Шара-Бара

Сидел Герасим на бревне в чистом поле близ дороги, и размышлял о смысле скромности:

"Скромность— качество мне весьма приятное, и многим также, но все больше люди нынче говорят, что скромность бесполезна и вредна достатку..."

В этот момент, проезжал мимо цыган-старьевщик, на повозке, запряженной осликом, до отказа набитая всякой всячиной: старыми игрушками, ржавыми садовыми инструментами, потрепанной мебелью.

— Здравствуй цыган, — окликнул его Герасим, — будь так добр, продай мне такую вещь из повозки, которая тебе самому бесполезна, даже неудобна, но сердце радует!

— Э-эх, шара-бара, — ээхнул старьевщик, остановил ослика, и принялся рыться на самом дне повозки.

Через минуту, цыган выудил из кучи скарба маленький орущий сверток— месячного младенца:

— Вот то, о чем ты меня просил.

Герасим взял ребенка на руки — премилую девочку с ясными голубыми глазками:

— Чем она тебе не угодила?— удивленно спросил он.

— Цыган, душу человеческую насквозь видит, — ответил старьевщик, — хорошая девочка, спору нет, глаз радуется, когда смотрю как хлопают ее реснички, но есть в ней нечто такооое, из-за чего она никогда не наденет на шею толстую золотую цепь (с этими словами, цыган довольно побряцал цепями на шее, сверкнул огромной серьгой в ухе, и звякнул дюжиной браслетов на запястье), а какая цыганка без золота?

— Твоя правда, цыган,— согласился Герасим,— что просишь за нее?

— За правду— все деньги, что у тебя есть, за ребенка— твой правый рваный лапоть.— ответил старьевщик.

Не стал мужик торговаться с ним, и отдал все что цыган попросил.

Пошел по полю Герасим дальше, прихрамывая об одной обувке, покамест до ближайшего хутора не добрел. В крайней хате вдова жила, молодая и бездетная, попросился Герасим к ней на ночлег, да и остался навсегда— женился мужик на вдове. Оно то понять можно: Герасим рукаст и не стар, мигом хозяйство женщины разваливающееся поправил, но перед свадьбой, все же, спросил ее:

— Чем приглянулся я тебе, Мария?

— Полюбился мне с первого взгляду не ты, и не девочка, но ты с младенчиком на руках.— ответила невеста.

Зажили они втроем справно, дочурку, приемные родители назвали Шара-Бара.

Годы минули в трудах праведных да в счастье тихом — человеческом, Шара-Бара милой девушкой выросла, работящей и скромной.

Герасим, философские размышления не оставил, и надумал как-то так:

"Скромность, книжками умными воспевается, да молвой людской привечается, не оттого ли, что выгодна она сильным мира сего? Скромный человек— безопасен для силы, власти и денег жаждущих."

Пока размышлял, к завалинке на огороде, на которой Герасим трубкой пыхтел, подошел сельский молодой богатей — Митрофан, и сказал:

— Здравствуй, Герасим! Приглянулась мне дочь твоя — Шара-Бара, отдай за меня ее в жены?

— А чем она тебе приглянулась, Митрофан?

— Лицом красна, шея бела да чиста, так и манит надеть на нее ожерелья драгоценные. Буду жену беречь, да пред чесным народом красотою ее гордиться.

— Спроси у Шара-Бары, — ответил Герасим, — как она решит, пускай так и будет.

А девушка согласием ответила сватам Митрофана. Удивился такому решению отец, и спросил у нее:

— Чем тебе молодец приглянулся?

— Красивый он, ко мне добрый, чего еще для счастья нужно? — ответила Шара-Бара, — а то что украшения дорогие принес, и носить их настаивает, так потерплю, хотя и не мое это.

Сыграли свадьбу пышную, Митрофан родителей бесприданницы щедро одарил подарками богатыми, а через девять месяцев, как водится, Шара-Бара девочку родила. Жизнь у молодых протекала сносно, да только не избавилась Шара-Бара от смущения, когда на нее в золотых украшениях народ заглядывается, все казалось, что не ее они видят.

Тягость та, однажды, боком и вышла: возвращались как-то Шара-Бара с мужем и ребенком с сельской ярмарки, да лиходеи на большой дороге Митрофана обухом оглушили. Когда очнулся он, увидел подле себя Шара-бару, ее же ожерельями богатыми задушенную, да ограбленную, и ребенка нет.

Погоревал Митрофан малость, да и женился снова, ибо добро его без красавицы-жены, в богатые одежды одетой, блеску не кажет и лежит бесполезным грузом.

Герасим же, погоревал-поплакал по потере дочери, да на дорогу вышел, вновь на бревно сел.

Мимо, снова старьевщик проезжал:

— Здравствуй цыган, — поприветствовал его мужик, — продай мне то, что тебе самому бесполезно, но сердце радует.

Старьевщик порылся в глубине повозки, и вытащил из него младенца-девочку, с глазами голубыми да ясными, точно у Шара-Бары были, запросив за нее все, чем владел Герасим.

— Что такое скромность? — спросил мужик, держа ребенка на руках, и прощаясь с цыганом.

Старьевщик задумался на миг, и ответил:

— Скромность — это смелость следовать своей судьбе, на чужую не посягая. Качество редкое, потому и ценное, всех моих побрякушек золотых не хватит содержать его...

Сказав это, цыган стегнул плеткой ослика, с криком: "Э-эх, Шаррра-Баррра!", и поехал дальше.