К истокам слэша
Автор: Сусанна ИвановаВчера наткнулась на англоязычную статью о том, что квир-люди склонны вчитывать в Толкиена намеки на гомосексуальные отношения между героями потому, что (спойлер!) эти намеки там есть.
Я считаю, причина в другом — в кошмарной недорепрезентации квиров в литературе. Долгое время квир-персона могла рассчитывать встретить в масскульте подобного себе человека только в виде злодея-извращенца, да и то прикровенного, потому что любой более ясный намек, вроде разговора об устрицах в «Спартаке», вырезала цензура. Тут волей-неволей начнешь хвататься за соломинки вроде «Я люблю его» в мыслях Сэма Гэмджи.
Почему квиры склонны вчитывать квир-тему в сюжеты — очевидно. Но вот почему это делают гетеросексуальные женщины? Нередко — более чем взрослые, замужние и с детьми?
Ветераны фэндома помнят, как я была яростным антислэшером. Во многом мое антислэшерство было продиктовано именно тем, что озвучил Алан: неприятием ненужной и притянутой за уши сексуализациии дружбы. Я в тот момент не верила в возможность дружбы, совместимой с сексом, у меня даже была наготове притча, которую должен был озвучить Дик после того, как Шана предложит ему «дружбу с преимуществами»: дружба это как пиво, а любовь как вино, смешай оба напитка — получится ослиная моча, непригодная к употреблению. Слава Богу, эта тупая хрень не вписалась в «Мятежный дом».
Но откуда эта хрень взялась в моей голове? А взялась она из массовой культурки (да и немассовой тоже, в классике родной и иностранной этого полно), которая превозносит и любовь, и дружбу, но по отдельности. Причем если любовь преподносится как наивысшая ценность в жизни женщины, то дружба — как наивысшая ценность в жизни мужчины.
Почему так? Потому что массовая культурка молчаливо предполагает, что женщина (по крайней мере, средняя женщина) мужчине не равна, а поскольку дружба — отношения равных, то любить женщину мужчина может — любовь может распространяться «сверху вниз», любим же мы детей, животных и даже какие-то дорогие сердцу предметы — а вот дружба это четко гомосоциальная штука, мальчики с мальчиками, девочки с девочками. И раз уж мы зацепили эту тему, то культурка предписывает для женщины безусловно предпочесть любовь дружбе — это ж высшее предназначение женщины, «паприроде», семья-дитачки вотэтовсе, а от мужчины она требует наоборот, безусловно предпочесть дружбу любви, и бросить эту любовь в надлежащую волну, если друзья того попросят, потому что броз бефо хоз, однозначно.
То есть, женская дружба она не просто отрицается в культурке — она почти запрещается в том формате, в котором превозносится для мужчин. Если женщина отринет ради какой-то там подруги аж целого мужика, не говоря уж семью, то что это за женщина такая? Это чудовище вида ужасного! Женские связи в патриархате существуют только как паллиатив, как нечто временное, что девочка должна перерасти; как «подготовительный этап» для «настоящих» отношений — с мужчиной. Самые трогательные стихи Сапфо посвящены расставанию с подругами, которые выходят замуж: для женской дружбы они теперь умерли.
Мужские же связи, напротив, превозносятся как нечто вечное, священное, внеположенное узам брака и недоступное для женщин (которые, напомню, «паприроде» не равны мужчинам). Льюис в своих «Четырех видах любви» без зазрения совести пишет: «мужчины дружили с мужчинами, женщины — с женщинами. У них не было общего дела, без которого нет приятельства, порождающего дружбу». Ах ты ж святая простата. Если семья тебе не общее дело, то что тогда общее дело? Но Льюис даже не догадывается, что палится, потому что в его время «природный» порядок вещей был именно таков: семья не общее дело мужчины и женщины, семья — это предприятие мужчины по продолжению рода, женщина в ней — средство производства. Какая уж тут дружба?
Патриархальная культура отбирает дружбу у женщин и отдает мужчинам безоговорочно. Льюис аж захлебывается в тех абзацах, где отстаивает невозможность реальной дружбы между мужчиной и женщиной и право мужчин на чисто сосисочные клубы. «Мужчины умеют жить чистой мыслью. Они знают, что такое спор, пример, доказательство». Льюис рассказывает, как попытка недостойной бабы влезть в мужской разговор рушит атмосфЭру и ломает мужские отношения, и завершает свою филиппику фразой о том, что «умные (женщины) уйдут в другой угол, чтобы говорить о своем и смеяться над нами». В понимании Льюиса даже умные женщины не могут измыслить другого предмета для разговора, кроме опять же мужчин.
Но Льюис все-таки не такой дурак, чтобы не видеть опасности, заходящей с тыла: как только дружба объявляется чисто гомосоциальным и чисто мужским институтом, как аудитория начинает хихикать и шутить про оброненное в душе мыло. И от этого Льюиса прям вот плющит и колбасит, как меня когда-то. Он даже начинает главу о дружбе с энергичного «кококо» по поводу таких вот инсинуаций: «Дружба и противоестественная влюбленность, конечно, соединялись, особенно в некоторых культурах, в определенное время. Но где это было, там было, как вообще бывает соединение дружбы с влюбленностью. Примысливать же это не нужно, нельзя. Слезы, объятия и поцелуи ни о чем подобном не свидетельствуют. Если мы будем их так воспринимать, получится очень уж нелепо. Подумать смешно, что Джонсон, обнимающий Босуэлла, — п***аст. Если вы можете в это поверить, вы во что угодно поверите. Объяснить надо не то, что наши предки обнимались, а то, что мы теперь не обнимаемся. Мы, а не они нарушили традицию».
При этом Льюис достаточно честен, чтобы признать: в замкнутом мужском обществе, помешанном на иерархии, каким была школа Малверн, где он учился, гомосексуальность не просто цветет и пахнет, но является чуть ли не единственным залогом хоть сколько-нибудь искренних отношений.
И это, сестры, нисколько не «противоестественно». Это естественно, как сила тяготения. В обществе, где существует культ восхищения «настоящим мужчиной», его поступками, словами, характером, манерой, и наконец, телом — гомоэротика и гомосексуальность неизбежны, как снег зимой. Гомоэротика и гомосексуальное поведение (подчеркиваю, поведение, а не ориентация!) ходят за гомосоциальностью, как утята за мамой-уткой, а настоящая мужская дружба нет-нет да и закончится в постели. Хотя нет, постель — это для баб и тридварасов, настоящие шерстяные волчары трахаются в раздевалке качалки, а то и в привокзальном туалете.
А что женщины? А женщин не пускают на этот праздник жизни. Они, конечно, тоже призваны восхищаться «настоящим мужчиной», но их мнение значения не имеет. Они паства в храме Настоящего Мужчины, а все религиозные вопросы решает клир. Сегодня клир решил, что Настоящий Мужчина надушен, завит, искусно владеет пером и шпагой и блещет латынью, завтра — что он вонюч, свиреп и волосат, но в любом случае тетки тут права голоса не имеют.
Вернемся к нашим баранам. Вслед за Льюисом я в начале двухтысячных повторяла, как попугай: «где это было, там было, как вообще бывает соединение дружбы с влюбленностью. Примысливать же это не нужно, нельзя». Но я не понимала, почему же это «не нужно и нельзя» и не могла объяснить другим. Самое разумное, что я могла сказать — это что гомосексуальные отношения абсолютно не в характере каких-то персонажей. Да что там, большинства персонажей, предлагаемых нам классикой, втч классикой фантастики и фэнтези.
В Толкиен-фандом слэш пришел в начале 2000 из аниме-сообщества, где уже был популярен яой. Я помню этот момент и отчетливо помню, что яой не вызывал во мне такого эмоционального отторжения. Очень даже наоборот, он вполне возбуждал. Главным образом, потому, что я понятия не имела, кто все эти Хииро, Дуо, Курама с Хиэи, ёроидэн-самураи, а значит, у меня не возникало когнитивного диссонанса между их отношениями в каноне и их отношениями в фиках. Не говоря уж об оригинальном яое, аналогов которому в европейской культуре тогда не было (напоминаю, яой — это не гей-литература, это гомоэротика, написанная женщинами для женщин).
Но я не понимала, почему этого разрыва между характером книжного или даже киноперсонажа и характером того же персонажа в слэш-фанфике не замечают сами слэшеры. Казалось бы, очевидно, что Арагорн, описанный Толкиеном и даже сыгранным Мортенсеном, не может предаваться страсти нежной с Леголасом или Фродо. Откуда, откуда берутся те, кто считает, что может и должен? Где они находят предпосылки для своих фантазий? Я не понимала.
Теперь я понимаю. Деушки, ну ведь некуда правду деть: Толкиен люто, бешено гомосоциален! Он воспитан в сугубо мужских коллективах, его опекуном был католический священник, потом он попал в армию, потом — в университетскую среду, практически насквозь сосисочную, потом — основывал такие же сосисочные клубы любителей филологии, где и Льюис состоял... Ясный перец, в негомосоциальную дружбу старикан просто не умел. И в его книгах, черт побери, это видно. «Хоббит» — повествование о том, как рядовой обыватель в компании брутальных мужиков отправляется искать на свою жопу приключений и находит их в изобилии. Это рассказ, по сути дела, о запоздалой мужской инициации, где из женских персонажей появляется, кажется, только Лобелия Саквилль-Бэггинс, и то заочно. Во «Властелине колец» более-менее значимых женщин аж целых три, но Братство — опять-таки сосисочный клуб. И даже Эовин в конце обретает любовь и почет, но не дружбу. Нам показывают пиршество мужских отношений, пронизанных отвагой, гордостью, взаимовыручкой, юмором, служением, самоотверженностью, да красотой, блин же ж! — и тут же намекают весьма прозрачно, что эти ягодки растут не для нас.
Так вот, одна нога слэша растет из этой подспудной обиды. Нас призывают восхищаться чудесными мужчинами — Арагорном, Леголасом, Боромиром, четверкой хоббитов и прочими. Питер Джексон раздувает огонь этого восхищения, забрасывая нас фансервисными актерами — Орландо Блумом, Вигго Мортенсеном, Карлом Урбаном, Ричардом Армитеджем, а для ценительниц хрупкой юности — Элайджей Вудом. Но нам самим на этом пиру духа места нет. Нам не поможет даже селф-инсерт в Галадриэль, Арвен или Эовин: они тоже на пир не допущены. Крепкая интимная, одновременно яростная и нежная дружба в мире Толкиена предназначена только для мужчин. ПиДжей не делает ситуацию лучше ни на йоту, придуманная им Тауриэль так же далека от этой дружбы, как и родная канону Эовин. В ее отношениях с Кили и близко нет того термоядерного огня, который прописан в сценарии между Торином и Бильбо и той интимной теплоты, которая пронизывает отношения Фродо и Сэма.
То есть, когда в нас загорается фанфикерский огонь и мы хотим погрузиться в сказку Толкиена/Джексона, мы не находим подходящего «водолазного костюма» для погружения. То есть, он есть, но он мужской.
Я еще в начале двухтысячных задавалась вопросом — а что мешает нам сшить его самим? И вот сейчас я опять-таки знаю ответ.
Итак, патриархальная культура атрибутирует дружбу — мужчинам, любовь — женщинам. И она же утверждает, что это отношения несмешиваемые. С некоторым скрипом она соглашается, что влюбленные мужчина и женщина могут быть и друзьями, но... это не та дружба. Неполноценная. Она «подпорчена» сексом и эксклюзивностью. Вот как это объясняет Льюис: «Влюбленные все время говорят о своей любви; друзья почти никогда не говорят о дружбе. Влюбленные смотрят друг на друга; друзья — на что-то третье, чем оба заняты. Наконец, влюбленность, пока она жива, связывает только двоих. Дружба двумя не ограничена, втроем дружить даже лучше, и вот почему.
Лэм говорит где-то, что, когда А умрет, В теряет не только самого А, но и „его долю С“ и С — „его долю В“. В каждом друге есть что-то такое, чему дает осуществляться лишь третий друг. Сам я недостаточно широк; моего света мало, чтобы заиграли все грани его души. Дружба почти не знает ревности. Двое друзей счастливы, что нашли третьего, трое — что нашли четвертого, если он действительно друг. Они рады ему, как рады пришельцу блаженные души у Данте. Конечно, похожих людей немного (не говоря уже о том, что на земле нет таких больших комнат), но в идеале дружба может соединять сколько угодно друзей. Этим она „близка по сходству“ к раю, где каждый видит Бога по-своему и сообщает о том всем другим. Серафимы у Исайи взывают друг к другу: „Свят, свят, свят!..“ (Ис. 6:3). Дружба — умножение хлебов; чем больше съешь, тем больше останется.»
На самом деле в дружбе нет ничего такого, что можно было бы «испортить» сексуальностью и эксклюзивностью. Льюис отстаивает привычную ему гомосоциальную модель просто потому что вырос в ней и не мыслит себе иного, при этом старательно закрывая глаза на случаи, когда гомосоциальная культура становится и гомосексуальной — а поскольку он воспитанник закрытой английской школы для мальчиков и спец по античной литературе, жмуриться ему приходится очень плотно.
Но женщина конца ХХ века растет отнюдь не в гомосоциальной среде. Она учится вместе с мальчиками в школе и университете, работает вместе с мужчинами на работе, нередко имеет с ними общий досуг, и когнитивный диссонанс между реальной жизнью и культурными моделями нарастает. В реальной жизни, например, Арагорны с Беренами по улицам не бегают, и большинство мужчин вовсе не соответствуют (и не стремятся) модели Настоящего Мужчины, которую преподносит культура. И мы это прекрасно понимаем и строим отношения с тем, что есть, тем более что мы, ну кагбэ тоже не Лютиэни с Галадриэлями. То есть, у мужчин сейчас очень мало шансов сохранить флёр возвышенности и романтичности вокруг своей гомосоциальной дружбы. То, что три офисных работника по пятницам собираются за пивком, отнюдь не значит, что они поскачут ради друга добывать подвески королевы. Это не значит даже, что они стрельнут другу денег до зарплаты. Дружба до смерти и после Берена и Финрода — такой же отоорванный от реальности образ, как и любовь Берена и Лютиэн. Мы все это понимаем, да?
Но как только мы сами входим в сферу культуры, в область наших фантазий, мы рассчитываем на другой расклад. Мы хотим и можем помыслить мир, где такая дружба и такая любовь реальна. В этом смысл эскапизма.
Но тут культура-то и ловит нас в капкан гомосоциальности! Современная женщина, привычная к утилитарным отношениям между людьми, в том числе утилитарным сексуальным отношениям, бежит от них в мир фантазий... чтобы обнаружить, что ей там нет места. Ей предлагается роль либо пассивного объекта, сидящего в замке и вышивающего знамя для возлюбленного, либо мудрой наставницы, не принимающей участия в самом интересном, либо корнета Шурочки, которая украдкой пробирается на пир мужских добродетелей, и которой надо совершить архиподвиг, чтоб в ней увидели равную. Кем себя фантазировать? Только не предлагайте ОЖП-крутую воительницу, на ней уже выжжено клеймо "Мэри-Сью".
Я в свое время пошла по варианту селф-инсерта в мужчину. Для меня вообще не проблема фантазировать себя Береном или Торином.
Но, видимо, перед другими женщинами стоит крепкой стеной их гетеросексуальность. Проще говоря, фантазируя себя Береном, они не могут фантазировать свое влечение к женщине. Более того, объектами этих фантазий часто становятся сюжеты, где женщине вообще или вообще места нет, или она просто декорация. Потому что женщины идут в эти фантазии не за любовью, по большому счету. За любовью они ходят в любовный роман и ромфант. В фэндомы приключений, фантастики и фэнтези женщины ходят за дружбой. Потому что именно дружеское, а не любовное чувство у женщин фрустрировано со страшной силой.
А теперь, внимание, лопата: что напишет о дружбе мужчин женщина, которую всю жизнь приучали к мысли, что наивысшая ценность в жизни — любовь? Именно сексуальная любовь, эрос, не агапэ или сторге?
Такая женщина напишет слэш. Ну вот просто потому что для нее любовь = наивысшая ценность = дружба = любовь, кольцо замыкается.
Блин, я опять переусложняю объяснения, сама конструкция проста: женщина привыкла к мысли о том, что эрос — больше, чем дружба, а секс — всему венец в отношениях. Патриархальная культура внушает ей это, чтобы она выдавала секс по запросу и в нем же видела себе награду. И вот с этим багажом она видит роман, где мужчины ведут себя друг с другом, как любовники в ее мечтах об идеале, но почему-то не консуммируют эти отношения, довольствуясь «меньшим» — дружбой. Она не отдает себе отчета в том, что для автора это как раз «большее». У нее просто смутное ощущение «недодали». Она смотрит на романтические линии в романе — и там тоже недодали, эти линии выглядят менее яркими, менее страстными, чем мужская дружба. Она видит: настоящая страсть — это то, что описано как дружба. Значит, там эрос. Туда и надо его писать.
То, что делают Торин и Бильбо у Джексона, в любовных романах делают токсичный самэц и влюбленная в него героиня: самэц всячески буллит героиню, героиня доказывает, что она не с помойки сбежала и достойна его уважения и любви. Когда самэц прозревает, происходит хэппи-энд. То, что делают у Толкиена (и Джексона) Сэм и Фродо, опять же в любовных романах делают идеальный любовник и героиня. Ни одна женщина в романе не получает столько внимания, заботы, эмоций со стороны мужчины, сколько Фродо от Сэма. Только в любовных романах такие отношения завершаются сексом. Поэтому допустить, что Торин и Бильбо трахаются — это просто следующий логический шаг.
Давайте отвернемся от Толкиена и посмотрим на любой слэшегонный канон. Киновселенная «Марвел», «Стар трек», «Звездные войны», «Отблески Этерны», «Майор Гром», «Большая тройка» аниме-франшиз, модные китайские фэнтези-сериалы — они все очень, очень гомосоциальны. Даже в «Гарри Поттере», несмотря на наличие сияющей Гермионы, самые важные для Гарри отношения складываются с мужчинами: Дамблдор, Сириус, Рон, Снейп, Волдеморт (да, смертельная вражда — это тоже важные отношения). И тут бесполезно жаловаться на испорченность слэшеров: слэшеры работают с тем, что им дает культура. Культура внушает женщинам, что для них нет отношений ценнее эротической любви и эта же культура манит «недоступной» и «непостижимой», но прекрасной «Настоящей Мужской Дружбой». Так чего вы хотите от человека, который загнан в этот дабл-байнд? Как женщина должна писать об интимной дружбе, если ей с детства вдалбливают, что она не сможет этого понять и одновременно вдалбливают, что для мужчины это так же важно, как для нее — любовь? Вы думаете, женщины вечно будут существовать в этом шизофреническом состоянии разорванности между эросом и дружбой? Да еще и поддерживать его сами?
Вы никогда в жизни так не ошибались!
