Первая публикация повестушки...

...Ты, и никто другой, как справедливо заметил Сергей Жарковский, приключилась в газете «Молодой ленинец». Напечатали, помню, уже две трети, как вдруг вызывают меня в секретариат и сообщают, что обком распорядился это безобразие прекратить. Я сначала подумал, что дяденек и тётенек возмутил декадентский настрой нашей истории. Потом заподозрил, что всё дело в пропаганде алкоголизма (хотя до горбачёвской борьбы с зелёным змием оставалось ещё года четыре). Выяснилось, что ни хрена подобного: в обком от одного из членов местного СП поступила заява разоблачительного характера. Оказывается, под видом дыры во времени соавторы изобразили лазейку на Запад, а героем сделали отщепенца-невозвращенца.

И как быть? Сокращай, говорят, вдвое, чтобы последний отрывок действительно стал последним. Сорвался я, закатил в секретариате истерику. Сами, говорю, что хотите, то и делайте, нечего там сокращать. Покряхтели, махнули рукой и вопреки распоряжению напечатали остаток в два приёма.

Весёлые были времена… Хотя, случись такое лет за десять до того… Нет, всё равно бы сокращать не пришлось. Потому что нас, беспартийных доморощенных фантастов, даже близко бы тогда к прессе не подпустили.

И песенка конца девяностых:

***

Эх, бывалочи, стою

посреди застою

и с восторгом сознаю,

что чего-то стою.

Стою стука в Комитет

за стишок с обкомом,

стою встречи тет-а-тет

с опером знакомым.

А теперь выходишь на

тротуары центра

и не стоишь ни хрена:

ни рубля, ни цента.

Всяк своим путём идёт

драть с кого-то шкуру.

Для чего я, идиот,

рушил диктатуру?