Пятна Роршаха

- Положи-ка на место.

Я замер, оглянулся. Он сидел на кровати и сжимал в руках ружье. 

- Чего, шмальнешь? - спросил я.

Он медленно, будто все еще сомневался, кивнул.

- Стоило оно того? 

- Ну, сам же видишь, - угрюмо ответил он. - Рассмотрел уже ведь? Или сразу к матери понес?

Я неопределенно подернул плечами. Точней, определенно, с умыслом, но надеялся, что он не поймет. 

- И каково это - прятать правду двадцать с лишним лет? - спросил я. - Этого тут не увидишь, сам знаешь. Это отдельно у тебя где-то записано...

- Не отдельно. Со мной всё. 

Давно мы так долго с ним не говорили, подумал я. А еще подумал, что голос у него совсем чужой, незнакомый почти. Когда одно и то же слово слышишь на протяжении долгих лет, оно заедает в голове, а другие будто незнакомец говорит.

Что, в сущности, так и есть.

- Верни по-хорошему, - сказал он и взвел курок.

Я знал, что он не может вскочить и погнаться за мной. Хотя... может, это тоже ложь? Эту правду я не видел, мог лишь верить на слово.

- Верни, говорю, - повторил он с нажимом.

Я помедлил, потом вздернул подбородок и сказал:

- А давай.

- Чего давай?

- Стреляй. Потом сможешь быстро подобрать? На выстрел мать прибежит, увидит и меня, и правду твою... Не боишься?

Ствол ружья затрясся, мелко-мелко, а потом опустился, уставился в пол - будто стыдливо.

- Иди, - не глядя мне в глаза, сказал он. - Только...

- Что? - спросил я.

- Только, прошу тебя, не показывай до того, как... 

Он не договорил, но я все понял.

- Это моя последняя просьба, - добавил он.

Я медленно кивнул, сунул добычу за пазуху и вышел из дома.

Хотелось утопить его правду в ближайшей реке, но правда - тот еще яд: стоит тебе ее узнать, и она навечно въедается в память, и никакой, даже самой сладкой лжи ее не вывести.

Это вам не "тайд".