Рыба

Он приносит рыбу,
бросает на стол: "Готовь..."

Рыба дышит ещё, но во взгляде его любовь
так надмирна и тёмной болью невыносима,
что я молча киваю и правлю точилом нож.

Звук терзаемой стали пронзительно нехорош —
в голове раз за разом взрывается Фукусима.

Поправляет меня: "Фуку́сима, ангел мой".
Выдыхаю, справляясь с тягостной дурнотой, —
от него не скрыться ни мысли моей, ни тени.

Я прошу про себя: "Пожалуйста, не смотри",
но форель демонстрирует свернутый мир внутри:
микрокосмос утробы,
где прежде клубилась темень
вязкой крови и лимфы,
где сердца её пульсар
по чему-нибудь иномирному тосковал
и горел,
срываясь изредка в аритмию.

А теперь этот мир,
закончившись под ножом,
стал по факту детализирован, но весом —
килограммы нежнейшей плоти не посрамили
сытных вод, в которых брюшком желтел гольян,
и хрусталь ручьёв к себе подманивал океан,
и свободная рыба резвилась на перекатах.

Тороплюсь.
Он скоро оценит мои труды;
на столешнице дуба,
познавшего суть воды,
выбивает чуткими пальцами дробь стаккато
и бормочет тайное — кажется, палиндром.

Не хочу,
не слышу,
думаю о земном,
но в трёх водах омыты
и сердце её, и печень.

Значит, скоро общему времени стать густым
и потечь над миром,
как жертвенный белый дым
с зиккуратов древнего Междуречья.

Он кивает "добро",
говорит: "Не смотри назад".
За спиной демон плачет,
вдыхая горчащий смрад,
но уходит вскоре,
опять перепутав двери.

Рафаил, глупа я, и тяжки мои долги,
но...
Слепоту душевную вылечить помоги...

Хмурит брови: "Как всем, так тебе — по вере..."