"Здравствуй, моя смерть", или Еще не эпилог любимого триллера

Великая Богиня не только ткачиха, но и пряха, выпрядающая нити жизни. Клубок, который Марья-царевна дает Андрею-стрелку, в прямом  смысле заключает в себе его жизнь. Пока он идет туда - не знаю куда, клубок разматывается, чтобы закончиться возле леса, на краю которого стоит избушка на курьих ножках.
В  литературной обработке А.Н.Толстого есть немало драматичных эпизодов.  Выразительно и экспрессивно противостояние стрелка и кота Баюна. Эмоциональное напряжение отличает сцену, где Марья-царевна ищет ответ на  последнюю царскую задачу. Главное же трагическое действие происходит тихо и незаметно, между строк. Всего-то клубок размотался. А ведь это  означает смерть главного героя. Попав в настоящее загробное царство,  прежний Андрей-стрелок не вернется из путешествия туда - не знаю куда.  Он умер, а мы и не заметили, как не замечают спящие люди еженощной  гибели Солнца.
Речь, однако, о смерти мифологической, которая  отличается от смерти в реальном мире. Вспомним: в обрядах инициации  ребенок тоже "умирает", чтобы возродиться в статусе взрослого мужчины, и все, включая самих посвящаемых, верят в подлинность такой  смерти. Наш герой умирает смертью инициируемого, ни на минуту не забывая  о цели путешествия. Он уверенно просит избу повернуться к нему передом,  к лесу задом, входит и видит... прядущую седую старуху. Клубок, данный  солнечному богу женским божеством, размотался, но другая, старшая,  ипостась того же божества уже выпрядает новую нить жизни. Правда, право  на новую жизнь еще нужно заработать.
Старуха встречает незваного  гостя традиционным: "Фу, фу, русского духа слыхом не слыхано, видом не  видано, а нынче русский дух сам пришел. Вот изжарю тебя в печи да съем и на косточках покатаюсь".
Интересно, что во всех сказках баба-яга  упоминает "дух", запах. Согласно представлениям древности, обитатели  мира мертвых не видят живых, но безошибочно чуют их (и как тут не  вспомнить зомби из голливудских зомбиапокалипсисов, которые непременно  найдут себе жертву, хотя видеть им, собственно, нечем). Слова бабы-яги,  которая чует в стрелке живого, подтверждают, что умер он мифологической смертью. Хотя радоваться тут особо нечему: в представлениях древности мифологическая смерть более реальна и часто более необратима, чем  "обычная". Понятие мифологической смерти я разбираю в статье о Дарте Вейдере, которую выложу здесь, если найдутся желающие читать (заодно, может быть, что-то новое про Вейдера узнаете, может даже лайкнете мой опус). Я же остановлюсь на другом.
Андрей-стрелок бодро отвечает: "Что ты, старая баба-яга, станешь есть дорожного человека. Дорожный человек костоват и черен, ты наперед баньку истопи, меня вымой, выпари, тогда и ешь".
Ответ стрелка любопытен дважды. Для  начала, он прямо называет старуху бабой-ягой, хотя вроде бы не может знать, кто она на самом деле. Он не встречался с ней прежде. Марья-царевна о возможности такой встречи тоже не предупреждала. Откуда стрелок знает, кто перед ним? А оттуда, что мертвые, согласно мифологическому мышлению, обретают знание, недоступное живым (инициация, кстати, еще и поэтому является имитацией смерти: не умерев, нельзя  приобрести знания, необходимые для взрослой жизни). Будучи живым,  Андрей-стрелок зависел от советов жены. Теперь у него есть собственная  мудрость.
Но самым любопытным выглядит предложение стрелка выпарить его в бане. На поверхности это демонстрация удали и остроумия, которая  должна расположить (и, действительно, располагает) хозяйку к гостю. За  поверхностью скрывается более глубокое значение: баня, как и печь, связана с древними обрядами инициации, поскольку она осмыслялась как  точка перехода из мира живых в мир мертвых. Но есть и третий смысл. Андрей уже умер, но еще не погребен. То есть, "пациент ни жив ни  мертв", и нужно совершить необходимые обряды, чтобы помочь ему умереть  окончательно (иначе он не сможет возродиться). А что делают с  покойником? Правильно, омывают.
Вот и баба-яга отправляет Андрея париться в баньке. Андрей утирается данным  ему в дорогу полотенцем, яга видит полотенце и признает в нем рукоделие  своей дочери. После чего, само собой, накрывает стол, чтобы угостить  стрелка, оказавшегося ее зятем. Покойник омыт - пора хоронить.
И вот тут возникает заминка. Андрей спрашивает ягу, как пройти туда - не знаю  куда, принести то - не знаю что. Увы, у яги тоже нет ответа. Она, как  выясняется, не самая древняя ипостась женского божества; образно говоря,  Верданди, а не Урд. Старейшей ипостасью оказывается лягушка, живущая в  заповедном болоте. Лягушки, как и змеи, являются одним из древнейших олицетворений женского божества и связанных с ним идей плодородия и  смерти (вспоминаем Царевну-лягушку).
Лягушка, существо, неотделимое  от нижнего мира и воды (образы первобытного хаоса), действительно, знает  ответ на загадку, у которой нет ответа. Она берется доставить  Андрея-стрелка к цели и, раздувшись до размеров горы, переносит его  через огненную реку (река может служить одновременно последней границей,  отделяющей жизнь от смерти, и воспоминанием о ритуале кремации). Следуя  указаниям лягушки, Андрей-стрелок находит "терем - не терем, избу - не  избу, сарай - не сарай", загадочное строение без окон и крыльца. Угадали, что  это? Угадали. "Дом" для покойника. Сейчас назвали бы гробом, в глубокой  древности это мог быть сруб, в котором умершего сжигали или оставляли  истлевать. В этот гроб и ложится заходит стрелок, чтобы спрятаться за печью (снова напоминание об огне и инициациях) и дождаться того - не знаю чего.