Каменная Вода. РазМЫШления. Кемарийцы и женщины
Автор: Ворон ОльгаСейчас перечитываю КВ-3. (Да, мне уже сказали, что за этой аббревиатурой сейчас понимают уже не только знаменитый "Клим Ворошилов", но и игровые "клановые воины" и фан-группы книги "Коты-Воители", а ныне ещё и знаменитый на весь мир вирус! НО! Я сокращала название своего романа ещё тогда, когда этого не знала и менять теперь не стану 
) Читаю, подправляю. В ближайшее время, после редактуры, перезалью на сайт эту часть. Поэтому сообщаю тем, кто следит за КВ - буду временно закрывать эту часть для проведения "технических работ". А пока читаю-правлю - нашла концептуальный отрывочек о гендерных заморочках двух разных племён.
Вообще, в КВ показано общество, в котором у женщин несколько привилегированное положение, связанное с эволюционными изменениями - как физическими, так и социальными. При этом эта самая "привилегированность" не даёт какого-то яркого бонуса к жизни женщин, скорее, напротив. Женщины становятся довольно важной частью социума, но их влияние на мир и общество остаётся неофициальным, и даже более того - в этой форме и закрепляется. Всё так же нет женщин-правителей, полноправно решающих вопросы развития стран, нет женщин-учёных или женщин-мастеров. Потому что важнейшей функцией женщин признаётся деторождение и воспитание детей. Но сами эти функции возведены в Абсолют, считаются важнейшей ролью и потому воспринимаются окружающими, как нечто высшее. И это настолько важно обществу, что женщина частично становится хозяйкой своей судьбы, если выбирает именно эту стезю своей функциональности для общества. Общество не позволит семье выдать женщину за нелюбимого, если она готова стать матерью. Общество не позволит мужчине унизить или избить жену. Общество не позволит насилия над женщинами вообще. Потому что ещё свежа память апокалипсиса и понимание важности появления детей на свете. Ну и да - жизнь женщин стала значительно короче и хуже. Деторождение в новом этом мире - это суровое испытание и тяжёлые последствия на всю жизнь - если она ещё будет. Смертность в родах - самая жестокая проблема этого мира. В мирное время мрут женщины. В военное - мужчины. Такая неприятная статистика. Так что - у всего свой баланс.
Правда, в каждом региональном государстве-сообществе вопрос безопасности материнства поставлен по своему:
В землях Меккере, например, женщин благих родов удерживают в домах, практически отстранив их от общественной жизни, создав им эдакий домашний плен. Без непосильных работ, только с суетой по хозяйству, управление им (слуги, служанки, покупки для дома). С выходом на улицу в присутствии охраны или мальчиков рода. Но с возможностью встречи гостей, чтения книг, изучения искусств и даже походами на базары за товарами в составе родовой "делегации". И т.д. Домашняя жизнь женщин - это исключительно с целью облегчить их долю и не тревожить душевный покой видами, для них неприятными. Поскольку женщины воспитываются в том, что это отношение к ним - благо, - то каких-либо противодействий с их стороны это не вызывает. Насилие над женщиной, её "привидение к правильному поведению" от домашних или чужих не допускается. Для того существуют духовные наставники - улемы, которые имеют власть наказывать грешницу - постом, молитвами, коленостоянием, домашним трудом. Руку на женщину благим воинам поднимать запрещено - за то прилетает наказания как гражданские, так и от СВАРГа, поскольку мальчики в год совершеннолетия дают клятву не допускать насилия над женщиной и СВАРГА выдерживает эту клятву, мстя за нарушение жестоко. (тем, кто читал 3 часть, возможно, этот момент будет особо интересен, поскольку становится понятно - ЧТО берёт на себя Ашират Фриз, выполняя пожелание Хальги избить её... ) .
В Арзе стали верховодить женщины. Поскольку Арза остаётся на уровне родоплеменных отношений и управленец в роде там, как правило, ещё и шаман, то естественно, что женщины с особым даром - лечить, учить, одаривать - там имеют высокие возможности. Однако, ценятся и те, кто оказался многодетным. Считается, что женщина, у которой много детей, не захочет для рода опасностей и тревог, чтобы не потерять свой выводок, потому такие матери правят кланами... Мужчины подчиняются, но имеют свои советы - советы войны и охоты, а так же независимы в вопросах выбора невесты, так же как и девушки могут выбрать себе мужа. Исключение - шаманки (Матери). Им сразу дарят лучших мужей - в охрану и утеху. Это - служение для всей жизни и мужи знают - в следующей жизни такая служба отразиться в их судьбе. Быть мужем Матери (шаманки) - почётно и богато. Верховоденье Матерей однако не означает того, что мужчины оказываются в рабском положении - у них своя иерархия и достаточно власти в иных делах. Матершинский строй в Арзе можно сравнить с жизнью больших семей, где правят бабушки по делам обыденным и дедушки по делам войны и охоты. Поскольку чаще всего арзяне живут миром, то правление бабушек дольше по времени )
В Пустели женщины - имущество рода. Важное, ценное, в первую очередь хранимое, спасаемое и даже балуемое. Но - имущество. Одетое в полностью закрывающие тело балахоны, постоянно под охраной или в закрытом (без окон) доме(тэрэме). После свадьбы - закрывают лицо, чтобы не принуждать мужа и его род к ревности. До первого сына, доросшего до пятилетнего возраста (возраст посвящения в всадники Пустели для мальчиков). С этого момента женщина считается уже матерью и может не носить повязку на лице и даже выходить на балконы и двор родового дома. После третьего такого сына женщина носит особый пояс, с медными нашивками, ставящий её в роду в один ряд с юношами - теперь она имеет право самостоятельных передвижений по городу и даже "младшего" голоса на совете и перестаёт быть имуществом - может уйти к любому мужчине, к которому хочет. Так же женщину повышает в правах до молодого мужчины то, что она становится бабушкой для пятилетнего внука (не внучки!).
Но есть и один народ, который... ну, как бы не сильно отличается от современного общества ) Кемарийцы. К ним в плен попадает юная шаманка (ДоМатерь) из Арзы - Шурай. Там становится пленницей и напарницей Варты - невольницы-смотрительницы за святыми мощами кемарийской святой - Кемары. Варта и сама когда-то была ДоМатерью из Арзы, но была поймана и принуждена к жизни смотрительницей...
Варта недолго сидела с рукоделием. Вскоре отложила его, свела ладони, спрятала меж колен, будто озябнув, и стала поглядывать на вход, ожидая невесть чего. И от того ожидания и молчания, тревожного и тягостного, Шурай затрепетала – что-то должно было произойти. Такое, что не знаешь – что, но ощущаешь уже, что ничего доброго на твоей тропке не встретится. От того и вздрогнула, поняв, что тихие шаги в траве ведут не мимо, а прямо к шатру. А когда вход распахнула уверенная сильная рука и в нутро полотняного храма зашёл человек, Шурай вскочила и отшатнулась. От человека веяло властью, силой и ненавистью. Веяло так, что хотелось держаться подальше от него - пожилого кемарийца с лицом, украшенным змеящимися рубцами, что остаются после пыток калёным железом, которыми полновесно наделяют в Большой Степи пойманных за тяжким грехом насилия над женщинами.
Варта же, напротив, завидев его, шагнула навстречу и покорно рухнула на колени и протянула в мольбе руки:
- Угрюм-газда! Пощади-сохрани! – тихо-тихо зачастила она быстрым речитативом, захлёбываясь шёпотом с вздохами пополам, - Девка учёна! Всё делает! Полы метёны! Волосы собраны! Руны чертаны! Ноги мяты! Пощади, Угрюм-газда!
Кемариец на неё не смотрел. Оглядывал шатёр, щурясь со свету в темноту храма. И примечал. Взгляд у него был такой, что сразу делалось ясно – большой хозяин дома пришёл и оглядывает – как поработали за день домашние, где оставили в делах прорехи, а где ровным шовчиком прошлись по былым бедам. Знакомый взгляд. Так старшиха Мать приходила по вечерам с поверкой – у кого как руки сработали за день. Кого приказывала хворостиной казнить, а кому за труд дарила пряники и на утро работу полегче. А тут… Так же хозяйски-оценивающе смотрел кемариец. И от того холодело в груди. Но когда хмурый взгляд перенёсся на неё, Шурай вскинула лицо гордо и непреклонно. Как Варта валяться в ногах у мужчины, пусть даже властью и венчаного, она не собиралась – не девка, чай! Внутри всё словно снегом стало набито, а икры на голенях задрожали – чуяла, чем всё может обернуться, крепко помнила откусанные пальцы старшихи! Но Угрюм-газда словно и не заметил её дерзости.
Ткнул Варту ногой и нехотя буркнул:
- Какой пощады ищешь, старуха?
Шурай даже дыхание спёрло. Какая же Варта - старуха?! Да ему самому уже дело к могильной землице, а Варта ещё детей принесёт и не раз, и не два! Экий змей подколодный - язык-рогатина! Уязвил женщину в самое нежное место – отмывшейся прозвал! Ни стыда, ни совести! И как только под Сваргой ходит?!
Но Варта вместо возмущений умоляюще сложила руки перед собой и зашептала:
- Степи, Угрюм-газда! Степи мне!
Мужик почесал бородку, кривя рот, и проворчал:
- Дура. Проси под кого ложиться! Будет муж – будешь жива. Будешь по дому ходить, стирать, кашеварить, лекарить, прибираться, ноги мужику своему вылизывать – с голоду не подохнешь… А степь… Что тебе степь?! Сдохнешь, пожрут черви и всё.
Варта покорно кивнула:
- Пожрут, Угрюм-газда! Степи мне, степи…
- Тьфу, дура, - сплюнул мужик. – Зубы носишь, грудь неотвислая ещё, жопа крепка, ноги ходят. Тебе ж ещё можно побрюхатиться! Мелочь принесёшь – жить будет ради чего! Да и найдутся, кому дитёнок-другой в семействе нужон – поприжимают, пожалостят. Али идти кому бабкой нянчиться – везде за дитями пригляд нужен. Пригодишься – прикормят. Ну?
Но Варта, пряча глаза, мотала головой и шептала тихо:
- Степи мне, степи…
Угрюм-газда скривился недовольно:
- Чё тебе неймётся, дуре? Шла бы в лагерь, ошейник или шлейку натянула бы, с поводком походила бы промеж телег, попредлагала бы себя – кто бы и взял! А там – ласкова да шёлкова нашла бы себе и колотушку! А чё ещё бабе нужно? Потянула бы свой век ещё сыта да тыкана!
- Угрюм-газда.., - начала всхлипывать Варта.
Мужик раздражённо махнул рукой и сухо сплюнул за плечо:
- А, перекати-поле! С попутным ветерком те в зад! Перекалачивай на девку и ковыляй, куда ноги унесут! Вольна! – и кинул ей под ноги ключик на гайтане.
Варта всхлипнула и быстро подхватилась, вскакивая на ноги. Развернулась к Шурай. И та увидела, что глаза у старшухи стали другими – красными, влажными, бегающими. И, то облизывая, то покусывая губы, Варта пошла на неё, пришёптывая:
- Ты не боись, детка, не боись. Дело простое. Доля такая. Прислужка будешь. Это недолго. Тут долго никто не выдюжит. Ты только слушайся, детка. И тихорись. Всегда тихорись. Дело такое. Доля…
Шурай не понимала, но ощущала. Словно провалилась внезапно в кошмар, где не осознаёшь опасности, идущей на тебя, но чуешь её и хочется бежать, бежать без остановки. А ноги становятся ватными и не получается с места сдвинуться.
- Что тебе надо? – пискнула она.
И вдруг стремительно и ясно поняла – что. Нет, даже не поняла, а приняла, словно кто-то огромный и невидимый плеснул ей понимание прямо в голову из незримого кувшина такой бездны смыслов и познаний, что можно было задохнуться от одной попытки осознать его величие и глубину. Она замерла, одновременно и дрожа, и каменея – и пьяная от странного нового ощущения в своей жизни, и испуганная до той кисельности в мышцах, от которой и храбрящие травы на живине не спасают! Замерла и не мешала старшухе. Та, сгорбившись как под непосильной ношей, пала перед ней на колени и, торопливо отстегнув ключиком и сняв с себя, стала крепить на её лодыжке железный браслет оков.
Варта получала свободу. Долгожданную, выстраданную, ту, которую ей пообещали за добрый труд и благое отношение к спящей богине. Варта получала то, о чём мечтала все эти годы. Получала тогда, когда, ослабев от давней хвори, уже не могла достойно справлять работу. Ей нашли замену. Такую же, как когда-то была она – подготовленную в далёких северных землях жрицу. И теперь она была свободна… Могла остаться в лагере кемарийцев и попытаться дожить так, как живут жёны их рода. Но непосвящённая ДоМать чуяла уже, что её время кончается и скоро падёт простёртая над её головой ладонь богини Щитницы…
Варта быстро-быстро шептала себе под нос, дрожа и всхлипывая:
- Ты прости, детка, прости… Делай всё справно… Иначе накажут… Кемару следи… Тихорись… Детка… Прости…
Шурай смотрела на стоящего в дверях кемарийца. Тот почёсывал заросшую толстую шею и глядел на женщин презрительно наморщившись, будто терпя дурные запахи. И несло от него чем-то неуловимо знакомым… Таким, что вот сейчас задумайся – и всплывёт в памяти, само на поднятую ладонь спуститься с небес знанием. Но только думать о том не хочется.
Когда на ноге звякнула пристёгнутая цепочка, Шурай медленно протянула руку и опустила на голову старшихе. Та вздрогнула и замерла. Так в Крайней Степи Матери благословляют на дальнюю дорогу, на роды и на ратный подвиг. Только вот ей ли, мелкой пичуге, не достигшей вершины, ей ли, потерянной девке Ковыльного рода, ей ли, не получившей из рук После-Матери в знак матершинства красный поясок – ей ли благословлять? Спросила себя и уже знала ответ. Ей. Некому больше. Никому другому не простить грех предательства несчастной Варте, отпуская не в Степь – в круги перерождений. Никому другому не дать ей надежду на доброе посмертие. В этой жизни настрадаться она успела…
- Иди с благом, за благом, во благо, - зашептала Шурай. – Во имя Сварги, дочерей её, Справды и Щитницы, и внуков – богов белых и красных… Иди, как идётся. И дойдёшь.
Варта заплакала. Тихо-тихо, но так отчаянно, что лучше голосила бы! Схватилась за ноги Шурай, зарылась лицом в дранный грязный подол. Зашептала-завсхлипывала в ответ что-то благодарное, полное силой и чувством. Таким, что мир вокруг загудел, будто рядом кто-то тронул толстую струну на кифаре, и та запела, забродила в тишине вороним граем. Будто спугнул кто-то стаю, сидящую на древней нити, натянутой меж дорожных столбов. И теперь шумят крылья, голосят птицы. Но дорога пуста. Дорога просто есть. И ты просто есть. И это навсегда…
А у Угрюм-газды лицо вытянулось, рот распахнулся, будто мужик увидел перед собой врана о трёх головах! Замер, разглядывая. И видно было – потрясён. Только вот чем – неясно. Тем ли, что бабы прощались меж собой не как привычно? Тем ли, что слова Шурай сказала ласковые в ответ на прощание? Или тем, что благословляла она как настоящая Мать и сама чуяла – дрожит воздух вокруг неё в это время. Трепещет, как должен, когда говорят со Сваргой наделённые властью и силой люди. И от этого трепетания ходит ходуном воздух и благовония на чашах возле Кемары трещат, и дымок от них тянется прерывистой волнистой линией вверх…
Угрюм-газда очнулся быстро. Шагнул на ковёр, схватил Варту за воротник и дёрнул к себе, будто собаку за ошейник. Да так умело! Старшиха лишь вскрикнула тихо и безвольно выпустила из объятий колени Шурай.
- Пшла! – сквозь зубы тихо зарычал кемариец, оттаскивая Варту и нервно оглядываясь на нетленный труп на плетёном кресле.
Варта послушно, как была, на коленях, поползла за мужчиной, одной рукой держась за одежду, чтобы горло не так сильно стягивала. Так он её и выволок – на трёх точках, словно козулю за ногу. Выволок и пнул, отталкивая от шатра. И тут же обернулся на Шурай.
Та не шевелилась. Стояла, смотрела молча, поджав губы и замерев, словно её это не касалось. Но если бы кемариец мог заглянуть в её душу, и увидеть, что творилось в её сердце! Там ярился ураган! Бушевала гроза ненависти! И не было проклятий, которые бы она не посылала ему в судьбу! Молча. Но со всей силой страсти юной ДоМатери!
Мужчина, недобро сощурившись, поднял к её лицу стиснутый кулак и сквозь зубы прошипел:
- Работай, кура! Или шею сверну! У, щелёвка голозадая!
Собственно, вот. Сегодня перечитала и сказала "ах, да, ёшкин кошь!" Забыла уже, как писалось! Потому теперь перечитала и удивилась - а концептуальненько так получилось-то, концептуальненько... Надо будет ещё подумать над всем этим эпизодом - крупные идеи напрашиваются дополнительно в КВ! :-)