Ошибка Мишки Попаданцева

1.

С трудом разлепил глаза и увидел склонившуюся надо мной чумазую бородатую рожу. Её прищуренные глазки изучали меня внимательно, но без восторга.

Я зажмурился. Дурацкий сон, дайте другой. Лежу на чем-то неприятно твердом, слышу шорох листьев, а еще комары зудят. Жесть какая-то. Как я в лесу-то оказался?

Ну, выпили вчера с друзьями у Антохи немного. Вру, много выпили. Потом потопали кого-то провожать. Что дальше-то было? Помню крик Антохи «Спорим, ты не успеешь?», а еще жгущий глаза свет фар и возмущенный гудок...

Что-то кольнуло в бок, я ойкнул.

— Очухался уже, вижу, гляделками лупаешь, — услышал я хриплый голос. Пришлось открыть глаза. У давешней морды в руках оказалась длинная заостренная палка.

Я резко сел.

— Себя потыкай!

Бородач шагнул назад, но палку не опустил. Наряд на нем был тот еще: от кутюр оф мусорный бак — рваные джинсы, серая майка, жилет камуфляжной расцветки с кучей кармашков, а на голове — затертая бейсболка с надписью «Doctor Doolittle».

— По-нашему, значит, умеешь, это хорошо, — агрессивный бомж показал желтые зубы, — тебя как зовут, попаданец?

— Серега, — ответил я, поднимаясь с земли. Раз начали разговор, то драка пока откладывается. Но вряд ли надолго. — А тебя как?

Не то, что мне это было действительно интересно, но я давно заметил: когда в далекое пешее путешествие посылаешь человека по имени, то императив звучит более весомо и убедительно.

— Мариком меня кличут. Палач я местный, он же — экзекутор.

Я отступил на шаг.

— Да ты не боись, — усмехнулся он и опустил палку. — Я теперь бывший экзекутор, ненадобен стал. А все из-за таких, как ты — оболтусов-попандопусов. Вот староста наш, Шапкин, и поручил мне присматривать за теми, кто в наш мир лезет, следить, чтобы опять не учудили чего. Пошли со мной.

— Куда? — не собирался я никуда с этим палачом идти.

— Пить хочешь?

Зря он это спросил. Я сразу ощутил во рту Сахару, а в животе вакуум.

— Знаю, что хочешь, — ощерился бородач, — все вы, черти, по субботам обезвоженные являетесь, засуха там, что ли, у вас? Пойдем, по дороге тебе всё обскажу. Только аккуратнее, под ноги смотри. А то тут один повадился на попаданцев капканы ставить.

— Капканы? Да зачем?

— Конкуренции, вишь, не любит.

Продираясь вслед за проводником сквозь заросли дикой малины и прочих колючих кустов, я узнал, что вчера в своем мире я умер и перенесся зачем-то сюда, в этот мир, который именуется Аттландия, но такие, как я, почему-то называют его Попадосом. Я слушал его байки и хихикал. Какой умер? Какой Попадос? Надо или проснуться, или быстренько сообразить: где я и как здесь оказался. Единственное правдоподобное объяснение состояло в том, что все это — розыгрыш, устроенный Антохой. Напоил, отвез в лес, нанял какого-то бомжа, чтобы дурить мою похмельную голову.

Но правдоподобие данной версии разбивалось мелкими брызгами, если знать Антоху. Его фантазии хватит заснувшему пьяному другу на лбу «ЛОХ» маркером написать или шнурки на кроссовках связать. И это максимум.

А потом лес закончился. И мысли у меня сначала исчезли. Потом появились, но уже совсем другие. И появились не сразу. Им пришлось протискиваться сквозь громыхавшее в голове «Ну ни хрена себе хрена!»

Мы стояли на краю высокого обрыва, под которым синяя лента реки прихотливой змеей вилась по долине. Огромной долине! Слева её запирали горы — черные и наверняка высоченные, потому что на тыкающих в брюхо облаков вершинах я разглядел снежные шапки. Какие горы, нахрен, в Подмосковье?

А потом я посмотрел направо, что-то там раздражало моё периферийное зрение, и понял, что если и случился здесь какой-то розыгрыш, то только с моим бедным похмельным сознанием, потому как я увидел, что река впадает в море, разглядел черточки лодок и лепестки парусов на синей бесконечной глади, а далеко, в туманной дымке у самого горизонта — скалистый остров.

— Ну как? Нравится?

— Вот это Попадос! — выдохнул я.

— Все вы так говорите, пришлые, а страна наша — Аттландия, Земля Аттов! Атты мы, понял?

— Ничего не понял! — честно признался я.

— Ладно, — Марик вздохнул, снял бейсболку и протер обнаружившуюся под ней потную лысину тряпочкой, кою выудил из одного из своих многочисленных карманов. — Пойдем в село, по дороге буду объяснять.

— А далеко село?

— Ослеп? Вон, за рекой село наше. Флудилово называется.

Я посмотрел и действительно разглядел кучку домиков, окруженных садами и огородами, издалека очень похожую на дачный поселок где-нибудь под Орехово-Зуево.

— Но сначала главный вопрос. Скажи мне, соколик, ты Мишку Попаданцева не знаешь? — Марик посмотрел на меня с надеждой и аж дышать перестал. Но мне пришлось его разочаровать:

— Неа. Впервые слышу.

— Эх, опять не повезло, — вздохнул бывший палач, натягивая бейсболку до самых ушей.

2.

Пока спускались с крутого откоса, а потом форсировали реку по мерзко скрипящему и зловредно раскачивающемуся мостику, было не до разговоров. Тут бы не свалиться и не повредить чего-нибудь нужное.

А когда вышли на узкую песчаную тропку и не спеша побрели к селу, Марик начал:

— Жили мы, атты, тут давненько. Тихо и мирно жили. Пахали и жали. Кто больше пахал, тот больше жал. У одних дым пожиже, у других — три коровы в сарае сливками доятся. А потом нам на голову стали попаданцы сыпаться. И кончилась наша мирная тихая жизнь. Знаешь, что самое гадкое в вас, попаданцах?

Я промолчал. Откуда ж мне знать?

— А то, что не хочут они, как нормальные люди жить и работать, а начинают нас жить учить. А оно нам надо?

Я заметил, что вокруг тропинки широко в стороны разбежались поля с квадратно-гнездовой, резво зеленящейся... картошкой. Точно, картоха! Я её на даче у бабушки каждый год копаю. Марик заметил мой интерес:

— Видал, чего теперь ростим? Нет бы, ячмень — пива сварить или пшеницы — хлеба испечь. Так нет! Одна картоха кругом!

— А зачем вам её столько?

— Всё из-за попаданцев, будь они неладны! Мы и раньше картоху сажали — свиней кормить. А потом появился один поганец-попаданец и говорит: а хотите, научу, как одну картофелину по цене целого ведра продать? Все, конечно, захотели. Нет предела жадности людской...

Он достал из кармана небольшой бумажный пакет и протянул мне. Я заглянул внутрь:

— Чипсы?

— Они самые, — скривился Марик достал из пакета целую жмень и закинул в рот. — Я бы этого умника, клянусь, бесплатно бы убил, закопал, потом выкопал и снова убил!

— Да за что?! Вон же, сам наворачиваешь!

— Да за то, что он жадность дикую в людях пробудил. Раньше в пакете могло быть и 20, и 25 чипсинок, а сейчас — всего 15 штук! Только червячка заморил — пакет кончился, всё, жди, пока следующую порцию нажарят!

Чуть в стороне, за необъятными картофельными полями, я заметил странную конструкцию из нескольких пустотелых цилиндров, похоже, деревянных, но сжатых железными обручами.

— А это что за царь-пушка? — удивился я.

— Так то не пушка. То один из ваших, попадунов, напридумал, Вадимка. Он вообще, парень неплохой оказался по сравнению с другими, детишек наших грамоте обучал. А вот потом, понимаешь, загорелось ему на Луну полететь. Говорил, я точно знаю, как это делается. А я ему сразу тогда возразил, Вадимка, говорю, на черта тебе та Луна сдалась? Коли мозги и деньги есть, то и здесь можно неплохо устроиться!

— Не полетел, — догадался я.

— Нет, сказал, железо ему нужно какое-то особое, то ли люминий, то ли лутоний. Ушел он к гномам искать, у тех железа полно.

Мы подошли к первым домам села, и я остановился, разглядывая их. А там было, на что посмотреть. Все избы и даже сараи были разрисованы не без фантазии, но с разной степенью изобразительного профессионализма. Кого только не было: и ведьмы, и драконы; кошки, тигры и прочие мимишные пушистики — в самом широком ассортименте, а также рыцари в сияющих и не очень доспехах, странные фигуры в плащах со светящимися фонарями вместо глаз. Я даже не стал спрашивать, кого надо благодарить за подобные картины — сам догадался.

Удивило меня другое, совсем не сочетающееся с моим представлением о пасторальном сельском населённом пункте - плотная паутина веревок связывала все дома между собой, от каждого тянулось от одной до нескольких десятков. Чтобы они не путались и не провисали, на перекрестках улиц стояли столбы-подпорки с широкими кольцами, сквозь которые продевались толстые жгуты веревок.

— А это... эти... зачем? — не мог не спросить я.

— Еще одна пакость, что попаданцы к нам занесли, — сплюнул Марик. — Сети.

— Какие сети?

— Ты откуда свалился, раз такого не знаешь? Видишь, веревка? На конце у неё — колокольчик. Ежели ты трезвонить красиво умеешь, и людям понравится, то они к тебе свои веревки подвязывают, и ты им звонишь! Уразумел, деревня?

Я не ответил, прислушиваясь к перезвону, доносящемуся из каждого дома.

— Эти сети еще ладно, баловство. Тут один попадун в позапрошлом годе чего, гад, придумал: ежели тебе, говорит, кто нравится — надо сердечко подарить. И на стену дома, значит, повесить, чтобы народ видел: шибко симпатичный человек тут живет!

— Я понял, это как лайки!

— Тьфу, пропасть! Вот и дарили бы лаек друг другу, хорошие собаки, умные и в хозяйстве полезные. Не то, что молодежь наша. У них же как? Если для них что-то нужное и важное пытаешься сделать — орфографию там, пунктуацию всякую, — так палкой не заставишь. А если ерунду и баловство, так они сами вперед бегом! Такого наворотят, эх! Когда вся скотина в селе закончилась, и всю живность в окрестных лесах повыбили — только тогда одумались чуток. Лайкеры фиговы!

Тут из одного дома, украшенного фигурками экзотических рыбок и птицами с человеческими головами, выбежала невысокая девушка. Рыжие волосы в художественном беспорядке, то есть, дыбом, белая майка с принтом, изображающим большой лист канабиса, и надписью «Мариванна». Отчаянно короткая джинсовая юбка, словно наспех из шорт переделанная, почти не скрывала стройные ноги. В руке у девушки был длинный хищный нож. Не глядя на нас, она подпрыгнула, схватила одну из веревок, коих к её дому тянулось не меньше трех десятков и закричала, адресуя свои вокабулы куда-то на другой конец улицы:

— Сашка! Урод! Семьдесят две занозы тебе в задницу! Я от тебя отписываюсь, понял?! Теперь навсегда! Нечего про меня на Стене всякие гадости писать, Белинский удаффкомовский!

И махнула ножом.

Перерубленная одним ударом веревка упала в пыль, извиваясь, как червяк под лопатой.

— Олена, ну чего ты опять, — с укоризной протянул Марик. — И ругаешься опять не по-нашему...

Девушка зло зыркнула на него, сдула рыжую прядь со лба и сообщила спокойным, мирным голосом:

— Гады все! Ночью пойду и на Стене вам такого понапишу — обрыдаетесь!

И, развернувшись, нырнула в дом, так хлопнув дверью, что несколько высохших сморщенных сердечек с глухим стуком свалились на крыльцо.

— Эх, — вздохнул Марик. — Какая девка была! Тихая да ласковая и слов ругацких не знала... Пока один, такой же, — он нехорошо посмотрел на меня, — не спортил девку. Прикидывался приличным, ходил нос задирал, сморкался не в два пальца, а в галстук, интеллигент, ага. Я, он говорил, из культурной столицы, в селе вашем всё хорошо, говорил, но вот поребриков не хватает. А я тебе так скажу: по рёбрикам ему не хватало! Ух, руки прям чесались, да не успел я. Сбежал он — то ли к пиратам, то ли к кошкодевочкам...

— Ого! А у вас и кошкодевочки есть?

— У нас много чего есть! Ты губу-то подбери, ишь как глазки бесстыжие загорелись сразу. Все вы, попаданцы махровые, одинаковые. Напакостят у нас, девок перепортят и бежать — кто к эльфам, кто к кошкодевочкам, а те, кто вообще без башки — к ниппонцам на остров.

— А у них там что интересного?

— Ни-че-го! Не понять нам их, потому они ниппонцы! У них гляделки вот такие, — он приставил кулаки к глазам, — где мальчик, где девочка — вообще неизвестно, а еще целыми днями они мечами друг друга полосуют почем зря. Нечего на их острове нормальным людям делать, понял?

— Да понял. Не очень-то и хотелось.

— Все вы так говорите, — буркнул Марик. — Не верю я вам. Недавно тут один, которому «не хотелось» от кошкодевочек вернулся. Одежда — в лохмуты, рожа вся расцарапана, худой, как Олена наша. Я его спрашиваю, ну, как, мол, понравилось?

Марик захихикал.

— А что он ответил?

— Ответил. Погоди, я где-то записал, чтоб не забыть, там слова такие мудреные были, — он полез по карманам и выудил из одного затертый кожаный блокнот. Долго листал, слюнявя палец.

— Вот, нашел, — и прочитал, близко поднеся блокнот к глазам: «Трудности и прелести межвидового секаса сильно преувеличены»! От оно как! А больше ничего толкового сказать не смог, только матерился шибко и каких-то каплунов, то ли капитанов тапковых поминал недобрым словом. Потом ушел к гоблинам в Литмаркию, сказал, ему теперь ничего не страшно.

Марик закрыл блокнот и произнес, тыкая в меня пальцем:

— Я давно убедился — нет от вас, попадунов, никакой пользы, окромя вреда и стыда! Один-единственный полезный человек попался за все годы, Мишка Попаданцев, а мы...

Я собирался спросить, что ж за Мишка такой и чем запал в души местные, но тут за очередным домом показалась примечательная конструкция. Трехметровой (не меньше!) высоты и метров десяти длиной забор из широких плотно пригнанных меж собой досок. Ярким пятном выделялся он на фоне аляповато раскрашенных домов и сараев и весь был покрыт рисунками и надписями. Я подошел поближе. Рисунки были удручающе пошлыми и низкохудожественными, я лучше могу, а вот надписи меня заинтересовали. Впрочем, не зная местной специфики, я не все смыслы уловил.

К тому же двое мальчуганов широкими кистями на длинных шестах споро, в четыре руки, закрашивали забор, возвращая ему кардинально белый цвет. Но кое-что я успел прочитать.

На самом верху забора (и как сумел там отметиться?) кто-то жирно вывел: «И здесь тоже был Вася Фо...» Окончание этого путевого дневника мальчишки уже закрасили.

Прочитал аккуратным почерком в рамочке в углу объявление: «Гробовщик Шендон Ши похоронит вас надежно, тщательно и красиво».

Остальные надписи были мене аккуратны, менее понятны, но, судя по почерку, более экспрессивны: «Олена — жиробасина!», «Андрон — чемпион!», «Ташка влюбилась в ...» (эх, успели закрасить), «Шмургфик гнёт ель» (что-то из местного фольклора, наверное), «Изя! Вернись, я всё прощу! Твоя Кларисса» (какая драма!), а по диагонали размашистое, ярко-вишневым цветом, неожиданное: «Даю уроки аттского езыка! Дорого. Но ифективно, зуб даю!»

— Интересный какой забор!

— Сам ты забор! Это — Стена! Тоже ваши придумали, попадунисты. Каждый может оставить объявление там, сообщение, мессагу кинуть, короче. Задумка-то неплохая, не спорю. Только грамотных у нас на все село и трех десятков не наберется, да и то, пишут так, что читаешь — буквы все знакомые, а ни черта не понятно...

3.

Пройдя всё село навылет, мы добрели до низкого покосившегося сарая на окраине. На нем, как ни странно, отсутствовала роспись, только под узким окошком кто-то с большим старанием вывел знак радиационной опасности. На двери был мощный засов. Снаружи.

Марик сдвинул его и распахнул дверь.

— Заходи, соколик, там тебе и попить, и поесть...

Я не раздумывая нырнул внутрь. Сушняк, приправленный дорожной пылью во рту, иссушил все мысли. Я увидел стол, а на нем большой деревянный ковш, полный (упс, уже наполовину пустой) холодной, вкуснейшей, хрустальной воды! Даже закрывшаяся за спиной дверь и скрип задвигаемого засова не смогли оторвать меня он водопоя.

— Эй, Марик, ты зачем меня закрыл? — спросил я, добив ковш.

— Так надо. Пока ты вреда селу нашему учинить не успел, попробуем пользы с тебя добыть.

— Какой еще пользы?

— Даю тебе три дня сроку. Починишь аппарат, что Мишка смастерил — будет у нас полная любовь и взаимопонимание. Денег дадим, сколько унесешь.

— Какой еще аппарат? — спросил я, но уже и сам всё разглядел в тусклом свете, с трудом проползающим сквозь узкое окошко. Когда-то, возможно, это было аппаратом, но кто-то очень постарался превратить его в размазанные тонким слоем по столу, полу и потолку запчасти. Ошметки проводов, гнутые котлы и чаны с жестокими отметками лома или кувалды...

— Эй! Ты что придумал? — возмущению моему не было предела. — Как я это починю? Я не техник, я гуманитарий!

— А мне без разницы, — ответил Марик, — я все равно таких слов не знаю.

— А если не починю за три дня? Что тогда?

— Известно что, — откликнулся он, — бритвой по горлу и в колодец! Даром я, что ли, экзекутор?

— Погоди, ты говорил, что бывший экзекутор, я помню!

— Обманул я тебя, соколик. Бывших экзекуторов не бывает...

Да уж. Вот попал, так попал. Я поворошил ногой груды битого стекла на полу. Как это ремонтировать, если я даже не представляю, как оно раньше выглядело?

— Ты чего затих, соколик? Испужался? Да ты не бойся! — я не видел, но легко представил, как он там за дверью щерит желтые зубы. — Не буду я тебя убивать. Отпущу на все три стороны. Только на прощание сделаю тебе наколочку памятную.

— Какую еще наколочку?

— А это ты сам выберешь. У меня лошадки хорошо получаются, а еще птички разные. А могу и лошадку, и птичку вместе, мне не жалко. И стамесочка у меня новая, острая, наколю быстро.

Из-под груды мусора на полу торчал уголок тетради. Я склонился, присмотрелся. На обложке ровными буквами значилось: «Михаил Попаданцев. Инструкция по сборке и эксплуатации самогонного аппарата на магическо-релевантном методе диффузной аннигиляции».

Инструкция! То, что надо! Глядишь, разберусь я теперь с этим чудом техники! Но почему-то подозрительно тонкая тетрадка-то. Борясь с нехорошим предчувствием, я поднял её и раскрыл. Предчувствия не обманули. Инструкция состояла из двух страниц — первой с заголовком и последней, на которой размашисто и коряво было написано: «Хрен вам, а не аппарат, казлы неблагодарные! Я его Сталину отдам!»

Вотэтоповорот!

Мне срочно надо поговорить с Мариком.

— Эй, экзекутор, ты здесь ещё?

— Тута я. Выбрал? Лошадку или птичку?

— Ты мне лучше расскажи, что с Мишкой случилось.

— Эх, — вздохнул Марик, — не уберегли мы орла нашего, не доглядели...

— Ты давай без вздохов! Факты в студию!

— Ну, в общем, как дело вышло? Он нам сто раз говорил, как начну после пятого стакана песни горланить — привязывайте меня к кровати да покрепче. А тут, понимаешь, так он душевно запел, про камыш, про подсмоковные вечера, про Любу, заслушались мы и забыли его привязать. А он заглотил еще стакан, да как грянул на всё село: «Артиллеристы, Сталин дал приказ!» Мимо, как назло, дурачок наш сельский проходил, Прошка, возьми да ляпни: «Не про нашего ли Сталина песня-то?»

— А у вас и Сталин есть?

— Вот и Мишка так спросил. Мы ему говорим, есть, как не быть. А он обиделся. Кричит, да что же вы раньше молчали, сволочи белогвардейские, ну, и еще там разными словами. Да я же должен, кричит, немедленно идти к нему, про гранатовый мед рассказать и про калачи какие-то автоматические. А мы ему, что ты, говорим, не отпустим мы тебя на смерть лютую. Тут он рассвирепел окончательно, лом схватил, аппарат разбил и ушел. Всемером не смогли его удержать...

— А где ваш Сталин-то? Далеко?

— Известно где — на Кремлевской горе, где ж еще дракону обитать.

— Ничего не понял. При чем тут дракон?

— Ну ты тупой, гумнонитарий! Сталин — это дракон, стальной он, понятно? Поэтому Сталин. И характер у него скверный, очень любит людей расстреливать, а стреляет огнем шагов на триста, понял? А Мишка, орел наш бесстрашный, прямиком к нему в пасть поперся. Эх, пропал парень...

4.

К исходу третьих суток я успел несколько раз обжечься, обморозиться, наглотаться дыма, наступить на гвоздь и понять, что починить аппарат мне не суждено, увы.

Поэтому сейчас у меня в голове только две мысли.

Первая о том, что Мишка Попаданцев крепко ошибся. Живой он сейчас или нет, мне пофиг, всё равно найду его и за всё спрошу: и за аппарат, и за инструкцию, и за Сталина. Придумывание того, что я сотворю с этим засранцем, изрядно развлекает меня в последние часы моего заключения в сарае.

А вот вторая мысль менее приятная: лошадку или птичку, что же мне выбрать?