Грустно... Ну и вспомнилось....

Мне сегодня грустно. Хочется запостить что-то душераздирающее... И, видимо, старое... Так что те, кто это уже читал, не серчайте. Лады?

Эротика из далёкого будущего. Или из прошлого. Не разобрать уже. 

***

Ив никогда не плакала навзрыд, как Итта. Ее слезы — крошечные капельки бриллиантов, набухали на длинных ресницах и катились по нежным щекам беззвучно. Она смахивала их мраморными пальчиками, кротко сложенными в кулачок. Те слезинки, что успевали, соскальзывали в чуть приоткрытые губки-вишенки и они блестели горем.

— Не смотри на меня, Эм. Сейчас пройдет.

Эмиль не ответил. Он смотрел. В сторожке стоял такой холод, что ведро полнилось похожими на битое стекло плавающими льдинками. Но Эмиля бил жар. Сердце стучало в горло и отдавало в живот.

Окутывающее Ив облако ванили опьяняло. А он-то, дурак, надеялся, что за столько лет привык.

В Туоне, едва Эрик обучился искусству любви, этот въедливый запах кружил над его кроватью все четыре года. Эмиль считал, что брат выбирает девушек носом, пока однажды не понял в чем дело. Каким-то неведомым образом Эрик сам заражал любовниц духом свободных от обязательств плотских радостей. Каждая девушка, которая хоть раз переспала с ним, пахла ванилью. Ее можно было легко вычислить, просто пройдя мимо по коридору университета.

Эмиля бесил этот приставучий запах. Бесил и манил. Он напоминал ему о том, как отвратительно жалко боялся своей страсти к Итте он сам, как молча и упрямо воевал с ней годами и как однажды сдался, выпустил ее осторожно, по-прежнему сохраняя ненавистный самоконтроль, выпустил ради временного облегчения, и, конечно, во имя благородной цели — вечной любви и верности.

Он поднял руку, коснулся влажной щеки Ив, мягкой и горячей, как натянутый на огонь лепесток розы.

— Не плачь... — пальцы скользнули чуть вниз, случайно задев мочку уха. — Я все улажу, — Эмиль услышал свой хриплый, внезапно сорвавшийся голос. — Постараюсь уладить...

Рука обхватила мраморную шею, там и хватать то было, что сахарную башенку из бакалейной лавки, так, обними пальцами и держи, пока не растает.

Бархатная кожа легко тронула его горячий лоб. И Эмиль с удивлением ощутил, что это не зовущая рука уверенной в себе женщины, к которой он привык, а ласково просящая тепла и утешения ладошка.

Он осторожно нажал на скулу, поворачивая лицо Ив к себе, и уже через мгновение его губы жадно, захлебываясь, впитывали соль слез вперемежку с волшебной слюной беспечной феи.

Поцелуй длился долго, до тех пор, пока Эмиль не сломался. Он поднял Ив одной рукой за талию, легко, как ребенка, а другой залез ей под юбку и стянул рейтузы вместе с трусами. Затем уложил девушку на скамью, развел дрожащие от возбуждения и страха теплые ножки и припал губами к источнику. Ив не издала ни звука, только сильно выгнула спину и впилась ногтями в края скамейки.

Захлестнувшая Эмиля сила сдавила и ее. Внезапное острое наслаждение привело в шок. Остались только инстинкты, сильнейшим из которых было болезненное, съедающее желание — пусть он как можно быстрее войдет глубоко в нее.

Краем сознания она услышала, как Эмиль расстёгивает ширинку, скрипнула молния, загремела пряжка падающих брюк. Вот он обвил ее рукой под спину, вот снова легко поднял, чтобы усадить на себя, но не успел, задержался выцеловывать шею, помечая ее синими цветами...

И тут раздался гром.

Такой ошеломляюще мощный, что все обитатели Туона на секунду оглохли, словно получили по ушам могучей злобной дланью.

Любовники замерли. Морок растаял мгновенно, словно его сдуло резким порывом ветра.

Эмиль прижал голову Ив к своей груди и огляделся так изумленно, точно проснулся в чужом месте, в чужом мире и чужой истории.

— Прости, — выдавил он глухо.

Ив не шевелилась. Сердце ее стучало быстро.

— Ты меня прости, — голос ее дрожал. — Я не удержала чары.

— Чары тут не при чем. Подозреваю, что это и был морок тайных желаний. Я читал о нем буквально вчера. Последнее из испытаний эфера, идущего по пути любви. Страшное испытание.

— Тайные желание? — Ив заметила, что по-прежнему обнимает Эмиля и сдвинула руку, но лишь чуть-чуть. — Самые грязные, животные желания?

— Не обязательно, — ответил Эмиль. - Ты можешь о них не знать. Чаще всего они тайные даже для самих себя.

— Что же теперь делать?

— Я не знаю... — Эмиль ласково провел рукой по ее волосам, зацепил пальцем белую кудряшку. — Кто бы мог подумать. Твое желание — я....

Ив мягко выдохнула Эмилю в грудь:

— Они тоже там вдвоем.

Эмиль не ответил. Он знал, что скорее всего морок застал Итту и Эрика в той самой комнате, где братья прожили четыре года взросления. Он понимал, что морока тайных желаний Итте и Эрику не пережить.

Эмиль взглянул на свои спущенные штаны, потом на брошенные на пол женские рейтузы, потом на руку Ив, обвивающую его плечо. В рот и нос забился стойкий запах ванили.

Ему стало больно и одиноко. Чувства хлынули горлом, мир изменился и изменился он. Хотел ли он этого? Кто спрашивал? Но так, как раньше, уже не будет.

Эмиль один раз тяжело вздохнул, потом запустил пальцы в шелковые волосы девушки, запрокинул ее голову лицом к себе и снова начал целовать. Медленно, крепко, молча и совершенно осознанно.

Бывшая комната близнецов пустовала. Итта с Эриком вломились в нее со смехом. Они все ещё спорили о том, когда уже Томаша прорвет на признание.

— Не рассчитывай до весенней ярмарки, — говорил Эрик, пока они поднимались по лестнице на третий этаж. — Старые девственники — тяжёлый случай. Все же на мази, последнему олуху ясно. Но не, страшно. А чё страшно? Да — да. Нет- нет.

— Думаешь на мази? А как же...

— Эмиль? Забудь. Не дай солнце это правда, миру кранты.

— Так, может, ты сам за него...? А? Она и подмены не заметит.

— А что? — Эрик встал на верхней ступеньке. — Это мысль! — потом ослепительно улыбнулся и добавил: — Не, не могу. Я люблю другую.

— И другую и третью, — пошутила Итта.

— Я виноват? Вы все такие классные! Вот она, комнатка. Эх, детка, сколько всего тут было...

И Эрик притих. Он открыл дверь не как обычно — пинком, а осторожно и даже немного вкрадчиво нажав на ручку. А потом замер на пороге. Итта нырнула ему под руку.

Комната была пуста. Словно бы все ее воспоминания ободрали как старые, ненужные обои, оставив лишь голые стены, пустые шкафы и две железные кушетки с матрацами. Да ещё залитый керосином стол у окна.

Из-под бывшей кровати Эрика сиротливо торчала чужая гитара. Он скинул тулуп, наклонился, потянул за гриф и стал вертеть инструмент в руках.

— Струны целы, но корпус треснут, — доложил Эрик и, усевшись на свою старую кровать, тут же принялся крутить сколотые колки, возвращать строй. — Как так можно? Я спрашиваю, это кем надо быть, чтобы так обращаться с гитарой? Бедная же девочка. Смотри, Итта, у нее даже клей течет как слезы. И, я тебе скажу, на это тысяча причин. Сейчас, моя милая, мы тебя выходим. Проклеим, промаслим, вот сюда втулку. Будешь красоткою. И даже, может, недурно споешь...

Эрик говорил с гитарой, и в голосе его слышалась искренняя душераздирающая жалость к чужому сломанному инструменту. Итта понимала, что целый месяц без песен Эрику дался тяжело, он скучал по своей оставленной дома любимой ухоженной «женщине». Итта потихоньку обошла комнату, воссоздавая по памяти все, как здесь было десять лет назад. Потом села напротив Эрика, на бывшую кровать Эмиля.

Обнимающий гитару верный друг в окружении привычных стен, будто снова стал шестнадцатилетним. Итта залюбовалась. Она смотрела на его опущенную голову, на линию бровей, на скулы, на сердито собранные мышцы лба. Смотрела на окрепшие, уже не юношеские, а мужские плечи, на вздутые вены на руках, на красиво очерченные губы. Ей захотелось погладить его по кудрявым волосам так, чтоб ладоням стало тепло и щекотно.

— Не залюби ее раньше времени. Она еще слаба и больна, может не пережить твоей страсти, — Итта улыбнулась.

— И чего смешного? — Эрик вскинул голову, перестав щипать струны. — Я говорю, гитару жалко... — Кадык его метнулся по шее: Эрик сглотнул. — Ведьма! Вот ведьма! Какая же ты красивая, темная дева... Губы, волосы. Все. И еще против света твои остренькие, оттопыренные ушки прозрачны. Круть! Дай-ка мне пощечину, детка, а то я чего-то залип, — он медленно отложил гитару. — Я хочу тебя. Страшно хочу. Как-то опасно страшно...

— Я слышу. И тоже тебя хочу, очень... — Итта глядела прямо в глаза Эрику.

— Я тебя больше, — ничуть не смутившись ее немигающего взгляда, сообщил Эрик.

Последняя фраза была паролем. Они встали, сделали шаг навстречу и крепко обнялись. Вцепились друг в друга. Она спряталась в его руки, вошла в его чувства и образовала кольцо.

Прошел час. А они все стояли. Эрик держал руки Итты крепко-крепко, а Итта держала руки Эрика нежно-нежно. Он говорил ей в ухо все, что хотел бы сделать, если бы мог. Она отвечала тем же, задыхаясь от его запаха, от каменного члена, упирающегося ей в живот, от того, как он зарылся носом в ее волосы, спрятался там, прижался к ее грудям, которые даже через два свитера обжигали живот ему. Они смеялись и шептали глупости, дрожали и жаловались, но не разнимали рук.

Когда оплеуха морока грохнула им по ушам, они не обратили на нее особого внимания, а продолжали стоять и дышать друг другом. Потом их руки, сдерживающие порыв, разжались, Итта и Эрик встретились глазами.

— С каждым разом всё труднее... — проговорила Итта.

— Это был последний раз! - выдохнул он. - Больше я так не выдержу. Прости.

Итта погладила его по щеке:

— Спой что-нибудь, а? Пожалуйста! Чтобы успокоиться...

— Думаешь? — в голосе Эрика, каменном и хриплом, как от простуды, слышался нарастающий протест. — Ну, давай! Если не можешь любить — пой! Так, да?

Они снова сели напротив друг друга. Эрик обнял гитару, тронул струны, но, сыграв первый аккорд, уронил голову на изгиб чужой гитары и разрыдался. Плечи его затряслись, кулаки сжались, отыскивая то, по чему можно ударить, из груди вырвались тыжелые, животные стоны. Эрик плакал громко, отчаянно, всхлипывая, и не утирая слез...

Итта оцепенела. Она никогда не видела, чтобы двухметровый мужчина, а тем более ее Эрик так рыдал. Не разбирая даром своих и его чувств, пропав в них без остатка, она, наконец, увидела главное — только что они с Эриком вышли на край их общего мира и дальше их ждали только мрак и бездна.

Она бросилась к нему, отобрала гитару, обняла, прижала его голову к своей груди, и принялась гладить жесткие кудри, утирать слезы, целовать глаза и причитать:

— Солнце мое. Мой волшебный мальчик. Не плачь. Тебе нельзя плакать. Как же так получилось? Из всех, кого я знаю, счастливым должен был стать именно ты...



Когда Эмиль и Ив, опасаясь застать друзей врасплох, постучались в комнату, а затем осторожно вошли, они увидели Итту и Эрика, сидящих на кровати в обнимку: бледных, заплаканных, но совершенно невинных. Такое ясно с первого взгляда, если ты, конечно, не совсем дурак.