Скамейка

На берегу канала чуть в стороне от чрезмерно оживленного центра Минска стоит скамейка. Свиду она ничем не отличается от всех других. С неба на нее льется то дождь, то солнечное золото, с деревьев падают то цветы, то пожухлые листья, и круглогодично она становится пристанищем для тех, кто потерял сон от любви, или вина, или по неосторожности.

У ее стоп, за дорожкой для гуляющих и узкой полосой травы, течет тусклая свислочевая вода. В ней плавают утки, и окурки, и тина, и отражения звезд, и пара-тройка усталых боязливых русалок (они постоянно мерзнут и подолгу прочесывают спутанные из-за плохой экологии волосы, у них нет ног, чтобы пойти на психотерапию, так что для здоровья они едят прошедших психотерапию умиротворенных утопленников-самоубийц и мечтают о дауншифтинге в сельскую местность, чтобы разводить карпов).

Над русалками дрейфуют, как днища маленьких лодок, утиные брюшки. Утки круглый год усердно работают лапками — и вода течет, и земля вертится, и идет, пусть и медленнее обычного, время. Утки выбиваются из сил, пытаясь размять, взбодрить время в Минске, но оно движется туго, одеревенелое, будто где-то рядом притаилась черная дыра, и вода в канале течет еле-еле.

Скамейка стоит прямехонько в центре мироздания. Если сесть на нее, можно заметить, что, как бы ни разгонялся мир вокруг (утки свирепо работают лапками), сама она остается неподвижной, лишь слегка покачивается на волнах времени, как стоящий на якоре корабль. И те немногие, кто разгадал ее тайну, приходят ощутить эту странную неподвижность, потустороннюю безопасность, безветрие, и прислушаться: ничто здесь не просто так, все несет фрагменты смысла, и каждый шорох, или брошенная прохожим фраза, или плеск воды могут стать ответом на вопрос, который сейчас важней всего. 

Нужно только держать уши открытыми.