлять кондиционер и ополаскиватель, мы с упорством дебилов продолжаем жить и тянем общение по телефону, кофе в отвратительных картонных стаканах, смотрим на отвратные рожи сослуживцев и бегущую строку одной единственной во всей вселенной песни? До появления стойкой изжоги на всё! Всё!

- Ой-йёй! Я люблю Ебипет! Больше вселенной…

- Ой-йёй! Я люблю женщин с синими ногтями и мягким подбрюшьем… горе мо-йё…

- Я хочу этого ребенка! Я люблю детей! Ой-йёй!

На углу Образцовой и Советской столкнулись две легковые машины. Пока дико цивилизованные люди с телефонами в руках спокойно и матерно разбирались между собой, образовался приличный затор. Внутри затора дело двигалось к поножовщине и расстрелу рабочих демонстраций. Все мужчины любят обвинять друг друга в гомосексуальных пристрастиях по любому поводу. И без него. Потому что, они – нормальные мужчины.

Я вылетел из маршрутного такси и пошел пешком. До кофейного аппарата и бесплатной воды с сослуживцами оставалось не так недалеко. До вечера было, куда дальше.

Идти было легко. Навстречу попадались девушки с телефонами на руках, женщины с усталым целомудрием и небритые мужчины с гладко бритыми подбородками и щёками. Тот, кто придумал телефоны без шнура – большой молодец. Цветочки, кошечки, приколы ко дню водопроводчика, забавные стикеры и не менее забавные анекдоты на любую тему. Жизнь сразу стала разноцветной и понятной. Хотелось снять пиджак и распустить галстук, но… больше вселенной… поленился вчера отглаживать все и отгладил только самое нужное. Рубашка осталась мятой. Не вариант.

Время такое, жизнь стала быстрой. Только приспособишься и научишься вставлять мат в утонченную дворянскую манеру поведения и разговора, как оказывается, теперь мат должен быть не посконно русским, а цивилизованно английским. Щит, мерде, щит! Ты снова в пролёте, фраерок.

- Горе, горе, горе мойё…

Когда это случилось, это случилось неожиданно. Яна, уже приготовившая длинную, эмоциональную фразу, запнулась на первом же звуке и остолбенела.

- Ой, - получилось это как-то по-детски беспомощно. Жалостливо и едва слышно. Не прозвучал этот «ой», а скорее выдохнулся, как жалоба на этот мир, на жестокость людей и отсутствие любого рода перспектив.

- Что «ой», женщина? Глаза свои дома забыла, а теперь вдруг вспомнила? – добродушность тона у этого субъекта, что (скорее всего) разрушит ее жизнь, с лихвой компенсировалась громкостью голоса и ехидством, вложенном во смысл, с той непринужденностью, что достигается исключительно упорными тренировками и обширной практикой. – Что же вы бросаетесь на людей, как собака на жеваные кости? 

- Ой, мамочки, - это «мамочки», - Яна практически уже прошептала, потрясенная самим фактом того, что «это» случилось, что случилось «это» фактически на улице и, в такой момент жизни, в который ничего «такого», даже не предполагалось и, уж, тем более, не планировалось.

-  Ой-йёй! Больше вселенной горе мо-йё… - Блин, кто же на улице и мороженное жрет, и одновременно с этим по телефону болтает? Костюм, сука… и рубаха… и дурочка из переулочка. – Давайте, обопритесь на руку и вставайте уже, горе моё…

- С первого взгляда… же, - продолжала нашептывать сама себе Яна, потрясенная до основания единственно самим фактом, что это смогло случиться  с ней и не в книге, а  в обычной, неприспособленной для таких потрясений, жизни.