Попаданец Павлик Морозов - новая глава

https://author.today/work/138427

За чужой спиной не сидят,

Из чужой винтовки не мстят.

Раз фашиста убил твой брат, —

Это он, а не ты солдат.

Так убей фашиста, чтоб он,

А не ты на земле лежал,

Не в твоем дому чтобы стон,

А в его по мертвым стоял.

Так хотел он, его вина, —

Пусть горит его дом, а не твой,

И пускай не твоя жена,

А его пусть будет вдовой.

Пусть исплачется не твоя,

А его родившая мать,

Не твоя, а его семья

Понапрасну пусть будет ждать.

Так убей же хоть одного!

Так убей же его скорей!

Сколько раз увидишь его,

Столько раз его и убей!

Константин Симонов

Когда я впервые узнал про Януша Корчака, про то, как он не бросил детей и пошел с ними на смерть в огонь крематория, когда я прочитал его прекрасные книги, я был настолько переполнен Корчаком, что написал первые и последние стихи. Вернее, первый и последний стих:

Вы помните? Их увозили. 

Из Польши… Потом их сожгли.

Детей… Тех, которых любили,

В Корчаковском Доме Любви!

Я всю бы Германию разом,

За этот проступок проклял,

Я немцев отравленным газом,

Расчетливо бы убивал.

Без всякой нелепой пощады,

Немецких детей, стариков,

Чтоб не было этой заразы,

Чтоб жили птенцы Корчаков!

Папа похмыкал и посоветовал спрятать.

- Вот, если бы ты их в войну написал, то тогда бы можно было в журнал послать, в газету – напечатали бы. А сейчас ГДР наши друзья, чтоб им неладно было! И он прочитал мне пронзительные стихи Симонова:

…Если ты не хочешь отдать
Ту, с которой вдвоем ходил,
Ту, что долго поцеловать
Ты не смел, — так ее любил, —

Чтоб фашисты ее живьем
Взяли силой, зажав в углу,
И распяли ее втроем,
Обнаженную, на полу;

Чтоб досталось трем этим псам
В стонах, в ненависти, в крови
Все, что свято берег ты сам
Всею силой мужской любви…

В результате я осознал, что такое поэзия и как я от неё далек. И выбрал удобную роль ценителя. У меня даже на YouTube была отдельная папочка со стихами и песнями на знаменитые стихи. Очень нравились «Калейдоскоп» на стихи Поля Верлена в переводе А. Ревича. Я на них, кстати, французский закреплял, очень хорошо язык учить, переводя стихи. 

Dans une rue, au coeur d'une ville de rêve

Ce sera comme quand on a déjà vécu :

Un instant à la fois très vague et très aigu...

Ô ce soleil parmi la brume qui se lève !

Ô ce cri sur la mer, cette voix dans les bois !

Ce sera comme quand on ignore des causes ;

Un lent réveil après bien des métempsycoses :

Les choses seront plus les mêmes qu'autrefois…

Но перевод у меня получился неуклюжий. Что-то вроде… сейчас уже и не помню точно:

На улице города – будто во сне на рассвете –

такое бывает, когда уже там поживёшь,

лишь смутное что-то, а после внезапная дрожь.

Заря засияла, и яркое солнце я встретил.

Вот крик прилетает от моря, вот голос в бору.

Неясные разуму звуки, движенья и тени

- лавина всех бывших моих воплощений.

И частности стали намного ясней поутру…

Ну а у Ревича – классно! Я ходил по комнате и читал стихи громко, разборчиво. Как не мог пока читать их в обществе, смущая окружающих знанием Верлена и французского:

Эта улица, город - как в призрачном сне,

Это будет, а может быть, все это было:

В смутный миг все так явственно вдруг проступило -

Это солнце в туманной всплыло пелене.

Это голос в лесу, это крик в океане.

Это будет - причину нелепо искать,

Пробужденье, рожденье опять и опять.

Все как было, и только отчетливей грани...

(Прослушать на французском можно вот тут: https://app.box.com/shared/static/5th1p4l2dzf6t7mg1frjg505orv44yce.mp3 )

…У меня вечером было вполне поэтическое настроение, потому что Вера Инбер опять доставала, пришла с какой-то бабой и все пытала – откуда я знаю те стихи, что ей читал? 

Баба оказалась, уважаемой мной в детстве в первой жизни Риной Зеленой. В 1929 году Зелёная была вынуждена заполнить паузу, возникшую в концерте по непредвиденным обстоятельствам, и прочла «Мойдодыр» К. Чуковского голосом ребёнка. Успех был оглушительным. Так возник знаменитый, ставший с 1940-х годов основным для её концертной эстрады жанр 

Знал я и о том, чего еще не свершилось. Находясь на 4 Украинском фронте Зелёная вместе с боевыми частями прошла через Карпаты. В минуты передышки между боями в землянке, разрушенном сарае или на поляне выступала в 83 концертах для рядовых и офицеров, за что получит орден Красной Звезды. Проживет достойную жизнь, умрет 1 апреля 1991 года в Москве на 90-м году жизни. Мне почему-то запомнилась история про нее, рассказанная в журнале «Огонек» Василием Ливановым[1] - 

«Однажды, после запозднившейся съемки, мы с Риной спешили на вокзал к московскому поезду. Маленький студийный автобус мчался по пустому в этот час Невскому проспекту, прихваченному мартовским ледком. Я сидел спиной к водителю. Рина устроилась в самом конце салона, напротив прохода. Вдруг из переулка вылетело такси и ударило наш автобус в бок. Удар был такой силы, что Рину выбросило из сиденья, она пролетела весь автобус и рухнула ко мне на колени, обхватив мою голову руками. И что она в этот момент выговорила? — Спокуха — я с вами!»

Но детский в памяти образ и живая Рина – совершенно разные люди. Оказалось, что она тоже любит поэзию и помнит множество французских стихов. Так хотелось поговорить именно по-французски, поговорить с ней про Рембо, про Верлена… Но приходилось лишь слушать женскую болтовню, да подкладывать на стол вкусняшки (я от матушки вовсе не пустым приехал, привез и сметанку домашнюю, и недавно сбитое маслице, и самогону домашнего бутылку…), а время для артистов в Москве было голодное.

- От матушки, - пояснил я, - в деревню недавно ездил к родне, матушка в коровнике работает. Кушайте девушки на здоровье.

Хлеб у меня тоже был домашний, пышный.

Но совсем молчать было неприлично, особенно вспоминая страсть Веры в купе. Процитировал неизвестного им Маяковского:

Я хочу быть понят родной страной,

а не буду понят —

                  что ж?!

По родной стране

                пройду стороной,

как проходит

            косой дождь.

Начался спор о том, мог ли Владимир написать подобные упаднические. Богемный спор ни о чем… Боже, как я соскучился по этим салонным бормотаниям со всеми и в одиночестве, обо всем и ни о чем!

Но в голову упрямо лезли строки дурацкого приблатненного шансона из будущего:

Здесь каждый камень чем-то знаменит, 

Здесь все поэты или поэтессы. 

Утесов Леня - тоже одессит, 

И Вера Инбер тоже из Одессы. 

Багрицкий Эдуард был одессит, 

И здесь же он слагал стихотворенья, 

Саша Пушкин тем и знаменит, 

Что здесь он вспомнил "чудное мгновенье..."

А когда Вера аккуратно втягивала чай выпуклыми губами, моему подростковому телу становилось горячо и знобно. Вспоминались её вялые груди вл время поездки по Беломорканалу.  Всплывали строки ранней поэзии Инбер:

Милый, милый Вилли! Милый Вилли!

Расскажите, мне без долгих дум —

Вы кого-нибудь когда-нибудь любили,

Вилли-Грум?!

Вилли бросил вожжи… Кочки, кручи…

Кеб перевернулся… сделал бум!

Ах, какой вы скверный, скверный кучер,

Вилли-Грум!

«Даже и без фрейдовского психоанализа, ритмические покачивания кеба настырно влекут нас к забавной истории рыжей Селесты и краснорожего Полита из мопассановского «Признания», которые сделали, тоже покачиваясь на рессорах, свое нехитрое дело, свой «бум» в дилижансе, влекомом белой клячей с розовыми от старости лошадиными губами»[2]

Они явно готовы были сыграть с крепким подростком в «тройняшку», но готов ли был я забавлять тридцатилетних женщин. Перемены в стране, всякие там революции всегда влекут падение сексуальных норм. Так было сейчас, так будет потом – в девяностых. Но я вырос в нравственном окружении, в патриархальном сибирском городе, в наполовину аристократической и наполовину мещанской семье. Мой мозг, разум усиленно боролись с порывами тела, с влечением бодрого спинного мозга – древнейшего составляющего сущность зверя, недавно вставшего на задние лапы.

«А убивать этично? – строго спрашивало сознание. - А потрахаться с двумя миниатюрными молодыми бабами  тоже этично, - подтверждало подсознание»

Перепады давления заставили меня побелеть и покраснеть потом. 

- Ты смотри, как мальчик волнуется, - сказала Рина. – Он на тебя смотрит, как лев…

- Ну тебя он тоже рассматривал внимательно. Сама Рина Зеленая к бедному ребенку заявилась…

Я плюнул на приличия и начал прощаться:

- Вы, дамы, кушайте, кушайте, а я пойду – мне надо. Дверь просто прикройте, там английский замок, он щелкнет и закроет. Мерси, как говорится, за визит, но меня в МУРе ждут, у нас сегодня патруль на Ваганьковском, там хулиганы завелись, памятники портят.

И смылся, не слушая возражений.  И восторженно напевая на лестнице злую эпиграмму:

Что за штучка Вера Инбер -
Тонкий нос, высокий лоб!
Все смотрел бы я на Инбер,
Все смотрел бы на неё б… -

которая при произнесении вслух приобретала совершенно нецензурное звучание.

Как, впрочем, и строка из ее поэмы про Степана Разина: 

"Ты шашкой оловянною взмахни и сгоряча,

сруби лихую голову до самого плеча..."

https://author.today/work/138427

https://author.today/work/138427

[1] Получил наибольшую известность как создатель экранного образа Шерлока Холмса в цикле телефильмов «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона» режиссёра Игоря Масленникова по произведениям Артура Конан Дойла, за что в 2006 году был награждён почётным членством ордена Британской империи

[2] — напишет об этих стихах Аркадий Львов.