Конец грёбанаму миру

Финал новеллы Эрика:

***

Он очнулся под утро, весь в поту, и ощутил в себе силы. То ли больничный суп помог, то ли молодая кровь разогналась по венам и разобралась с сотрясением мозга, но голова больше не кружилась. Тело по-прежнему болело, саднили ссадины, ныли ребра. Однако, силы… силы вернулись.

В палате кто-то тихо бредил во сне, а кровать Пестро пустовала.

Эрик осторожно встал, тихо вышел в коридор и пошел по закоулкам знакомого госпиталя.

На лестнице подальше от сестринской курил Пестро.

- Ты куда?

- По бабам...

- Ну, эт можно. Дело молодое. Будешь? - Пестро протянул Эрику кисет.

Эрик молча скрутил самокрутку, прикурил от папиросы Пестро, затянулся и охнул от боли в грудине.

- Что с вашей рукой?

- Нет больше руки. Карнаонский тесак разрубил сухожилие. Теперь так и будет висеть плетью. Да ерунда, приспособлюсь. Жаль только, на фронт уже вряд ли попаду.

Что тут ответишь? Эрик его понимал. Вокруг мучились и умирали товарищи. Рука - ерунда. "Выжил - живи. Солнце не гневи.” Рифмованные мысли почему-то взбесили.

Он медленными затяжками докурил папиросу и пожал Пестро здоровую руку.

- Не вернешься?

- Надеюсь, нет.

Пестро с пониманием кивнул.

Госпиталь спал беспокойно, Эрик крался по выбранному маршруту, пока не уперся в тот самый пост, слабое звено этого сложного лабиринта - в зеленый стол, и где сидела та самая дежурная, "тумбочка" в переднике, которой два с половиной месяца назад Эрик представился Ричкиным братом. "Тумбочка" была на месте, не спала на посту, а читала что-то при свете лампы.

Надо было ждать. Стоя за поворотом и почти не дыша, хотя самому ему казалось, что он дышал так громко, что на другом конце госпиталя было слышно, он вдруг вспомнил свою глупую выходку с консьержкой и кашлем. Давно… полгода назад…

В тот день, когда они с Эмилем впервые пришли в гости к художнице из Озерья, Эрик уже знал, что брат втрескался… Ну втрескался и втрескался. Раз уж так прям по-настоящему. Не проблема. Хорошо… Пусть… Он даже поможет... Делов то...

Он вспомнил, как они шли тогда к питомнику втроем. Снова увидел ее живое, доброе лицо, горящие приключением глаза. Вспомнил, как впервые обнял ее. И как они катались на коньках, а потом он подвернул лодыжку и она сидела с ним на скамейке и рассказывала обо всех скользящих мимо девчонках. А он смотрел только на нее. На ее румяные щеки, красивые губы и на смешную шапочку. И было не остановить это горячее, неправильное чувство, которое разгоралось в нем. Ничем нельзя было вытеснить стихийную, незнакомую прежде нежность, и страшный стыд перед братом тоже…

Он выпрямился, прижался головой к холодной стене, остужая ноющую на затылке рану. Слезы полились сами. Хлынули бесконтрольно, бесстыдно, бесшумно... катились и катились за ворот больничной пижамы.

Больше он ничего не хотел вспоминать. Ничего, что было потом. Ни ее губы, ни запах ее кожи, ни дрожащие теплые ее руки на его щеках… Она сама дала ему повод поверить в ее любовь, первая поцеловала, прижалась к нему, сама разрешила расстегнуть блузку… а потом… когда он открылся, поверил, что она все-таки выбрала его… тогда он потерял над собой контроль... и все испортил… - Эрик потрогал левое плечо со шрамом от укуса и поджал губы.

"Тумбочки" на посту давно не было, кто-то позвал ее в палату. А он все стоял. 

Пережитое выходило из души слезами. Он ждал, когда выйдет все до капли, потом всхлипнул в последний раз и взял себя в руки.

"Клянусь, - сказал он кому-то туда, в неизвестные небесные чертоги, в космос, - больше ни одной попытки! Никогда! Пусть она будет с Эмилем. Пусть будут счастливы оба. Только пусть она будет жива... пусть будет жива… Такое мое условие!"

Вот так. Так правильно! Так хотя бы можно надеяться...

И он вернулся к задуманному плану, который без сомнения тянул на "Арочку", и поэтому требовал терпения и удачи.

Еще раз выглянув из-за угла коридора, убедившись, что путь свободен, Эрик мышью шмыгнул мимо зеленого стола, в служебное крыло, через окно третьего этажа выбрался на пожарную лестницу, а с нее - вниз, и по старой яблоне - на хозяйственный двор. Хорошо, что он тут все знал.

Гвардейские штаны и тужурки сохли на все тех же веревках. Эрик содрал с себя больничную пижаму и выбрал комплект более-менее по размеру. Прикрывать наготу в этом благотворительном уголке сада стало уже доброй традицией.

Одежда была влажной от утренней росы, но удобной, взрослой, мужской. Даже ремень нашелся в корзине для белья. Ну вот, полдела сделано - теперь он гвардеец.

Все-таки утро - самое лучшее время для воровства. Сон у всех сладок, крепок и благостен.

Эрик добежал до конюшни и спрятался между кустом бузины и каретой скорой помощи и стал ждать. Часы на госпитальной башне показывали четыре пятнадцать утра. Сторож обходил с собакой периметр. Эрик его повадки выучил на зубок. Если пес его услышит - то все пропало. Так что лучше перестраховаться.

Ждать пришлось долго. Эрик уже всякое терпение потерял, и все ноги отсидел, когда появился ленивый старик в потертом длинном плаще, не снимаемом даже в жару. Шел сторож медленно, покашливая и разговаривая со своей собакой. О чем-то он ей жаловался, сетовал негромким, усталым голосом. И в этом было спасение. Пес преданно слушал хозяина и не заметил сидящего в кустах воришку. Или сделал вид, что не заметил, чтобы тактично не перебивать печальные откровения самого близкого друга.

Когда сторож исчез за поворотом, Эрик выбрался из укрытия и юркнул в ворота конюшни. У него было минут десять, не больше, чтобы выбрать и оседлать самую молодую и сильную кобылу, вывести ее из конюшни и вскрыть ворота госпиталя. Предательски громыхнул, лязгнул тяжелый замок, скрипнули несмазанныхе петели. Разбили вдребезги утреннюю тишину. И тотчас сторожевой пес зашелся отчаянным лаем. Но Эрик был уже в седле, а ворота распахнуты.

- Давай, милая, погнали, - он стеганул лошадь и та понесла его по крутой дороге вниз, с горы Спасения, через главную улицу, по всему розовому от только просыпающегося солнца Алъерю, на Майский мост, через Красные ворота, мимо поворота на Арочку, и дальше - по нескончаемому Южному тракту, на Юг, в Озерье...

--------

Глава выложена. Каникулы для Эрика кончились, да. Теперь переходим к Итте.