Галеры

За минуту до того, как закрыли главные двери, раздался последний гонг и все замерли в ожидании короля, в ряду позади меня началась возня, а громкий, раскатистый бас принялся отчаянно извиняться.

Я обернулась. Дедушка Феодор решительно протискивался между коленями. Некоторые особо сообразительные привставали, но чаще ему приходилось просто перешагивать через сидящих. Он охал, топал, фыркал, вздыхал и без конца произносил: “Извинения просим, ага!” “Не серчайте, дорогой друг!” “Благодарю!” “Еще раз со всем уважением!” Ох и тяжко ему приходилось. С такими то размерами. 

Дедушка чудом втиснулся в просторное кресло позади нас с Вандой. Все, кто были за ним, сразу принялись возмущался, что он загородил им сцену. Все, кто сидел впереди, в том числе я, получили тычок коленями в спины, а те, кому посчастливилось оказаться по соседству, тут же огребли от деда локтями в бока. Кто-то предложил великану сесть на пол.

- Это вряд ли, любезные господа, - весело прогрохотал дедушка. - Единственное, что поможет - голову мне отрезать. Если, конечно, кто рискнет.

После такого заявления все притихли, а в королевской ложе появился король в сером костюме. Очень хотелось рассмотреть короля Кавена получше, но я успела заметить только его знаменитые очки. Король быстро поднял руку, приветствуя публику, опустился в богатое кресло, и последние лампы погасли.

В первом отделении играли все вперемешку, и струнные, и духовые, и даже трио виолончелей. Но я все ждала Эрика. Он должен был выступать перед самым антрактом. Так распорядился жребий.

Я ждала и ждала, а потому очень невнимательно слушала остальных. Дедушка изредка кидал шуточки в адрес юных музыкантов. И хотя он старался говорить потише, склоняясь над моим ухом, так, чтобы слышала только я, на него всего равно шикали. 

Когда появился Эрик, великан сказал:

- Тут без выкрутасов не обойдется. Уж поверь!

Я ему верила.

Эрик Травинский вышел на сцену так, словно это была и не королевская сцена вовсе, а университетский дворик, по которому он уже не раз гулял вдоль и поперек. Зал тоже был ему будто бы знаком, а всякий в нем сидящий будто состоял с Эриком в добрых приятельских отношениях. Даже король. Чего уж там мелочиться?! 

Фрак ему мешал. Нет, фрак ему очень шел, делал элегантным, придавал солидности и благородства, но именно это и мешало, сковывало в движениях и вынуждало улыбаться не так широко и беспечно, как Эрик привык. Фрак обязывал, а обязанностей Эрик не любил. Поэтому он артистично повел плечами, избавился от фрака и ловко перекинул его через спинку стула.

Эрик повернулся к залу и поклонился королю. Своим фирменным театральным, нарочито широким поклоном. Одним словом, Эрик еще не начал играть, а зал уже его обожал. 

Прежде ему вынесли стул и подставку для ноги. На стуле лежала его лютня. Двенадцать струн, край грифа дважды заломлен, и помещается по собственной ширине в длину десять с половиной раз. На барабане протертое  пятно от ладони, на деке - вензеля и звёзды. Та самая лютня, с которой все началось.

Эрик взял инструмент в руки, уселся, долго возился, устраиваясь удобнее, то подгибая одну ногу под себя, то выставляя другую чуть согнутой в колене, потом он, наконец, устроился, приобнял лютню и прижал ее к животу.

Гриф вверх. Не так как на гитаре, почти вдоль колен, а несколько драматично задирая левую руку к плечу. 

Он был в белой рубашке, с черным, небрежно повязаным на шее бантом. Синяк на его лице сиял как вызов. Я так надеялась, что ричкина пудра решит дело, но Эрик с радостью послушался совета дедушки и послал пудру к ведьмам. Синяк ему был нужен на сцене для пущего эффекта. А заодно для того, чтобы жечь мне сердце открытым огнем.

Эрик ласково положил пальцы на струны, ослепительно улыбнулся залу и принялся за акт публичной любви. 

Вот в кого Эрик был влюблен по-настоящему. Не в меня, не в Ричку, не в какую другую девочку. Эрик любил лютню. Как госпожу, как богиню - благолепно, нежно и старательно, не жалея пота и чувств. 

Мне казалось, что от его умелой любви лютня поет голосами разных женщин из разных времён и народов, лучших певиц, блудниц и праведниц, цариц и служанок и голоса их множатся и стекаются в один.  

 Сначала нежная мелодия стерла с душ слушателей все лишнее, настраивая их на нужный лад. А когда зал был готов, Эрик повел рассказ о путешественниках, плывущих на трех галерах, о том, как немногие спасенные после падения Древнего мира плыли по океану в поисках нового дома. 

Скрипели мачты, кричали чайки, палуба полнилась всяким народом. 

Тут были и суровые мужчины, и испуганные женщины, были дети, много детей. Взрослые вели себя как взрослые, а дети вели себя как дети - радовались солнцу и птицам, затевали игры, смеялись и ссорились. Они не обращали внимания на голод, на плач матерей и подавленность мужчин. Дети катали по палубе катушку из-под лески, стараясь загнать ее в щель между двух бочек с пресной водой.

Девочка с белыми косичками держала в руках яблоко. Должно быть на борту галеры яблоко было великой ценностью. Тем более спелое, красное, с одним только желтым боком. 

Девочка его не ела, просто держала и разглядывала, не решаясь поделиться драгоценностью с тем, с кем ей очень хотелось поделиться - с черноглазым смуглым мальчиком лет десяти, который так весело и ловко лазал по реям. 

Женщина с младенцем на руках сидела, прислонившись к корме, волосы ее были спутаны, щеки впали, она спала от усталости и изнеможения. Какой-то мужчина принес ей в ковше воды, она пригубила, но так и не очнулась. 

Тщедушный, черный от загара старик перевязывал сухими пальцами рану на ноге несчастного юноши. Неопытный матрос упал с реи и разодрал бедро крюком.

Людей было много, но большинство их историй остались скрыты, нам, слушателям, следовало понимать лишь главное - плывущих ожидала неминуемая гибель.

На этой ноте часть закончилась. Наступила недолгая, но абсолютная тишина, нарушаемая только нетерпеливыми кашляющими. Хлопать между частями не положено. Это мне объяснили еще днем.

И вот лютня вновь взвилась над парусами. Галеры плыли, люди терпели. Небо темнело.

В следующий части началась буря. Аккорды забили точно брызги пенных волн, точно крики мужчин и плач женщин. 

И поднялся ветер, и начался шторм, и матросы сбили паруса, и пассажиры в ужасе прижались к палубам. 

Стихия бесновалась, гремела, шатала лёгкие посудины, играла ими, а когда наигралась вдоволь, перевернула все три разом, шутя ткнула волной, как надоевшую игрушку. Люди посыпались в воду, как яблоки из коробки.

 Лютня зарыдала, прощаясь с тонущими людьми, провожая в Подтемье мужчин, стариков и женщин. Тех, кого еще пожирали и перемалывали в пене хищные волны, и тех, кто уже камнем шел на дно...

Погибель длилась всю вторую часть.

Третья часть произведения оказалась совсем другая. Светлая и пронзительная, музыка поднялась над морем, дала панораму сверху. Прозвучала лучом надежды.

В небе появились эферы. Светловолосые, красиво сложенные мужчины с огромными зелеными крыльями. Они летели сквозь ветер и мглу. Морские чайки рассказали им о галерах, везущих последних выживших из человеческого рода. 

Эферы спасли только детей. Взрослых им было не унести.

Они отбирали у пучины моря будущее новое человечество и море слушалось их, море смирилось. 

Ему и так досталась знатная добыча, и к тому же морю досталось яблоко. Белокосая девочка так и не решилась ни съесть его, ни отдать. Яблоко плыло по волнам, переворачиваясь к небу то желтым то красным боком. 

Когда лютня примолкла, рассказанная история еще долго держала зал в оцепенении. 

По лицу Эрика катился пот, рубашка прилипла к телу. Он выдержал необходимую долгую паузу, потом поднялся со стула, бережно опустил на него инструмент, словно благодаря за прекрасную работу, развернулся к зрителям, и все увидели, что левое плечо музыканта порозовело. 

Эрик поклонился, замер в поклоне, рыща исподлобья взглядом по рукоплещещему залу. Отыскал меня, заметил, что я плачу, и выпрямился со счастливой улыбкой. Плечо Эрика из розового стало алым. 

Все было как в тумане. Эрик надел фрак, забрал лютню и поклонившись в последний раз ушел со сцены.

В антракте дедушка потащил меня, а заодно Ванду в гримерку. Мы стеснялись. И Феодор сказал :

- Без поддержки и одобрения женщины любой подвиг мужчины теряет всякий смысл. И не важно сколько тебе лет. Идем, девчата.

Делать было нечего. И я пошла.

За сценой толпились люди. Какая-то пожилая дама, держа в руке пузырек со спиртом, обрабатывала Эрику плечо. Эрик сидел на стуле полуголый и кривился. Рядом с ним участливо крутилась Ричка. Эмиля нигде не было.

Я замерла на пороге и не вошла. Просто не имела права.

Все его поздравляли, охали и жалели. В моей голове всё ещё играла лютня, самая грустная, душераздирающая часть, где погибали люди и их некому было не спасти.

Эрик заметил меня, понял, что я впечатлена, восхищена и подавлена, обрадовался этому и подмигнул мне. Мол, да ладно тебе страдать - наша тайна, все нормально. Для него все было игрой… 

Я нашла укромное место среди инструментов и брошенных вещей, и там разрыдалась от избытка чувств. По настоящему. Так, чтобы и меня уже наконец отпустило. 

Глава 8 (отрывок)