90-ые и запах их окончания

На самом деле же они кончились вовсе не в девяносто девятом, сразу по восхождению, аки Красного Солнышка, Владимира Путина. Заканчивались лихие девяностые, умирая в корчах и отрыжке собственным дерьмом, еще долго. Единственное, являющееся точным фактом, это год их конца. Двухтысячный. Двадцать первый век и нулевые начались в ноль часов одна минута две тысячи первого и не раньше. Двадцатый же заканчивался именно двухтысячным годом, его полным надежд и новых калек зимой, весной, летом и осенью.

Мы возвращались домой с Кавказа, со второй чеченской войны и видели совершенно другое, не как пять лет назад, со страной, вдыхающей и живущей воздухом и всем остальным из окрестностей Грозного, Бамута или Шали с Гудермесом. Весной года-миллениума эти самые вопросы никого особо не волновали. Да, на Новый год, успев почти к Рождеству, пришло письмо от Кати. Там она со своими одногруппницами поздравляли не только меня, а еще и остальных пацанов, желали вернуться домой, желали здоровья, еще чего-то. Но в целом – всем было наплевать.

Расстроился ли кто-то из нас? Не знаю, не спрашивал. Мне стало не по себе, и «не по себе» держалось какое-то время, пока не растворилось в обыденности стандартных будней мирной повседневности. Какая разница, важнее заработать, сдать семинар и еще много-много нужного с необходимым взрослой настоящей жизни.

Тогда, в самый конец девяностых, довелось увидеть немало смешного и странного, чего сейчас особо и не найдешь просто так. Люди меряли себя и окружающих по вроде бы новым меркам, но в душе оставались сами собой, из тех недавних времен, когда умение скалить зубы и бить в них же было куда важнее прочего.

Конец девяностых начался с возвращения домой, все верно. И если область встретила хорошо знакомыми упаковками молока и ряженки «Самаралакто» вдоль путей на остановке в Сызрани, то город… город сумел уничтожить само сердце Куйбышевской ЖД, ее старый дореволюционный вокзал. Стеклянное страшилище, удивительно напоминающее эрегированный член, смотрелось сурово и даже современно, удивительно перекликаясь с зеркальными очками Нео в «Матрице», еще поражавшей видевших в первый раз, но постепенно становящейся даже не новинкой. А почти классикой.

Конец девяностых прятался в серой широкой ленте развязок и самой новой трассы из Самары в Отрадный. Наверное, так мог выглядеть автобан в детских фантазиях, наверное, что именно так, кто знает? Новая, гладкая и аккуратная дорога перечеркнула долго державшиеся узкие паутинки советских дорог, забежавших в свободную Россию и почти десять лет идущих вместе с нею.

Конец девяностых пах сигарами, парой замеченных трубок, тортильями с острым соусом и курицей в самарской «Кукараче». Мексиканский ресторан, совсем как в американских фильмах, казался чем-то серьезным и, безусловно, дорогим, хотя давно стал привычным для всех жителей города. Текилу тут пили уже не так охотно, как обычные «Жигули» или «Родник», а вот выпендриваться перед телками предпочитали все же именно здесь. Иногда в четкие нотки запахов хорошей и безусловно дорогой жизни вмешивались дикие и животные девяностые, тогда приходилось вспоминать себя недавнего и показывать, что их не боишься.

М-да, так оно и было.

Например, когда ужравшийся в грибы дядька под два метра, с цепью на шее, с залысинами и глазами, жадно блестящими на двух студенток, подрабатывающих самым простым способом, вдруг на спор решает станцевать на стуле стриптиз. Серьезно, вплоть до вихляний в одних трусах, еще и оказавшихся самыми настоящими стрингами. О, да, детка, в глазах постоянных местных дамочек, пьющих под вечер дорогой кофей и перемывающих кости мужьям, я явно был повышен со звания просто обслуги до нее же, но с приставкой «лейб». Дядька, ухваченный мною, белым от злости на них всех, за шею и притянутый вниз, вдруг показался куда ниже ростом меня самого и понятливо закивал головой, торопливо одеваясь.

И нам с Денисом, вечером работавшим моим напарником, жутко нравилось бесить и выводить из себя эти осколки святых и свободных ельцинских времен, где-то на входе в место «для избранных» оказывающихся перед выбором: дать себя обшмонать или не дать и уйти. Соглашались все, хотя в глазах многих и многих читалось желание двинуть в зубы или чего хуже. Но девяностые закончились, а парни в сером, что по борьбе с преступностью принимают меры, тогда катались на вызовы с куда большей охотой. Бизнес процветал, чего уж.

Так что конец девяностых выпал именно таким, пахнув напоследок сгорающей листвой парков Самары. Листвы было много, куда больше моей детской из Отрадного, потому и врезалось в память так сильно. Золотая осень, горький дым костров и относительно нормальных сигарет, постоянные солнечные очки почти до зимы и странный привкус на губах.

Спустя двадцать лет стало ясно – именно такой на вкус оказалась именно тогда закончившаяся юность. И мои девяностые.