Харлан Элиссон: Strange Wine (Чужое Вино / Странное Вино) рассказ, который меня удивил...

Алоха!

Вижу, что мои друзья подводят итоги. Это очень интересно!

Так интересно, что ставить смайлик ( ) мне кажется неуместным. А писать большой развёрнутый комментарий просто нет возможности. Я с большим интересом читаю о ваших успехах, друзья. И с волнением читаю о ваших неудачах. Вернувшись к консультированию, я вновь погрузился в потоки разных человеческих историй. И в такой же поток я погрузился, смотря ленту блогов. Это натолкнуло меня на мысль... На желание.

Вместо подведения каких-то своих итогов я хотел бы поделиться с вами крохотным рассказом, который произвёл на меня колоссальное впечатление. Который я вспоминаю в тяжёлых ситуациях. И который светит мне из самой тёмной ночи. Может быть он осветит и чей-нибудь ещё путь.

Про свои дела рассказывать не буду. На сегодняшний день 31.12.2021, встретив последний рассвет года, я со всей ясностью увидел, что у меня нет никаких итогов, а есть только процесс. Доигрываю историю с шифрами по первой книжке. Для того, чтобы провести конкурс мне нужно было привести в порядок сообщество, ну и так далее, целая цепочка действий. Подробнее напишу потом, если будет интересно, вообще это в ВК: https://vk.com/wall-190415771_380

Про сам рассказ тоже говорить не буду. Это как раз такая тема, «если надо объяснять, то не надо объяснять». 

Скажу только, что в сети в свободном доступе есть прекрасная аудиокнига в озвучке Олега Булдакова.

И то, что этот рассказ можно встретить в разных переводах и под разными названиями.

Дело в том, что в оригинале, на английском, он называется:

Strange Wine

А слово стрэйндж переводится с английского примерно как:

То есть этимология слова примерно такая же как и в русском, так что рассказ встречался мне под названиями Чужое Вино или Странное Вино. Любое из этих названий хорошо подходит этому рассказу Харлана Элиссона. Итак...

Харлан Элиссон

Strange Wine

Двое полицейских, поддерживая Виллиса Коу, провели его к накрытому одеялом телу. Темно-коричневая полоса начиналась в пятидесяти ярдах от тела и исчезала под одеялом. Коу слышал, как один из зрителей сказал: «Ее отбросило сюда. Ужасно.» Он не хотел, чтобы ему показывали его дочь.

Но нужно было провести опознание, и поэтому один из полицейских крепко держал его, а другой опустился на колени и отбросил одеяло. Он узнал нефритовый кулон, который подарил ей на окончание школы. Больше ничего узнать было невозможно.

— Это Дебби, — сказал он, отворачиваясь.

«Почему это случилось со мной? — думал он. — Я же не отсюда, я не один из них. Это должно было произойти с человеком.»

— Ты сделал укол?

Он поднял голову от газеты и попросил повторить.

— Я спросила, — негромко сказала Эстелла. — Принял ли ты инсулин?

Он бегло улыбнулся, поняв ее озабоченность и нежелание вторгаться в его горе, и сказал, что сделал укол. Жена кивнула и сказала:

— Пойду наверх, лягу. Ты идешь?

— Чуть позже.

— Снова уснешь в кресле и упадешь.

— Не беспокойся. Скоро приду.

Она постояла, глядя на него, потом повернулась и начала подниматься по лестнице. Он вслушивался в обычные звуки наверху — шум в туалете, журчание воды в раковине и скрип двери шкафа. Вот пружины постели объявили, что Эстелла легла. Тогда он переключил телевизор на тридцатый канал, пустой, и убрал звук, чтобы не слышать шуршания «снега».
Несколько часов он сидел перед телевизором, прижав руку к экрану, в надежде, что пронизывающие руку электроны позволят ему увидеть сквозь плоть чуждые кости.

В середине недели он спросил у Харви Ротхаммера, сможет ли он взять отгул в четверг и съездить в Фонтану, в больницу к сыну. Ротхаммер был недоволен, но не отказал. Коу потерял дочь, а сын на девяносто пять процентов недвижим, лежит в специальной постели, и нет никакой надежды, что он когда-либо сможет ходить. Поэтому он сказал, что Коу может взять выходной, но он не должен забывать, что апрель на носу, а для бухгалтера это горячее время. Виллис Коу заверил его, что знает об этом.

В двадцати милях к востоку от Сан-Димаса автомобиль вышел из строя, и Коу сидел за рулем в одуряющем зное и смотрел на пустыню, пытаясь вспомнить, как выглядит поверхность его родной планеты.

Его сын, Джилван, прошлым летом отправился на каникулы к другу в Нью-Джерси. Друзья устроили импровизированный бассейн на заднем дворе. Джил нырнул и ударился о дно; он сломал позвоночник.

К счастью, его сразу вытащили, и он не успел захлебнуться, но нижнюю часть тела у него парализовало. Он мог двигать руками, но не пальцами. Виллис съездил на восток, перевез сына в Калифорнию, и вот Джил лежит в больнице в Фонтане.

Он смог вспомнить только цвет неба. Ярко-зеленый, прекрасный. И существа, которые не были птицами: они скользили, а не летали. Больше он ничего не мог вспомнить.

Машину отбуксировали в Сан-Димас, но в гараже не было нужных запчастей, и за ними послали в Лос-Анжелес. Коу оставил машину и добрался домой автобусом. В эту неделю он так и не повидал Джила. Счет за ремонт автомобиля составил двести восемьдесят шесть долларов сорок пять центов.

В марте постоянные ветры в Южной Калифорнии улеглись. К концу недели пошел дождь, не такой сильный, как в Бразилии, где капли сливаются друг с другом и где, бывает, люди захлебываются под дождем. Но достаточно сильный, чтобы протекла крыша. Виллис Коу и Эстелла не спали всю ночь, затыкая полотенцами щели у плинтусов в гостиной; но, по-видимому, щели были где-то в середине крыши, потому что вода протекала повсюду.

На следующее утро он почувствовал, что его душевные силы на исходе, и расплакался. Эстелла услышала — она сушила промокшие полотенца — и вбежала в гостиную. Коу, закрыв лицо руками, сидел на мокром ковре, пропахшем плесенью. Эстелла села рядом с ним, обняла его и поцеловала. Он плакал долго, а когда перестал, у него горели глаза.

— Там, откуда я пришел, дождь идет только по вечерам, — сказал он ей. Но она не поняла.

Позже, когда до нее дошел смысл его слов, она вышла погулять и подумать, что делать с мужем.

Он ушел на берег. Оставил машину на стоянке, закрыл ее и прошел на пляж. Почти час он бродил по пляжу, подбирая куски матового стекла, обкатанные океаном. Наконец лег и уснул.

Снилась ему родная планета, и, может быть потому, что солнце стояло высоко, а океан успокоительно шумел, он сумел вспомнить многое. Ярко-зеленое небо, скользящие существа весело наклоняются над головой, бледно-желтые огоньки вспыхивают, отлетают и теряются из виду. Он был в своем обычном теле; множество ног равномерно двигались, неся его через туманные пески; чувствовался аромат незнакомых цветов. Он знал, что родился в этом мире, вырос здесь и затем...
Сослан.

Своим человеческим умом Виллис Коу понимал, что был сослан за что-то ужасное. Он приговорен к этой планете, к Земле, за преступление. Но за какое именно, он не мог вспомнить. И во сне он не чувствовал никакой вины.
Но когда он проснулся, человеческое вернулось, нахлынуло на него, и он почувствовал вину. Он жаждал вернуться туда, расстаться с этим ужасным телом.

— Я не хотел идти к вам, — сказал Виллис Коу. — Это глупо. Если я пришел, значит, есть основания для сомнений. А я не сомневаюсь...

Врач улыбнулся, помешивая какао в чашке.

— Значит, вы пришли... по настоянию вашей жены?

— Да. — Он уставился на свои башмаки. Эти коричневые ботинки он носил уже три года, но никак не мог к ним привыкнуть: они жали, а большие пальцы как будто резало тупым ножом.

Врач осторожно положил ложечку на клеенку и отхлебнул какао.

— Послушайте, мистер Коу. Я хочу помочь вам. Говоря о помощи, добавил он торопливо, — я не имею в виду изменение ваших взглядов или отказ от вашей веры. Ни Фрейд, ни Вернер Эрхард, ни сайентология не смогли полностью убедить меня, что существует «реальность», нечто данное и неизменное, константа. Пока вера в иное не приводит человека в сумасшедший дом или в тюрьму, почему она должна быть менее приемлема, чем то, что мы называем реальностью Если это делает вас счастливым, верьте. Просто я хотел бы узнать суть вашей веры. Как это звучит для вас?

Виллис Коу старался улыбнуться в ответ:

— Неплохо для начала. Только я слегка нервничаю.

— Успокойтесь. Я действительно заинтересовался.

Виллис распрямил скрещенные ноги и встал.

— Ничего, если я пройдусь по кабинету? Я думаю, это поможет. — Врач кивнул, улыбнулся и показал на какао. Виллис Коу покачал головой. — Это не мое тело. Я осужден жить в человеческом облике, и это убивает меня.
Врач не просил разъяснений.

Виллис Коу был маленького роста, с редеющими волосами и слабым зрением. Ноги у него болели, и он постоянно нуждался в носовом платке. Лицо его было изрезано морщинами от тревог и печалей. Он рассказал врачу все. Потом заключил:

— Я думаю, на эту планету ссылают за преступления. Я думаю, что все мы пришли из других миров, с других планет, где мы неправильно вели себя. Земля — это тюрьма, а мы сосланы сюда жить в этих ужасных телах, которые разлагаются и дурно пахнут, изнашиваются и умирают. Такова наша кара.

— Но почему вы знаете об этом, а больше никто не знает? — Врач отодвинул остывшее какао.

— Должно быть, мне дали неисправное тело, — сказал Виллис Коу. Немного лишних мучений — знать, что я чужак, что нахожусь в тюрьме за какое-то преступление, которое не могу вспомнить. Каким ужасным оно должно быть, если я заслужил такой приговор!

— Вы читали Франца Кафку, мистер Коу?

— Нет.

— Он писал о людях, которые осуждены за преступления, природы которых они не знают. О людях, виновных в грехах, о которых они и не подозревают.

— Да, так и я себя чувствую. Может, сам Кафка чувствовал то же: наверное, и у него было неисправное тело.

— В том, что вы испытываете, нет ничего необычного, мистер Коу, заметил врач. — Сегодня очень многие не удовлетворены своей жизнью: мужчина как женщина, женщина как мужчина...

— Нет, нет! Я не это имел в виду. Я не кандидат на изменение пола. Говорю вам, я пришел из мира с зеленым небом, с туманными песками и огоньками, которые вспыхивают и улетают... У меня было много ног, и перепонка между пальцами, и это совсем не были пальцы... — Он замолчал в замешательстве.

Потом сел и тихо заговорил:

— Доктор, я живу как все. Часто болею, часто не могу оплатить счета. Моя дочь погибла в автокатастрофе, и я не могу вынести мысли об этом. Сын искалечен в расцвете лет и на всю жизнь останется таким. Мы с женой почти не разговариваем, мы не любим друг друга... если когда-то вообще любили. Я не лучше и не хуже других на этой планете. Об этом я и говорю: боль, отчаянье, постоянный ужас. Ежедневный ужас. Безнадежность. Пустота. Разве это человеческая жизнь? Говорю вам, есть лучшие места, другие миры, где быть человеком — не значит мучиться.
В кабинете врача становилось темно. Жена успела записать его на прием в последний момент, и врач принимал маленького лысеющего человека в самом конце дня.

— Мистер Коу, — сказал врач, — я выслушал вас и хочу, чтобы вы знали, что я почти разделяю ваши страхи. — Виллис Коу почувствовал облегчение. Кто-то хочет ему помочь. Если и не снять с него страшный груз знания, то хотя бы дать понять, что он не один. — Откровенно говоря, мистер Коу, продолжал врач, — я думаю, что у вас серьезный случай. Вы больны и нуждаетесь в интенсивном лечении. Я поговорю с вашей женой, если хотите, но мой совет вам — пройти курс лечения в соответствующей клинике...

Виллис Коу закрыл глаза.

Он плотно запер дверь гаража и законопатил щели тряпками. У него не нашлось достаточно длинного шланга, чтобы провести выхлопные газы прямо в машину, поэтому он просто открыл окна машины, завел двигатель и оставил его работать. Он сидел на заднем сидении и пытался читать «Домби и сына»: Джил однажды сказал, что эта книга должна ему понравиться.

Однако он не мог сосредоточиться на прочитанном и немного погодя попытался уснуть. Ему хотелось увидеть во сне мир, украденный у него, мир, который он больше никогда не увидит. Наконец сон охватил его, и во сне он умер.
Поминки были в «Лесной лужайке», и на них мало кто пришел. Был уикэнд. Эстелла плакала, и Харви Ротхаммер поддерживал ее и утешал. Но через плечо поглядывал на часы: приближался апрель.

Виллиса Коу положили в мягкую землю, и мексиканец с тремя детьми забросал его почвой чужой планеты. Мексиканец, который мыл посуду в ресторане, подрабатывал и на кладбище: иначе ему нечем было бы платить за квартиру.

Многоногий консул приветствовал вернувшегося Виллиса Коу. Коу перевернулся, посмотрел на консула и увидел над головой ярко-зеленое небо.

— Добро пожаловать назад, Плидо, — сказал консул.

Он выглядел очень печальным. Плидо, который на далекой планете был Виллисом Коу, встал на ноги и осмотрелся. Дома. Но он не мог молча наслаждаться этим моментом.

— Консул... скажите мне... что я сделал такое ужасное?

— Ужасное?! — Консул был ошеломлен. — Мы преклоняемся перед вами, ваша милость. Ваше имя пользуется большей славой, чем все другие. — В его словах звучало глубокое почтение.

— Тогда почему меня приговорили жить в страданиях на другой планете? Почему сослали отсюда на пытку?

Консул покачал головой, его грива развевалась на теплом ветерке.

— Нет, ваша милость, нет! Страдание — это то, что испытываем. Пытки вот все, что мы знаем. Только немногие, очень немногие, почитаемые и любимые расами всей Галактики, могут побывать в том мире. Жизнь там сладка по сравнению со всеми другими мирами. Вы еще не сориентировались... Все к вам вернется. И вы поймете.

И Плидо, который в лучшей части своей почти бесконечной, полной боли жизни был Виллисом Коу, вспомнил. Проходило время, и он вспоминал вечную печаль, в которой был рожден; он знал, что ему дали редчайшую награду из тех, что возможны в Галактике — несколько драгоценных лет в мире, где боль несколько слабее, чем повсюду.

Он вспоминал дождь, и сон, и песок под ногами, и океан, поющий свою ночную песню, вспоминал ночи, когда он ненавидел Землю.

И теперь ему иногда снятся приятные сны о жизни Виллиса Коу, жизни на планете радости.