ПИСАТЕЛЬ ДНЯ. Исаак Башевис-Зингер (21 ноября 1902 — 24 июля 1991)

Еврейский писатель, родившийся в Польше. Писал на идише, жил и работал в Нью-Йорке. Лауреат Нобелевской премии по литературе (1978).

Цитаты

Когда я был мальчиком и рассказывал разные истории, меня звали лгуном. Теперь же меня зовут писателем. Шаг вперёд, конечно, большой, но ведь это одно и то же.

Если опытом не делиться, то кому этот опыт нужен.

Искусство — это способ мечтать. Единственная разница — то, что мечта может сделать за две минуты, у писателя иногда занимает два года.

Если бы меня приговорили либо к десяти годам тюрьмы с книгами, либо к пяти годам без них, я бы предпочел взять десять с книгами.

О детстве и начале творчества

В нашем доме царил культ учения. Отец целыми днями просиживал над Талмудом. Мать, едва у неё выдавалась свободная минутка, открывала какую-нибудь религиозную книгу. У других детей были игрушки, а мне их заменяли книги моего отца. Я начал «писать» ещё до того, как выучил буквы: макал перо в чернила и водил им по бумаге. Шаббат был для меня сущим мучением, ведь в этот день писать было нельзя.

Я рос любознательным. Наблюдал за взрослыми, прислушивался к их разговорам, хоть и не всё в них понимал.

Очень рано я стал задавать сам себе вопросы: что случится, если птица всё время будет лететь в одну сторону? А что будет, если построить лестницу от земли до неба? Что было до сотворения мира? Есть ли у времени начало? И с чего тогда оно началось? Есть ли предел у пространства? И как может быть у пространства конец, раз оно — пустота?

В нашей квартире на Крохмальной, 10 был балкон. Часами простаивал я на нём, размышляя о том и о сём. В летние дни на балкон залетали разные насекомые: мухи, пчёлы, бабочки. Эти крошечные существа очень меня занимали. Что они едят? Где спят? Кто дал им жизнь? По ночам на небе появлялись луна и звёзды. Мне объяснили, что некоторые звёзды больше земли. Но если они и впрямь такие огромные, то как умещаются на узкой полоске неба над крышами домов? Мои вопросы часто ставили родителей в тупик. Отец втолковывал мне, что нехорошо забивать голову такими сумбурными мыслями. А мама обещала, что я всё узнаю, когда вырасту. В конце концов я понял, что и взрослые не знают ответов на все вопросы.

Воспоминания Зингера о его юности в Польше

Мы жили на очень бедной улице Варшавы. Естественно, я контактировал с бедными людьми. Многие из них приходили к моему отцу за советом. Он был даяном, своего рода судьей. Поэтому люди приходили со всевозможными проблемами и конфликтами, и я помню, как пытался решить для себя, кто из них был прав, а кто нет.

Очень рано я начал выдумывать разные сказки и рассказывал их мальчикам в хедере. Однажды я досочинялся до того, будто мой отец — король, и так всё расписал, что мальчишки решили, что это правда. До сих пор не пойму, почему они мне поверили. Уж я-то, в моей одежонке, вовсе не был похож на принца.

Однако настоящей причиной желания писать стало то, что я очень часто встречал ситуации, которые сбивали меня с толку, и с того момента, как я узнал, что существует такая вещь, как литература, я подумал, как замечательно было бы иметь возможность описывать такие вещи.

О характерах

Когда люди собираются вместе — скажем, они пришли на небольшую вечеринку или что-то в этом роде — вы всегда слышите, как они обсуждают характер. Они скажут: у этого плохой характер, у этого хороший характер, этот — дурак, этот — скряга. Сплетни делают разговор. Все они анализируют характер. Кажется, что анализ характера — высшее человеческое развлечение. И в литературе это делается, в отличие от сплетен, без упоминания настоящих имён.

Писатели, которые обсуждают не персонажей, а проблемы — социальные или какие-то другие проблемы — забирают из литературы самую суть. Они перестают быть интересными. Мы почему-то всегда любим обсуждать и открывать персонажей. Это потому, что каждый персонаж индивидуален, а человеческий характер — величайшая из головоломок. Независимо от того, насколько я знаю это человеческое существо, я знаю его недостаточно. Обсуждение персонажей — это высшая форма развлечения.

Исаак Башевис-Зингер в 1926 году

Я считаю, что наши открытия в литературе должны быть не столько в стиле, сколько в поиске новых фаз и новых граней человеческой жизни. Писатель, который всё время исследует себя и свой стиль, не делает открытий. А писатель, который пишет о других людях, действительно добивается хороших результатов в литературе. Толстой, Достоевский, Бальзак, Диккенс и Гоголь не писали о себе. Они редко писали от первого лица. Хотя по жизни я интроверт, я чувствую, что в своих произведениях я в некотором роде экстраверт. Заставляю себя выходить и встречаться с людьми вместо того, чтобы всё время думать о себе и своей литературной каллиграфии. Писатель должен уметь забыть о себе, по крайней мере, на время. Толстой это знал, а Пруст — нет.

Я против потока сознания, потому что это означает всегда болтать о себе. Когда вы встречаетесь с мужчиной, и он говорит только о себе, вам скучно. То же самое и в литературе. Когда писатель становится в центр внимания, он становится нудником. А нудник, который считает себя глубокомысленным, ещё хуже.

Настоящая литература концентрируется на делах и ситуациях.

Литература помогает нам сохранить память о прошлом во всём многообразии его проявлений… Для писателя и читателей все герои остаются жить вечно. В реальной жизни многие из людей, о которых я пишу, давно покинули этот мир, но для меня они по-прежнему живы, и я надеюсь, что они позабавят читателей своей мудростью, странными верованиями, а порой и своей глупостью.

Обложки книг Исаака Башевиса-Зингера

О писательстве

Мои работы делятся на две категории. Причина проста: иногда мне хочется писать о сверхъестественном символическим образом, но я нахожу место и для реалистического метода. Эти две категории не исключают друг друга; это всего лишь две стороны одной медали. На мир можно смотреть так или иначе, и тема рассказа определяет его стиль.

Хороший писатель пишет о вещах, возбуждающих его страсти, и у каждого человека их ограниченное количество. Но хороший писатель может описать бесчисленное количество вариаций каждой из них.

Величие искусства не в том, чтобы находить общее, а в уникальном.

Каждый писатель должен писать на свои темы, на темы, связанные с его увлечениями, с тем, над чем он размышляет. Это отчасти то, что придаёт писателю очарование. И это делает его искренним. Только дилетант берётся за любую тему. Он куда-то сходит, где-то услышит историю — что-нибудь, что угодно — и сразу же она станет «его» историей. Настоящий писатель пишет только истории, связанные с его личностью, с его характером, с его взглядом на мир.

Оригинальность — не единственное отличное качество писателя. Иногда нам приходится повторять эмоции и идеи, потому что мы не можем без них жить. Если мужчина влюблён в женщину и говорит: «Я люблю тебя», он очень хорошо знает, что миллионы людей говорили это раньше. Но этого слова «любовь» пока достаточно; оно более или менее выражает то, что он чувствует. Так что он пользуется этим. Оригинальность не проявляется в отдельных словах или даже предложениях. Оригинальность — это сумма мысли или письма человека. Есть писатели, которые стараются сделать каждое предложение оригинальным. Они боятся сказать то, что уже было сказано кем-то другим. Они не позволяют себе написать ни единого предложения, если в нём нет какой-то странности, а в итоге получается банальность.

Когда я сажусь писать, я не говорю себе: «Вот сейчас я буду писать еврейский рассказ». Как француз, приступающий к строительству дома во Франции, не говорит: «Вот я буду строить французский дом». Он просто строит дом для себя, своей жены, своих детей. Так и я, садясь писать, пишу о людях. Но так как евреев я знаю лучше, чем других людей, то мои герои и все население моих произведений — евреи. И говорят они на идиш. Среди этих людей я чувствую себя уютно. Мне с ними хорошо, мы друг друга понимаем и эти люди мне очень интересны. Но не потому, что они — евреи, а потому, что через них я могу выразить то, что важно для всех нас: писателей и читателей во всём мире — любовь и предательство, надежды и разочарования.

Исаак Башевис-Зингер в 1977 году

Об идише

Я всегда знал, что писатель должен писать на своём родном языке или не писать вообще.

В идише есть витамины, которых нет в других языках. Он очень богат в том, что касается описания характера и личности, и очень беден словами из области техники.

Некоторые считают, что идиш — мёртвый язык. Но то же самое говорили про иврит две тысячи лет подряд. Его возрождение в наше время — настоящее чудо. Идиш ещё не сказал своего последнего слова. Он таит в себе сокровища, доселе неведомые миру. Это — язык святых и мучеников за веру, мечтателей и каббалистов. Язык, полный юмора. Язык, который многое помнит — то, что человечество никогда не сможет забыть. Можно сказать ещё: идиш — язык мудрости и смирения, язык всего испуганного и не теряющего надежды человечества.

О переводах

Я принимал участие в переводе всех своих книг. Думаю, только так перевод может получиться сносным. Я говорю «сносно», потому что вы точно так же, как и я, знаете, что тексты неизбежно теряют многое при переводе. Один мой друг, тоже писавший на идише, однажды пришёл ко мне за советом. Он подумал, что, поскольку меня перевели на английский, я могу дать ему совет. Я сказал ему, что он должен быть готов потерять не менее 40 процентов при переводе и убедиться, что остальные 60 процентов имеют какую-то ценность. А ещё лучше написать что-нибудь на 140 процентов…

Перевод — это действительно бесконечный процесс. Каждый перевод, как и любая книга — это проблема сама по себе. Один и тот же переводчик может хорошо поработать с одной книгой, а с другой — плохо. Тем не менее хороший перевод возможен, но это требует от писателя, переводчика и редактора тяжёлой работы. Я не думаю, что перевод когда-либо может быть закончен. Для меня перевод становится так же же дорог, как и оригинал.

Обложки книг Исаака Башевиса-Зингера

О романе

В истории могут быть периоды с короткими или длинными романами. Романы могут касаться других тем, кроме любви, хотя мне сложно это представить. Но нет причин, по которым роман должен исчезнуть, как и телевидение или радио. Всё, что изобрёл человек, так или иначе имеет шанс остаться.

Я считаю, что роман — это история. Только большая — история, которая разложена. И поскольку она большая, вы также можете создавать истории внутри историй. Если в романе нет истории, это не роман.

Короткий рассказ намного легче спланировать, и он может быть более совершенным, более сложным, чем роман. С вашей точки зрения, вы сделали его идеальным. Но роман, особенно большой роман, никогда не может быть идеальным даже в глазах создателя: романист — это человек, способный быть самокритичным.

Вероятность недостатков пропорциональна продолжительности романа. 

Мысль о том, что писать от первого лица проще, чем от третьего, не верна. Это стиль со множеством возможных ловушек, он требует от писателя большей осторожности. Одна из главных опасностей такого романа состоит в том, что он всегда грозит превратиться в мемуары.

О процессе работы

Начало работы всегда — это атмосфера, которую я хочу создать. Только потом поиск истории, которая бы соответствовала атмосфере, эмоциям, идее.

Затем мне нужен сюжет: рассказ с началом, серединой и концом; именно так, как сказал Аристотель, и должно быть. История для меня означает сюжет, в котором есть неожиданность. Должно быть так, чтобы, читая первую страницу, вы не знали, какой будет вторая. Когда вы читаете вторую страницу, вы не знаете, какой будет третья. Потому что жизнь полна сюрпризов. Нет причин, по которым литература не должна быть такой же.

Думаю, что в наше время рассказывание историй стало почти забытым искусством. Но я изо всех сил стараюсь не страдать такой амнезией. Для меня история — это всё ещё история, когда читатель слушает и хочет выяснить, что происходит. Если читатель знает всё с самого начала, даже если описание хорошее, думаю, это не история.

Второе условие: у меня должна быть страсть к написанию рассказа. Иногда у меня получается очень хороший сюжет, но почему-то не хватает страсти к написанию этой истории. В таком случае я не пишу.

И третье условие является наиболее важным: я должен быть убеждён или, по крайней мере, иметь иллюзию, что я единственный, кто мог бы написать этот конкретный рассказ или этот конкретный роман. Это действительно означает, что я лучший писатель для этого произведения. Вот в этой конкретной теме и среде я единственный. Возьмём, к примеру, рассказ «Гимпель-дурак». То, как я это рассказываю — это история, которую мог написать только я, а не мои коллеги или, скажем, писатели, выросшие на английском языке.

Для сюжета нужны персонажи. Вместо того, чтобы придумывать их, я смотрю на людей, которых встречал в своей жизни и которые подходили бы для этой истории. Беру готовых персонажей. Это не значит, что я их просто «фотографирую». Нет. Иногда я объединяю двух персонажей и делаю из них одного. Я могу взять человека, которого встретил в США, и поместить его в Польшу или наоборот. Но всё-таки у меня должна быть живая модель.

Дело в том, что художники, все великие художники, рисовали по моделям. Они знали, что у природы больше сюрпризов, чем может изобрести наше воображение. Когда вы берёте модель, персонажа, которого вы знаете, вы привязываетесь к природе со всеми её сюрпризами, идиосинкразиями и особенностями.

Я не придумываю персонажей, потому что Всевышний уже изобрёл миллионы и миллиарды их. Человечеству может быть миллион лет, и я уверен, что за всё это время на самом деле не будет двух одинаковых людей. Точно так же, как специалисты по отпечаткам пальцев не создают отпечатки пальцев, но учатся их читать, так и писатель читает символы Бога.

Об эмоциях и интеллекте

Великая трагедия современной литературы заключается в том, что она всё больше внимания уделяет объяснению, комментированию и всё меньше — собственно событиям.

Сама суть литературы — это война между эмоциями и интеллектом, между жизнью и смертью. Когда литература становится слишком интеллектуальной — когда она начинает игнорировать страсти, эмоции, она становится бесплодной, глупой и фактически лишённой содержания.

Как только писатель пытается объяснить мотивы героя с психологической точки зрения, он уже проиграл. Это не значит, что я против психологического романа. Есть мастера, которые делали это хорошо. Но я не думаю, что писателю, особенно молодому писателю, стоит подражать им.

Мой брат всегда говорил мне, что писатель не должен смешивать эссе с художественной литературой. Многие писатели наполовину эссеисты и наполовину писатели. Томас Манн, например. Он пишет рассказ и в середину рассказа вставляет эссе или статью. Он сам и писатель, и критик. Даже такой писатель, как Достоевский, делал это. В «Братьях Карамазовых», описывая отца Зосиму, он вдруг вставляет целый очерк о том, что такое святой и каким он должен быть. Это старомодный способ письма. Мой брат всегда называл это литературным маньеризмом. Это правда, что великие романисты успешно использовали это. Но для молодого писателя, современного писателя это не лучший образец. Я избегаю таких вещей. Когда я рассказываю историю, я рассказываю историю. Я не пытаюсь обсуждать, критиковать или анализировать своих персонажей.

Используйте слова, которые дают информацию о ваших персонажах, но не оценивайте их. Когда я пишу о персонаже, я говорю, что он выглядел так-то и так-то вёл себя, но я не говорю, что он был хорошим человеком. Иногда я читаю писателей, которые говорят, что их персонажи — «благородные» люди. Для меня это смешно. То, что тот человек действительно благородный, должно следовать из вашего рассказа. Судить нужно читателю.

О писателях и читателях

Писатели, как правило, не думают о своих читателях, пока пишут. На самом деле думать о читателе — ужасная ловушка для писателя. Писатель не должен думать о том, кто его будет читать, потому что в тот момент, когда он думает об этом, вмешивается какая-то другая сила.

Единственная аудитория, которую я осознаю (вы можете смеяться надо мной) — это я сам. Я должен доставить себе удовольствие. Написав что-то, я становлюсь первым читателем. Я больше всего заинтересован в том, чтобы доставить себе удовольствие. Это нескромно, но я думаю, что так обстоит дело с каждым писателем.

О детской литературе

Я верю, что литературе для взрослых ещё суждено возродиться и возрождение это произойдёт именно через литературу детскую.

По собственному опыту я знаю, что ребёнку нужны хорошо сочинённые истории, логичные и написанные ясным языком, а иллюстрации к ним призваны украшать текст, а не затуманивать его.

Я мог бы назвать сотни причин, подтолкнувших меня писать для детей, но… я назову лишь десять из них:

1. Дети читают книги, а не рецензии, им нет дела до критиков.

2. Дети не читают для того, чтобы познать самих себя.

3. Они не читают для того, чтобы избавиться от чувства вины, побороть жажду протеста или чтобы справиться с одиночеством.

4. Им нет дела до психологии.

5. Они ни в грош не ставят социологию.

6. И не пытаются понять Кафку или «Поминки по Финнегану».

7. Дети не утратили веры в семью, ангелов, демонов, ведьм, гоблинов, логику, ясность изложения, пунктуацию и прочий устаревший хлам.

8. Им нравятся интересные истории, а не комментарии к ним; они не читают сносок и послесловий.

9. Если книга скучная, они без стеснения зевают и не боятся осуждения.

10. Дети не ожидают от любимого автора, что он спасёт человечество, и, какими бы маленькими они ни были, понимают: это ему не по силам. Лишь взрослые лелеют подобные заблуждения.

Я не делаю различия между теми произведениями, которые пишу для взрослых, и теми, что сочиняю для детей. В них царит один и тот же дух, одинаковый интерес к сверхъестественному. Я даже упоминаю одни и те же города и местечки. В наше время, когда литература постепенно теряет своё предназначение и искусство рассказывать истории предаётся забвению, дети остаются самыми лучшими читателями.

Из Нобелевской лекции (1978)

Сочинитель рассказов и поэт в наше время, как и во всякое другое, должен ублажать дух в полном смысле этого слова, а не заниматься лишь утверждением общественных или политических идеалов. Никакой рай не откроется заскучавшим читателям, и нет извинения для нудной литературы, которая не интригует читателя, не увлекает, не возносит ввысь, не даёт избавления от будничных тягот, чем всегда одаривает подлинное искусство.

Как сын народа, претерпевшего жесточайшие удары, которые только может нанести человеческое безумие, я не могу не думать о грядущих опасностях. Множество раз я отчаивался найти какой-то верный выход, но всегда возникала новая надежда, говорившая мне, что нам всем ещё не поздно поразмыслить и принять решение. Я никогда не смогу принять идеи, что Вселенная — лишь физическая или химическая случайность, результат слепой эволюции. Хотя я научился различать в людях ложь, шаблонность мысли и склонность творить себе кумиров, я остаюсь приверженцем нескольких истин, с которыми, я полагаю, все мы однажды согласимся.

Должен быть путь, следуя которым, человек получит все возможные наслаждения, обретёт всю силу и знания, которые может дать ему природа, и всё же будет служить Богу — Богу, проявляющему себя в действиях, а не в словах, и чей словарь — сам Космос. Я не стыжусь признаться, что отношу себя к тем, кто вообразил, будто литература способна открыть новые горизонты и новые перспективы — философские, вероисповедальные, эстетические и даже общественные. Во всей истории древнееврейской литературы никогда не было существенного различия между поэтом и пророком. Наша древняя поэзия часто становилась законом и образом жизни.

Пессимизм творческой личности — не упадничество, а выражение страстного желания спасти человечество. Поэт, развлекая читателя, продолжает вести поиск вечных истин и смысла жизни. Своим особым путём он пытается разрешить загадку времени и перемен, найти причину страданий, обнаружить любовь даже в бездне жестокости и несправедливости. Это может показаться странным, но я нередко забавляюсь мыслью о том, что когда все общественные теории рухнут, а войны и революции оставят человечество в безнадёжном унынии, явится поэт – которого Платон изгнал из своей республики – и спасёт нас всех.

О Боге и жизни

Жизнь — это роман Бога. Позвольте ему писать его.

Как писатель я знаю, насколько ценным инструментом является мусорная корзина. Возможно, Бог отбрасывает многие эксперименты, прежде чем найдёт правильное выражение. Возможно, мы — отбросы — или мы можем быть частью, которую Он хранит. Эта загадка — то, что заставляет всех нас двигаться дальше, чтобы увидеть, что произойдёт в следующей главе.

Ни роман, ни стихотворение, ни рассказ не могут заменить Десяти Заповедей. Чтобы быть религиозным человеком, недостаточно читать Заповеди, вы должны их выполнять.

Я считаю, что вся история человечества — это один большой Холокост. Это не только еврейская история. Мы можем назвать человеческую историю историей человеческого Холокоста. Убивают ли русских, немцев, евреев, арабов или других, это один большой Холокост. Это то, что мы сделали с жизнью, потому что мы не выбрали ничего лучшего и не сдержали своих обещаний.

Бог говорит делами. Но язык дел настолько велик — его словарный запас, возможно, равен вселенной, поэтому мы понимаем лишь очень небольшую часть Его языка.

Я всегда стремился показать читателю, что, даже если жизнь представляется нам хаотичной, она не столь бессмысленна, как нам кажется.

О людях и о себе

Мы должны верить в свободу воли. У нас нет выбора.

Наши знания — это маленький островок в большом океане незнания.

Даже в любви люди предают себя. И когда вы предаете кого-то другого, вы предаете и себя. Я бы сказал, что значительная часть истории человечества — это история предательства себя и других.

Ошибки — это ошибки только с человеческой точки зрения. Ошибка — это человеческое представление. Мы бы никогда не сказали, что шторм ошибается, потому что он выл неправильно. Мы знаем, что буря, свет, вода или огонь — всё, что, скажем, связано с мёртвой природой (хотя мы не знаем, мертва она или нет) — не делает ошибок. Поскольку мы предполагаем, что у человека есть свобода воли, мы можем сказать, что он совершил ошибку.

Не слишком прислушивайтесь к своим эмоциям. Современный человек напрасно думает, что его чувства — главный авторитет.

За нашим черепом скрывается огромное сокровище, и это верно в отношении всех нас. Это маленькое сокровище обладает огромной силой, и я бы сказал, что мы узнали лишь очень, очень небольшую часть того, на что оно способно.

В моих книгах оживает еврейский фольклор с его фантастическими персонажами. Я верю, что мы окружены невидимыми силами, непознанными нами. Верю, что [однажды] люди так насытятся технологией, что пристально всмотрятся внутрь себя и откроют там истинные чудеса.

Каждый творец болезненно переживает пропасть между своим внутренним видением и его окончательным выражением. Пропасть никогда не преодолеть полностью. У всех нас есть убеждение, возможно, иллюзорное: то, что нам есть сказать — гораздо больше, чем написано на бумаге.

Я стал вегетарианцем не ради своего здоровья. Я сделал это ради здоровья цыплят.

Доброта, я обнаружил — это всё в жизни.

Исаак Башевис-Зингер кормит голубей на Бродвее

Из произведений

Пока будущее не наступило, нам не дано предугадать, что оно принесёт. Настоящее — лишь миг, а прошлое — длинная история. Те, кто не рассказывает историй и не слушает их, живут лишь настоящим, а этого недостаточно. («Нафтали-сказочник и его конь Сус»)

Всё остаётся жить и ничего не теряется во времени. («Сон Менше»)

Лавка писателя в Билгорае (Польша)

Любой эксперимент с языком быстро превращается в манерность и фальшь. («Шоша»)

Что такое паспорт? Клочок бумаги. А пьеса? Тоже бумага. И что такое рецензия? Опять бумага. Чеки, банкноты — тоже лишь бумаги. Как-то ночью мне не спалось и я размышляла: был каменный век, а теперь мы живём в бумажном. От каменного века сохранились какие-то орудия — от бумажного не останется ничего. («Шоша»)

Когда проливают кровь во имя гуманности, или религии, или во имя чего-нибудь ещё, это неизбежно приводит к террору. («Шоша»)

Облик человеческого рода складывается из обликов его отдельных представителей. Чтобы человечество было физически здоровым, каждый должен умываться, причесываться и чистить зубы. Так же и с душой. Не надо отвечать за весь мир, надо начать с себя. («Поместье: Книга II»)

Есть такое выражение — юмор висельника, оно очень точно подходит для определения юмора современного человека. («Раскаявшийся»)

Зло нельзя победить одним лишь желанием, одной волей. Зло бестелесно. Оно проявляет себя через слова. Не предоставляйте силам зла уста ваши — это путь победить его. Когда человек не предоставляет злу уста свои, оно остаётся немым. («Добрый совет»)

Рабби однажды сказал: «Почему „не пожелай ничего чужого“ — самая последняя из Десяти Заповедей? Потому что прежде надо избегать делать плохое. Тогда потом и не возникнет желания так поступать. А если сидеть да ждать, пока все страсти улягутся, и не пожелаешь никогда достичь святости».
И так во всём. Если вы несчастливы, поступайте как счастливый человек. Счастье придёт. Если вы в отчаянии, разуверились во всём, поступайте так, будто нет у вас сомнений. Вера придёт. Придёт потом. («Добрый совет») 

***

Слово Мастеру. Писатели о писательстве — список статей

***