Без поцелуя сенсея

Глава выложена, я отчитываюсь кусочком и иду дальше.

Спасибо всем, кто помог мне с этим эпизодом. Трудно было выбрать.

***

Некто, полностью скрытый от моего дара, загремел ключами в замке.

Лязгнула дверь. В камеру, скрепя сапожищами, вступил рыжий мужчина и по хозяйски встал на пороге.

В помещении сразу не осталось места, такой он был большой.

Выше среднего роста, очень широкий, атлетически крепкий, но весь какой-то помятый, всклокоченный, с асимметричным громоздким лицом, на котором мясистый нос являлся безусловным фаворитом портрета. Густая медная борода торчала небрежно остриженными клочьями, заползая в области шеи под шелковый зеленый платок. Штатский камзол трещал по швам, точно был с чужого плеча, а на ручищах красовались перчатки с обрезанными пальцами.

— Какой мужчина! — Дада расплылась в обольстительной улыбке. — Караул моему сердцу!

Рыжий оглядел всех по очереди, остановил взгляд на Даде, а затем, сунув связку ключей в карман и вскинув лохматые брови, принялся разглядывать обнаженную девушку. Он слегка покачивался с пятки не носок, но больше ничего не говорил и не делал. Словно чего-то ждал.

Я почуяла, что от того, как рыжий обмасливает глазами ее стройные черные ножки, вызывающе торчащие груди, длинную шею и приоткрытые губы, Даде стало не по себе.

Спустя минуту чернокожая заерзала, сморщила шоколадный нос, а ее рука медленно потянула со скамьи холщовое рубище.

Дада прикрыла наготу и громко фыркнула в своей развязной манере:

— Эй! Просыпайся, рыженькая! Папаша твой за тобой явился!

Рыжий одобрительно кивнул Даде, оживился, повел плечами, и иронично спросил, повернувшись к нам с Ричкой:

— Ну-с, университетки! Как вам спалось?

Стоило ему заговорить, как я его узнала. Рыжий как осенний лес. Точно. Это он прятался в Куке за пивной бочкой, наблюдая спектакль, он закончил за Эрика фривольную пьесу и предложил королю вина. И это его король усадил подле себя и назвал другом.

И, конечно, о нем, о рыжим громиле, рассказывал дядюшка Лоф, упоминая допросы в Арочке.

Наваждение благостного утра спало с меня резко, как полог, сдернутый с новенькой статуи. Я вспомнила, что нахожусь в королевской тюрьме среди государственных преступников и выйти отсюда смогу только по приказу самого Кавена.

Я шагнула назад, в глубь узкой камеры, к скамейке, прикрыв рукой шею и стараясь услышать рыжего своим даром. Понять его чувства, прочитать хоть крошечный, ничтожный намек на его намерения. Издевается он или серьёзен? Есть ли в нем хоть капля сочувствия и здравого смысла, чтобы отпустить нас? И что мне будет, если я спрошу его про судьбу друзей?

Ничего не выходило.

Я тянулась чувствами, а натыкалась на стену, такую же мощную и непроницаемую как тюремная крепость.

Виски заломило от напряжения. Я сделала ещё шаг назад и уперлась в скамью.

Мне все мешали. Мешала раздасадованная Дада. И мешала Ричка, которая при слове «папаша» подскочила с лавки как игрушка из табакерки, и оглушила мой особый слух девчачьим, сводящим живот ужасом.

Все знали, что папаша у Рички богатей и вдовец, что балует и наряжает дочурку как куколку, не жалея золотых даже на кружевное шелковое белье. С чего бы ей так пугаться? Трястись? Она же видит, дурочка, что это не ее папаша. Это же всем ясно. Ричка ярко-рыжая, а громила — медный. Все равно что сравнивать облепиховую настойку и гречишный мед.

Напрасно я пыталась выгнать из головы глупую Ричку, отмахнуться от Дады, и получить рыжего здоровяка, сбивающего мой дар то ли невероятной силой духа, то ли или ещё чем покруче, в чем я не разбиралась, и что пугало меня до оцепенения. Рыжий был как скала.

— Так, значит, это вас доблестные гвардейцы сняли со стены королевского исправительного учреждения? — говорил он, обращаясь к Ричке. — В нетрезвом виде? Под покровом ночи? Интересный у нас подрастает медперсонал! Ваша маман огорчится до невозможности от таких печальных известий. И будет права.

Ричка сначала только виновато кивала, но услышав про «маман», вскинула голову так гордо, как я от Рички и не ожидала. Она нервно одернула порванное дорогое платье и дрожащим голосом произнесла:

— Никакой маман у меня нет. Сбежала с одним из ваших доблестных гвардейцев... а когда он ее бросил, спрыгнула с Кивидского моста. Среди бела дня...

— Вот как? — рыжий спокойно потрогал на шее шелковый платок. — Тем более, юная леди! Тем более! Вам следует вдвойне ответственнее отнестись к своей судьбе.

От этих слов Ричка сначала вспыхнула, а потом опомнилась, отвела в сторону покрасневшие глаза и сказала:

— Я вас поняла, сэр. Клянусь впредь быть паинькой. Только прошу вас... очень прошу... Не сообщайте отцу. Он заберёт меня из Туона... посадит под замок... лучше уж здесь...

— Вы путаете тюрьму и кабинет декана, деточка, — хмыкнул рыжий. — Здесь мы занимаемся доносами совсем иного толка. А непослушные девочки — это по части господина Фельца.

Пренебрежительно произнеся имя нашего ректора, рыжий потерял интерес к Ричке и повернулся ко мне.

Я уже приготовилась услышать в свой адрес тонкие издевательства по поводу вчерашнего заплыва, но громила сказал неожиданно скупо:

— Идите обе за мной. Вас ждут.

— Начальничек... — осторожно подала голос Дада, стараясь вложить в него все свои чары. — А я-то когда? А? Третий день...

— Тебе торопиться некуда. Потолкуем ещё. Я так понял, ты не против...

Дада осеклась. Видимо, она поняла, что ее ждет...

Рыжий выпустил нас с Ричкой из камеры,  запер двери и повел по коридору. 

Он шел быстро и молча, резко подмахивая полами камзола при каждом шаге. Правая нога его чуть тянулась за левой. В себя он меня не впускал. И мне даже показалось со страху, будто он слышит, как я стараюсь его прочитать, и даже тихо насмехается надо мной.

Когда мы добрались до выхода — огромной дубовой двери, запертой на семь тяжеленных, висящих на цельнолитых скобах замков, рыжий махнул рукой вытянувшейся по стойке смирно охране:

— Открывайте! Да велите мост опустить для нашей университетской делегации!

Молоденький гвардеец отдал рыжему честь и бросился отпирать замки. Ведьма побери! Гвардеец тоже его боялся. Да так, что замки не поддавались его дрожащим рукам.

Рыжий хмыкнул, наблюдая за юношей, а потом обратился ко мне, как бы между прочим, словно мы вернулись к прерванной беседе во время прогулки по саду.

— Поймите, мадмуазель. Мужчины — это вечные дети. И к тому же непослушные. За ними глаз да глаз. Шуточное ли дело — ничего то им не страшно! А что в итоге? Глупые поступки, загубленные карьеры. Неприятности. К чему я клоню? Объясните парням своим пылким, что у них вся жизнь впереди. И Туон — не кружок самодеятельности. А столичная таверна, и уж тем паче королевская тюрьма — не балаган с циркачами. Понимаю, люди творческие, вдохновленные. Но держите их там уж как-нибудь, постарайтесь. Повлияйте по-женски. С умом и чуткостью...

И что-то ещё в том же духе. Совершенного потрясенная его откровенным тоном, я начала упускать мысль.

Трудно было поверить, что нас отпускают, без серьезных взысканий и последствий. Трудно было смириться, что я до сих пор так и не слышу ни одного чувства этого неприятного, и в то же время очень притягательного человека.

Не переставая кивать, как глупая птица лубь, я проворковала елейно все сразу, что только можно было выдумать в этой ситуации:

«Да, сэр.»

«Разумеется, сэр.»

«Конечно.»

«Благодарю вас.»

Двери распахнулись, молоденький помчался через площадь передавать приказ дальше, а рыжий начальник указал нам с Ричкой на распахнутые тюремные двери так, точно выгонял вон.

— Надеюсь в этих стенах больше с вами не встретиться!

Пока мы шли через площадь, я дважды оглянулась. Меня можно было понять. Никогда ещё мне не встречались люди, способные тягаться с генами древних.

(Эпизод 13 ой главы)

Вот так Дада осталась без поцелуя сенсея. Надолго ли?