Святая Насреддине и ее линейка

С самой высокой точки Майского моста открывался отличный вид на город. Эрик глянул на освещенный сотнями фонарей Стеклянный Лабиринт. Так он и не решился взглянуть на Таллиган. Видимо, чуял, что рано или поздно магия космоса сама его отыщет. 

Он уже почти ступил на другую сторону реки, как по главной дороге со стороны Южного тракта вылетели крытые военные повозки. Лошади неслись во весь опор, копыта били по мостовой с непривычным для столицы гулким, тревожным грохотом. Пять повозок. Каждую тащило две лошади. Они промчались мимо так быстро, что подняли ветер. В лицо пахнуло знакомым Эрику с детства потом гвардейских мундиров. 

Он поглядел, как повозки перемчали мост и исчезли на том берегу: Чего это они?  И продолжил путь.

На южном берегу Ааги было безлюдно и тихо. Эрик прибавил шагу, шлепая босыми ногами по теплой мостовой, задевая головой аккуратно подстриженные в виде шаров липы, раздумывая и чуть посвистывая новый мотив. 

Когда он поравнялся с памятником короля Грегори, то, не сбавляя скорости, отсалютовал славному старикану мешком с монетами, а затем нырнул в сквер технического колледжа. Срезать путь. 

Надежда застать в “Антилопе” Лору Шафран теплилась слабая. Но почему бы не случиться чуду, если уж сегодня день стольких чудес?

Он скажет ей, что теперь ему, по крайней мере, есть на что купить ей новое, готовое платье. Из самого дорогого магазина. 

Да что там, он уже видел свои большие пальцы на ее щеках… уже пробовал вкус ее губ. Он пойдет гулять с ней по Алъерю всю ночь, ну или проводит ее домой, на проклятую Судринку. Вообще не проблема. Только денежки оставит Лофу на сохранение, а заодно снимет у него комнату. 

Назавтра он сядет в дилижанс, и через три дня вернется с лютней. И там, в Туоне, все порешает и даже поставит Дрошу и Ами лучшего вина в университетской "Чернильнице". 

Столица будет его ждать. Он вернётся и тогда сыграет что-нибудь из блокнота, припасенное, спрятанное. Самое время явить миру хоть что-то кроме потехи. Раз уж космос его отметил… 

Хорошо, что он отдал золотой шарманщику. Правильно. Надо будет ещё Колича найти. Что-то его и его простыни в толпе не было заметно. Но Количу верняк поставит бочонок пива, чтоб тот едва ноги унес. А может и новую рубаху. За гитару. Не подвела голубушка. Отработала ярко. - Эрик нежно похлопал гитару по корпусу. - Деду - новый сюртук, чтобы больше ни одна сволочь не имела предлога думать, что Теодор Травинский - нищеброд.  

И обязательно древнюю астролябию для Эмиля, за которую черный собиратель просил червонец. Эмиль три дня только о ней и говорил. Но не купил… теперь купит. 

И наверное надо отнести пару золотых для мадам.

И что-то подарить  Ричке, когда она вернется в университет. Он стал думать, что можно подарить девушке, у которой есть все. Наконец решил купить ей большое зеркало, во весь рост. Конечно это недешево. Но зато как красиво она будет отражаться в нем. Прекрасная, точно вылепленная скульптором фигура богини, украшенная, словно специально для Эрика, россыпью соблазнительных веснушек. 

Даже красивее, чем святая Насредине. 

Он остановился у скульптурной группы, расположенной перед парадными входом  городского колледжа. Неотразимая  просветительница глупцов грозила сидящему за партой ослу длинной линейкой. Эрик очень любил этот памятник и в глубине души считал, что ему самое место в Туоне, прямо перед административным корпусом, где проводятся вступительные экзамены, и куда принимают ослов, чьи папочки заплатили за поступление очень круглую сумму. А преподы потом в семь потов вдалбливают в головы тугодумов элементарные знания о природе вещей. 

У Насредине из одежды была обозначена только туника, прекрасно подчеркивающая сочные формы, способные отвлечь от логарифмов даже самого усердного студента. 

При этом осел за партой уныло взирал мимо учительницы, уши его торчали как у трусливого зайца, а морда была такая мерзкая, точно просила немедленного леща, да покрепче. Скульптор знал свое дело. 

Эрик подумал, что и у закона равенства просвещения есть некоторые недоработки. Ослам все же место в рабочей телеге...

- Эй, Пастушка, огоньку не найдется?  

Глухо звякнула о камень сдернутая с плеча гитара. Насредине качнулась, как бы замахиваясь линейкой, крутанулась мраморной юбкой, и дальше он смотрел на нее снизу: нежный подбородок уплыл в небо, мраморные груди стали далекими горами, зато он отчетливо видел белые пальцы ее ног и трещину в мраморе вдоль всей лодыжки, похожую на настоящую вену… 

Секунду он разглядывал ее рисунок, напоминающий карту рек или ледяные узоры на луже, а потом над ним нависли лица, до самых глаз повязанные черными платками. И заболело в затылке...

(Глава в работе)