О повседневной жизни в 50-х

Одна милая очень молодая девушка создала однажды в ЖЖ сообщество с вот какой аннотацией:

"Конец 1950-х многими ощущался как момент, когда мир потерял свою невинность. С этим можно спорить - но отчего-то нас до сих пор притягивает эстетика этого времени, так легко узнаваемого на черно-белых фотографиях, в кадрах фильмов с участием Одри Хепберн и песнях Фрэнка Синатры... 

Сообщество ru_1950s посвящено моде, культуре и повседневной жизни людей 1950-х."

Так вот, я решил -- в полном соответствии с темой сообщества -- написать, каков был на самом деле стиль повседневной жизни того времени, эстетика этого времени, так сказать. 

Барак стоял недалеко от станции Фили, тогда это был пригород Москвы. Низкий одноэтажный... скорее сарай, чем дом, изогнутый буквой Г, в короткой палочке которой был вход и четыре комнаты (в том числе и наша), а в длинной -- еще два десятка комнат. Деревянные стены барака были оштукатурены и выкрашены в синий цвет, поблекший от времени и погоды.

Внутри, в коридоре, находились печки, которые надо было регулярно топить, чтобы не замерзнуть. Печки топили дровами или углем -- но чаще дровами, они были дешевле. Дрова каждая семья держала в своем сарае: клетушке размером полтора на полтора метра. Все сараи были объединены в одно длинное и низкое деревянное сооружение, крытое рубероидом (как, впрочем, и сам барак). Сараи никто не красил, и они приобрели натуральный серо-черный цвет старого дерева. Двери сараев закрывались длинными ржавыми железными пробоями, которые надевали на железную же петлю, а в нее вставлялась дужка навесного замка.

Сараи время от времени обворовывали. У отца украли оттуда чемоданчик с набором трофейного немецкого слесарного инструмента -- отец очень жалел.

Каждая семья жила в одной комнате размером 10 квадратных метров. Перед комнатой был крошечный тамбур, там снимали обувь. Тамбур был нужен, чтобы не впустить в комнату морозный воздух из коридора, когда протопленная печурка остывала к утру. В нашей комнате стоял родительский диван с высокой спинкой и откидными -- на петлях -- подлокотниками, обтянутый пестрым гобеленом, над ним, у окна, висели пять самодельных книжных полок. Посреди комнаты был большой дубовый раздвижной стол -- раздвинутый, он занимал всю свободную площадь комнаты, а у другой стены -- детская кроватка. Над ней висел вышитый матерью коврик из холстины с изображением веселого мальчика в голубом костюмчике и с зонтиком (по трофейной немецкой схемке, он жив и сейчас, как память -- лежит в шкафу). В углу был детский же высокий стульчик, который можно было разложить -- и тогда из него получался стульчик в комбинации с низким детским столиком; все это устройство было на колесиках. В другом углу на вешалке висела верхняя одежда. Шкафа не было: и купить было сложно, и не поместился бы он в этой комнате.

Воду носили ведрами из колонки, которая стояла не так уж далеко от барака: метрах в пятидесяти. Зимой, правда, дорожка до колонки по понятным причинам покрывалась льдом, и носить ведра было трудно.

Туалет находился в торце барака. Выгребную яму периодически откачивали, для этого приезжала специальная машина с серым гофрированным шлангом и большой цистерной. Детям говорили: "Дядя Какашкин приехал".

Мылись в общественных банях, ходили туда раз в неделю (а кто и реже). Бани были километрах в трех, за железной дорогой (они стояли там еще в начале 2000-х); ходили туда, естественно, пешком. Для умывания существовали жестяные умывальники с подъемной пимпочкой, которая затыкала дырку. Вода, разумеется, была холодная. Если нужна была горячая вода -- грели на керосинке чайник. Для стирки белье кипятили в оцинкованном коническом баке на 12 литров -- вроде большого ведра, только с двумя ручками по бокам. Стирали хозяйственным мылом, наструганным на терке; сам процесс стирки заключался в том, что в жестяной оцинкованный таз ставили стиральную доску (оцинкованную жестяную же пластину с выдавленными волнистыми гофрами), наливали в таз воды с мыльной стружкой, и с усилием много раз водили бельем по этой самой стиральной доске. К концу 50-х старый добрый чугунный утюг, который полагалось нагревать на конфорке печки, заменили, наконец, на тяжелый никелированный электрический. Спираль в электрическом утюге примерно раз в год перегорала; новую, вставленную в гирлянду мелких белых шершавых керамических изоляторов, покупали (если была) в магазине электротоваров, и отец вечером разбирал утюг и заменял на нее перегоревшую спираль.

Для приготовления пищи в бараке была общая кухня, где стояли кухонные столы (размером с офисный письменный стол двустворчатые шкафчики с одной-двумя полками внутри). В кухонном столе держали нехитрые продукты (обычно крупы и муку), на нем стояла керосинка. Примусами в это время не пользовались из-за их небезопасности. У керосинки был расширявшийся кверху корпус, покрытый коричневой молотковой эмалью, чугунное основание с четырьмя изогнутыми лапами внизу (и чугунная же конфорка сверху), маленькое, с визитную карточку, слюдяное оконце для контроля горения и -- под ним -- три железные ручки в форме, грубо напоминающей цветок яблони: пятилучевая звезда с закругленными "лучами". Крутя эти ручки, регулировали горение.

Году в 56-м удалось купить печь "Чудо", тогдашнюю дефицитную модную новинку, на самом деле -- состоящую из двух половин алюминиевую форму в виде бублика наружным диаметром сантиметров 35, с хитрыми отверстиями и заслонками в верхней половине. В ней можно было печь пироги, заложив в нижнюю половину тесто.

Отец ходил в коричневом двубортном габардиновом пальто, купленном по случаю еще в конце 40-х. Когда оно вытерлось местами, мать отнесла его знакомой портнихе перелицевать. Для этого пальто распустили по швам, вывернули все детали наизнанку (благо, толстая ткань в рубчик была двусторонней) и сшили снова. Вообще одежду купить было трудно (да и денег было у людей мало), поэтому носить перелицованные вещи не стеснялись. Вещи берегли (и многие из них, уже никогда не надевавшиеся, выброшены были только в конце 70-х при очередном переезде).

Время действительно было замечательное.