Выложена новая, 39-я, глава моего вольного продолжения "Камбрии"

Итак, сегодня выложена в публичный доступ 39-я глава моего вольного продолжения "Камбрии" "Этайн, дочь Хранительницы".

Глава родилась из желания донести до читателя тривиальную, наверное, мысль: если человек здесь родился, здесь его родина, и неважно уже, жили ли его предки здесь испокон веков или переселились сюда совсем недавно. И внезапно, по сути в одной из последних глав, родился новый персонаж, мальчонка-сакс, оказавшийся изгоем в альтернативной Думнонии после "кельтской Реконкисты".

За помощь благодарю своих добрых друзей с ффми. Замечательной хочется жить - огромнейшее искреннейшее спасибо за оперативное бечение! Belkina, Э Т ОНея, ReznoVV, Ryska200, WMR, Ashton Ivy - огромное спасибо за обсуждение черновых отрывков, за подсказки, советы и замечания!

Теперь отрывочек:

Так у него началась совсем другая жизнь — одинокая и безрадостная. День за днем Беорн бродил по городу, перебиваясь найденными на улице объедками и редкими подаяниями. Поначалу ему приходилось совсем трудно: говорить по-уэльски он не умел, а горожане то ли не знали правильного языка, то ли не желали показывать, что знают. Иной раз какая-нибудь злобная старуха и вовсе плевала ему вслед. Еще хуже были дети: те с каким-то упоением дразнили его, швырялись камнями, а иногда и колотили. Он был «саксон» — этого хватало для ненависти и презрения.

Потом Беорн помаленьку выучил самые нужные уэльские слова: «бара» — хлеб, «мар плег» — пожалуйста, «мэр рас» — спасибо, — и жить стало чуть полегче. Однако заставить себя просить подаяние именем здешнего бога, Йеси Криста, он не мог: не пристало воину отрекаться от Вотана и Тиу!

Бывало, что Беорн даже порывался вернуться домой на болото — однако удерживала боязнь не найти дороги, а еще больше — надежда увидеть сестер. Но о судьбе Бейю ему так ничего и не было известно. А по вечерам Беорн приходил к серому монастырскому зданию и подолгу стоял, вглядываясь в узкие решетчатые окна. Даже узнав, что́ такое стекло и как оно умеет отражать свет, он все равно пугался всякий раз, когда видел в них похожие на пламя отблески закатного солнца. Порой ему вроде бы удавалось различить за каким-нибудь из окон темные силуэты людей, но никогда он не был уверен, что это ему не померещилось. А на улице Блис не появилась за все время ни разу. И с каждым днем Беорну становилось всё тревожнее за младшую сестренку. Ох, зря Бейю отдала Блисси этим жрицам, зря им поверила!

Между тем дни сменяли друг друга. Сначала увяли и осы́пались лепестки на терновнике, потом на боярышнике, потом настало и тут же пролетело время желтого духовитого липового цвета, и наконец покраснели ягоды на рябинах. За лето Беорн пообвыкся в городе, научился бродячей жизни. Поначалу он приноровился было собирать большие куски хлеба, появлявшиеся каждый вечер возле одного из городских домов — пока не увидел однажды, что хлеб этот раскладывает как раз перед его приходом какой-то жрец Йеси с длинной бородой и выбритым лбом. С тех пор Беорн стал обходить этот дом стороной. Уэлам он по-прежнему не доверял, а их годи — особенно.

Затем он облюбовал окрестности другого дома — серого, каменного, двухэтажного, одиноко притулившегося снаружи от городской стены. В этот дом почему-то очень любили приезжать гости: чуть ли не каждый день там появлялись новые, незнакомые Беорну, люди. Гости приезжали с другого берега реки, на день уходили в город, но непременно возвращались на ночлег. А потом они уезжали — кто обратно, а кто куда-то дальше, в сторону заката.

Кормили хозяева гостей щедро, и недоеденное частенько перепадало Беорну. Высокая полная женщина с вечно непокрытыми волосами, выносившая ему объедки, тоже была уэлкой, но почему-то казалась ему добродушной и нестрашной, а еще она чуточку умела говорить по-человечески. Впрочем, до конца Беорн ей тоже не доверял и, заполучив ломоть хлеба или еще какую-нибудь снедь, тотчас же торопливо уходил. Потом он сбега́л по узкой тропинке вниз, к реке, где бежала чистая и вкусная вода, и пировал.

Так он жил бы и дальше, но лето уже вовсю катилось под горку. Ночи становились всё длиннее, а Беорн теперь то и дело просыпался на рассвете, дрожа от холода. Такими утрами он часто вспоминал первую ночь, проведенную в этих краях. Как же славно они тогда сидели втроем под деревом, а Беорн прижимался к теплому боку Бейю и грелся!

Но утренние холода оказались лишь началом больших неприятностей. Однажды вечером, придя по своему обыкновению к двухэтажному каменному дому, Беорн не нашел подкармливавшей его добродушной уэлки. На кухне вместо нее хозяйничала незнакомая женщина, худая и хмурая. Женщина, казалось, совсем не замечала Беорна — спасибо, хоть не гнала прочь. Впрочем, он оттуда быстро ушел сам, так ничего и не дождавшись.

По привычке Беорн все равно отправился в долину — только вот запивать вкусной речной водой на этот раз было нечего. Он спускался по хорошо знакомой, выученной до последнего камешка, тропке, далеко внизу, как всегда, шумела река — но мира, к которому он едва успел привыкнуть и приспособиться, больше не было. В воображении Беорна одно за другим рисовались добрые, ласковые женские лица: матери, Бейю, полной уэлки из каменного дома — а наяву перед глазами всё расплывалось, и по щекам предательски катились слезы.