Я тебе доверяю

18+

Окончание предыдущего флешбека с дракой.

***

На следующее утро Эрик тыкает его ногой, не вставая со своей постели.

— Прячь свою зубную фею. Живо. Итта пришла.

Эмиль и сам слышит стук в дверь, спохватывается и садится на кровати.

— Откуда знаешь, что это она?

— Пфф. Ну даёшь! Прикройся подушкой, говорю! Я открываю. — Эрик встаёт и подскакивает к двери.

Эмиль со стоном вытягивается на кровати. Будь что будет! Тело болит. Болит так, что живого места нет. От этого только один плюс — прятать ему нечего. Он почти не спал. Думал. Так что голова тоже болит.

Итта проходит в комнату осторожно, словно это гнездовье маигр — один неверный шаг и проблем не оберешься. Она ставит на стол зеленую банку с мазью и смотрит на Эрика.
Тот стоит в трусах посредине комнаты. У него ни капли стеснения. Он одинаково гордо предъявляет и синяки и расцарапанную спину. Итта внимательно оценивает и то, и другое, плечи ее чуть поднимаются, как от вздоха.

— Оставь нас на десять минут. Эрик, пожалуйста!

— Начинается... — он нехотя втискивается в штаны и ворчит. — Про десять минут, это ты загнула, конечно. Он и за три управится.

— Эрик...

— Все-все. Молчу!

Эрик уходит, а Итта делает три шага к Эмилю. Раз, два, три. Эмиль считает. Взгляд ее останавливается на распухшей нижней губе.

— О! Ужас какой! Он что, не знает, что тебе играть через три дня?!

— Ему тоже играть. Видела, какой он красивый? — Эмиль пытается улыбнуться и сразу кривится от боли.

— При чем тут? Ему же не лицом играть. А у тебя губы — часть инструмента... — она замирает, прислушиваясь. Ее губы правильные, как нарисованные. Вот они вытягиваются в улыбку, становятся полумесяцем. — Он подсушивает. Представь, стоит у двери. Ну совсем дурак!

На ней простое синее платье с треугольным вырезом и резинкой прямо под грудью. Родинку не видно, но приятно знать, что она есть. Длинные волосы, собранные в хвост на затылке, открывают нежную шею и чуть оттопыренные уши.
Она не такая как другие девчонки. В ней ни капли кокетства. Она — друг. Друг, от близости с которым трудно дышать и легко потерять мысль.

— О чем ты хотела поговорить? — вспоминает Эмиль и сразу спохватывается. — Только не спрашивай ничего, ладно?

— Я и не спрашиваю... — она поднимает с пола испачканное полотенце, вешает на спинку стула, медленно проводит по ткани рукой, приглаживая складки. — Вы оба — идиоты, — она берет мазь, открывает крышку, резкий запах мяты разлетается по комнате.

— Ты обещала ничего не говорить, — Эмиль стискивает зубы. От боли, потому что Итта накладывает мазь прямо на здоровенный черный синяк на плече, и от возбуждения, потому что она трогает его нежными, холодными от мяты руками.

— Я обещала не спрашивать, — пожимает плечами Итта. — А тут просто факт.

Она тщательно смазывает мазью все синяки на его теле. Эта сладкая пытка длится всего пару минут, а Эмилю кажется — час. Вот Итта закручивает банку с мазью, ставит ее обратно на стол, снова поворачивается к Эмилю, смотрит ему в глаза.

— Приходи ко мне вечером. Тогда и поговорим. А то Эрик не даст. Стоит ведь за дверью, клоун несчастный...

Затем она обтирает руки полотенцем. Эмиль скользит взглядом по изгибу ее узких бёдер, вверх по спине, к шее, где от наклона головы округлились нежные шейные позвонки. Ему не обязательно ей отвечать. Ясно, что он придет.

Она ждет с минуту, улыбается и, больше ничего не сказав, выходит из комнаты. В коридоре слышится смех Эрика, в ответ она бросает ему неприятную колкость.

Поздним вечером Эмиль стоит под ее окном.
Его слегка качает от страха и адреналина. Только гордость смогла заставить его прийти. Он не готов. Не верит в удачный исход событий, в то, что не ударит в грязь лицом, что все не испортит. Его губы разбиты. Если придется целоваться, то будет не только неумело и больно, будет смешно.
Но отступать он не намерен. Его обсмеяли, приперли к стенке, прямым текстом сказали: «Приходи!»
Так что выбора у него нет.
Он собирается с духом, поднимает с земли шишку, бросает и ждёт. Окно распахивается. Итта перевешивается по пояс. Она в ночной рубашке. Волосы распущены и симметрично падают на оба плеча.

— Поднимайся! Ванды нет, — ее рука делает пригласительный жест.

— Выйди ты, — просит Эмиль. — Только кофту накинь.

— Как знаешь! — она перекидывает босые ноги через подоконник, ловко хватается за водосточную трубу и спускается по пожарной лестнице. Лестница не достаёт до земли на пару метров. Для ребят это не представляет проблемы. Но для Итты высоковато. Она прыгает, не раздумывая. Эмиль ловит ее внизу, смягчает падение.

— Так-то зачем? Тебе же можно через дверь.

— Идём, — она берет его за руку.

Они идут прочь от женского общежития, дальше и дальше, к озеру, к их тайному месту. В длинной ночной рубашке она похожа на нимфу.

Жаркий июнь. Ночь светла. Воздух соткан из летних запахов травы, цветов, озёрной воды и росы. Их место у озера надёжно спрятано от чужих глаз. Разве что нечисть позарится испортить уединение. Клочок мягкой травы среди ив, спуск к озеру. Они сидели тут десятки раз. Рядом и на расстоянии, говорили обо всем на свете. Обо всем, кроме главного. Они ещё ни разу не целовались. Только держались за руки, просто по-дружески. Будто бы невзначай.

Эмиль знает, что он трус и знает, что она это видит. И ещё знает, что таких дураков как он — поискать, не сыщешь. Рядом с ним самая желанная девушка на свете, в одной рубашке, наверняка даже без трусов. А он просто держит ее за руку вспотевшей ладонью, не разжимает пальцы, просто замер и ждет.

Итта сама освобождает руку, делает шаг вперед, поворачивается к нему.

— Я хочу, чтобы ты на меня смотрел, — говорит она.

— Да я и так все время на тебя смотрю. Даже неприлично много... — оправдывается Эмиль и тотчас смущается этого.

— Я знаю, — успокаивает его Итта. — Мне это очень нравится.

Она берется за подол ночной рубашки. Ее пальцы трясутся, ей тоже страшно. Но она играет в смелую женщину, ведёт первую партию, и это восхищает Эмиля.
Вот Итта тянет рубашку вверх и скидывает через голову прямо в траву. Волосы рассыпаются на обнаженные плечи. Черный глаза горят.
Эмиль каменеет. Весь. Каждый мускул, каждый нерв. С минуту он дышит, смотрит на её грудь, изучает ее форму, не раз дофантазированную после разглядывания ее купальника. (жалкие попытки).
То, что он видит, дофантазировать невозможно. Слишком прекрасно, слишком щедро...
Взгляд скользит вниз: округлый животик, плавно сходящийся в черный треугольник между ног.
У неё узкие бедра и это кажется ему такой особой, самой манящей чертой всей её фигуры, что теперь он залипает именно на них.
Итта улыбается.

— Твоя очередь, — говорит она.

Он начинает раздеваться. Его трясет от возбуждения и страха. Он очень боится выдать себя, и от этого двигается нарочито элегантно, как уверенный в себе джентльмен. Спокойно, с достоинством расстегивает рубашку, скидывает её с плеч. Неспешно разбирается с пряжкой ремня, избавляется от брюк и оказывается перед ней тоже совершенно голый.
Он не считает себя красивым, просто знает, что сложен из вытянутых форм. Словно взяли человеческие пропорции, которые Итта изучает на уроках рисунка, и слегка потянули вверх, потом подумали и ещё потянули, и вышел он — очень стройный и очень длинный парень, с таким же длинным и стройными мужским орудием, на которое она теперь смотрит.
Больше нельзя ждать ни секунды. Будет глупо стоять и ждать. Он делает шаг навстречу. Тот самый второй важный шаг. Обнимает ее. Ее голова оказывается ровно под его подбородком. Так, как он всегда себе представлял. Ее мускатный запах действует как травы запретных полян — только вдохни, и ты в плену.

— Он такой большой... — прижимаясь щекой к его груди, честно говорит Итта. — Я не думала, что такой...

— Если боишься, я не буду...

— А что потом? — она смыкает руки на его спине. — Он станет только больше. Ты же ещё растешь. Лучше уж привыкать сразу. Просто будь осторожен. Я тебе доверяю.

От ее слов меняется абсолютно все. Она разворачивает его мир на сто восемьдесят градусов. От пожирающих его сомнений и страхов, до воодушевленной веры в их общее будущее и принятия роли первого.
Она вручает ему эту роль сразу, дарит ему не только себя, но его самого, нового, ответственного за них обоих, она, голая шестнадцатилетняя Итта, его первая и, как он думал, вечная любовь.

— Я буду очень осторожен, — Эмиль проводит рукой по ее волосам. — Но ты сразу говори, если будет больно.

— Хорошо, — кивает она ему в грудь.

— Тогда иди сюда, — он укладывает ее на брошенную рубашку, ложится рядом и пробует руками все её тело, трепетно, как впервые взятый в руки ценный музыкальный инструмент.

Теперь боится она. Он видит это. Но то, как ласково она на него смотрит и как млеет под его дрожащими руками говорит само за себя.
Есть моменты, которые нельзя продлить, но и упустить ты не вправе. Иначе все испортишь. «Ничто не ново в подлунном мире. Все люди делают это. И каждый когда-то делает это впервые.» — думает Эмиль и, не в силах больше терпеть, оказывается над ней. Она открывается ногами, тянет его на себя. Он видит ее прекрасное лицо, слегка безумное от желания и страха. Он входит в нее так аккуратно, как будто начинает первую ноту в огромной симфонии жизни.
Быть осторожным безумно трудно. Чем медленнее он двигается, тем сильнее удовольствие и ближе оргазм. Он понимает, почему весь мир болен сексом и понимает, что и сам теперь пропал.

Разум ударяет по сознанию в последнюю секунду. Эмиль выдергивает себя из нее. Белая струя стреляет ей на живот. Эмиль видит, что все в крови, но не сразу понимает почему.

— Тебе было больно? — спрашивает он.

— Совсем чуть-чуть, — сознается она. — Самую малость. Все прекрасно. Ты прекрасный. Он прекрасный. Мне очень хорошо с тобой, — не зная, что ещё добавить, она трогает его твёрдую гибкую спину, пальцами считает позвонки, потом тянет его дрожащее тело за шею, жмет к груди и целует. Целует впервые. Осторожно, нежно, в верхнюю губу.

Эмиль тоже целует ее. Губе больно, но от этого только хорошо.

Нежность охватывает их сильнее страсти. Серьезные, без улыбок и слов, они покрывают друг друга поцелуями, закрепляют объятиями, дышат друг другу в шеи, носы и уши, оставляют следы от пальцев, царапины от щетины, помечают друг друга собой.
Не разнимая рук, они идут в озеро плавать, а потом снова занимаются любовью на берегу.

Эмиль возвращается в общежитие под утро, лезет в окно, чтоб не спалили старосты. Падает на свою кровать.
Он счастливый. Новый. Познавший. Трижды мужчина. Его рубашка испачкана в крови. Впереди — годы страсти.
Он поворачивается на тот бок, который болит меньше, и видит на прикроватном столике бутылку дорогущего темного эля. Рядом клочок нотной бумаги: «Тюли-люли, братишка! Поздравляю! Хотел ещё шарики надуть, но решил, метафору ты не оценишь.»

Эрик спит. Фонарь под его глазом сияет.