Koronapassi, еб те

Не пустили меня сегодня в бар. Такие дела, братцы. Три раза ку.

А бар прям мой, и все барменши прикормленны. Некоторые даже нежно целованы, ух и ах...

А тут новенькая. Молоденькая, трепетная, глаза - на пол-лица, губки дрожат от нового статуса.

Я ей эффектно:

- Привет, светлейшая мамзель. Херр желает портер из крана.

Она мямлит: 

- Убу,уму!

Я (нежно):

- Малыш! Из крана! Портер! 

А сам гляжу в глубь кухни, где хлебосольная Йоханна хреначит какие-то нагенсы бородатым хепстерам.

- Koronapassi! - говорит глазастая.

У тут у меня падает. И Оруэлл хохочет мне в лицо с того света: Мол, чувак, не все коту масленица, надо и антиутопию на своей шкуре опробовать. 

Ну, заебись...

- Koronapassi! - повторяет мамзель.

Но я уже все понял, стер улыбку и говорю по-русски:

- Нету, нету леса, и не жди не будет, вот приедет барин, но то нас рассудит…

Глазастая от моего русского охуевает и рот открывает ещё безвольные.

- Mitä?

- Johannalle suur tervrisin! - передаю привет я...

И я выхожу на мороз.

Восемь лет я пью в этом баре. Я знаю тут каждый стакан, каждого завсегдатая, каждый гвоздь в уборной. Я пережил два ремонта и одно рождение ребенка бармена Лаури, развод Йоханны и свадьбу Титты (ударение на первый слог).

И вот теперь я изгнан навсегда. Холодный ветер рвет мою шевелюру. Мир скалится и говорит: Хули ты не привился, Эмиль Львович?

И я отвечаю миру:

- Пошел нахуй!

А потом закуриваю на ветру.

Автобус забирает меня только через двадцать минут. В автобусе тепло и пахнет чужой пиццей.

Но я знаю, теперь точно знаю - скоро меня не пустят и в автобус.

Вчера звонили друзья из Мюнхена, сказали у них без Koronapassi уже не пускают.