"Маленький оборвыш". Гринвуд и Чуковский

В детстве я с большим удовольствием читал "Маленького оборвыша" Джеймса Гринвуда, и далеко не сразу обратил внимание на пометку "в сокращённом пересказе К. Чуковского". Но когда обратил, то мне, конечно, стало разом и досадно, и ужасно интересно, что я упустил.

И вот, я ознакомился с полной версией. То, что Чуковский выкинул всю первую главу, где герой рассказывает о том, как умирала его мать, и как он, в пятилетнем возрасте, воспринимал происходящее, по-своему логично. Эти главы резко контрастируют со всеми остальными и кажутся частью более серьёзного и более тяжеловесного романа, с уклоном в психологизм и натуралистическую точность.

Труднее объяснить, зачем Чуковский выбросил историю о том, как отец ГГ женился на миссис Бёрк. Это очень забавная история, написанная в духе Диккенса, а главное, она имеет прямое отношение к дальнейшим злоключениям ГГ. Даже с художественной точки зрения логично начинать рассказ о бедствиях ГГ именно с этого момента - маленький мальчик возвращается с похорон матери и застаёт в их комнате соседку, которую он терпеть не может, но которая теперь, когда не стало его матери, твердо решила побыстрее "окрутить" его отца. Если бы я писал сценарий к фильму, я бы точно начал с этого момента, тем более, что между всеми участниками этого акта - миссис Бёрк, маленьким Джимом и его отцом - разыгрывается сцена, идеально подходящая для пьесы или фильма.

Но бог с ними, с художественными вопросами. На самом деле, сложно обсуждать, насколько оправданным с художественной точки зрения является сокращение или упрощение авторского текста, потому что само по себе такое действие - антихудожественно. Если какой-то текст нельзя дать детям целиком, то, значит, никакая часть этого текста не годится для детей, если же вы уверены, что книга в целом, за вычетом каких-то деталей или эпизодов, хорошо подходит для детей, то, вероятно, ничего крамольного в этих деталях или эпизодах нет, а вы ведёте себя, как Роскомнадзор.

Гораздо хуже то, что Чуковскому показалось мало _сокращать_ текст Гринвуда, и он взялся его переделывать. Буквально - заменять одни детали на другие. С откровенно идеологических позиций.

В оригинале ГГ, став "настоящим вором" (тем, кто крадёт бумажники и кошельки) встречает старого товарища, с которым они раньше воровали яблоки с лотков. Рипстон, в отличие от него, начал честную жизнь. И с этого момента перевод оригинального текста превращается в какую-то таксидермию - Чуковский убивает текст Гринвуда и набивает труп опилками.

Оригинал:

"– То есть как это переменился? В чем переменился, Рипстон? – спросил я.

– Да в том, что я уже не по-старому добываю деньги, я теперь живу мальчиком у одного зеленщика, вожу ему уголь, картофель и все такое. Место хорошее, я получаю восемнадцать пенсов в неделю, кроме пищи и квартиры. Я уж семь месяцев живу у него"

Чуковский:

"– Да, знаешь, бросил я все эти глупости, Что за жизнь – вечно прятаться по углам, бояться всякого сторожа, всякой торговки? Я тут встретился с одним мальчиком фабричным. Он меня уговорил, да и помог поступить на фабрику Беккера в Спиталфилде. Не легко, конечно, а все-таки хоть прятаться не надо. Получаю восемнадцать пенсов в неделю. А живу в рабочей казарме. Главное – товарищи хорошие"

Про смерть Моулди и то, как Рипстон решил встать на честный путь. Оригинал:

"Возле его постели сидел какой-то господин, должно быть, священник. А Моулди, голубчик, как увидел меня, протянул руку. «Как я рад, говорит, Рип, что ты пришел, я уж думал: умру и тебя не увижу!» А я и сказать ему ничего не могу, Смит, засело у меня что-то в горле, слОва не дает выговорить. А Моулди говорит господину, который сидел возле него: «Мистер, пожалуйста, поговорите с Рипстоном, как вы сейчас со мной говорили». – «Хорошо», – сказал господин, и начал говорить о том, как важно быть честным, и все такое. А Моулди все держит меня за руку. Вдруг он как-то сжал мою руку, посмотрел так пристально на господина, потом на меня, кивнул мне головой и умер"

Чуковский:

"он, как завидел меня, протянул мне руку. «Как я рад, – говорит, – Рип, что ты пришел! Я думал: так и умру, а тебя не увижу!» А я и сказать ему ничего не могу, Смиф, засело у меня что-то в горле, слова не дает выговорить. А Моулди все держит меня за руку. Вдруг он крепко сжал мою руку, посмотрел на меня, кивнул мне головой и умер.

Слезы прервали речь Рипстона. Я в виде утешения сунул ему в руку большой апельсин; он несколько секунд с ожесточением сосал его и затем продолжал:

– Когда Моулди умер, его смерть так огорчила меня, что я сделался другим человеком. Я решил, что непременно переменю свою жизнь, не знал только, как мне это сделать, за что приняться. А тут, как нарочно, смотрю, на соседней койке тоже мальчишка сидит, В халате. Да только, видно, уже поправляется – веселый такой. «Ты что, – говорит, – брат, голову повесил? Ничего не поделаешь, все там будем». Сначала мне будто обидно показалось. А потом ничего, вижу, это он не со зла. Ну, разговорились мы. Он мне и рассказал, что служит на фабрике, ему там тачкой ногу придавило, ну, да ничего, на этот раз дешево отделался, зажило. Понравился он мне. Сдружились мы. И так мне не захотелось одному под Арки возвращаться, что страсть. Я ему все рассказал. Он мне и говорит: «Не миновать тебе тюрьмы. Поступай-ка лучше к нам. Я тебя устрою». Ну, и правда, устроил. Вот и вся моя история. Как-нибудь заходи к нам, посмотришь, как мы живем. Неказисто, конечно. А только ребята хорошие"

Деталь про апельсин, который Рипстон "сосет с ожесточением", выдернута в эту сцену из другого куска оригинала - там Рипстон терзает апельсин, пытаясь справиться с волнением и _начать_ свой рассказ о смерти Моулди. Это хорошая деталь. Но несмотря на то, что Чуковский вроде пытался как-то оживить этот больной некрозом кусок текста с помощью этой живой детали, выглядит эта нашлепка исключительно неряшливо. В описанной сцене Моулди _только-только_ испускает дух, и Рипстон, потрясенный его смертью, застывает в горе рядом с его телом, думая, как ему дальше жить, а другой мальчишка говорит - "Ты что, брат, голову повесил?". Ну правильно, он же "весёлый такой", идёт на поправку, очень естественное побуждение - весело спросить "Ты что, брат, голову повесил?" человека, на руках которого скончался лучший друг. Хороший парень, свойский! Да и Рип тоже широкая душа - сначала ему "вроде обидно показалось", а потом тут же, позабыв про тело Моулди, сдружился с этим парнем, который "веселый такой", когда кто-то умирает на соседней койке. Ну а что? Ведь он же не со зла!

Это смотрелось бы чудовищно, если бы вызывало хоть какое-то доверие, но вся описанная сцена выглядит настолько неестественно, что ее невозможно принимать всерьез.

Дальше главный герой решает помешать своему покровителю, местному Феджину, организовать грабеж. За помощью он идёт к Рипстону. Оригинал:

"– Вот он, сэр! – воскликнул Рипстон, входя в богатую лавку зеленщика и обращаясь к маленькому плешивому старичку, перебиравшему картофель. – Вот тот мальчик, о котором я вам говорил, сэр. Это Смит, он не зашел дальше после того вечера, когда мы с ним виделись. Помните, я вам рассказывал?

Маленький лысый старичок надел очки и внимательно осмотрел меня. Затем он подошел к внутренней двери лавки и позвал:

– Сара!

В лавку вошла старушка с седыми волосами, в белом чепчике. Старик шепнул ей что-то и затем, обращаясь ко мне, сказал:

– Войди к нам в комнату, мальчик, я поговорю с тобой, когда закончу работу.

Мне пришлось ждать конца его работы. Жена его начала расспрашивать меня так ласково и так кротко, что я тотчас же стал рассказывать ей всю свою историю. Дослушав меня до половины, она позвала своего мужа.

– Иди сюда, Тиббит, послушай, какие странные вещи он рассказывает.

Мистер Тиббит пришел, я и ему все рассказал. На него моя история произвела совершенно неожиданное впечатление. Едва дослушав последние слова, он снял синий передник, взял с гвоздя шляпу и пошел к дверям.

– Куда ты? – остановила его жена. – Что ты хочешь делать?

– Что? Известно что, я отведу сейчас мальчишку в полицию, там лучше нас сумеют распорядиться. Пойдем, мальчик!

– Зачем же, сэр? – спросил я, испуганный оборотом дела.

– Да надо же помешать этому грабежу! Это самое первое дело, об остальном мы подумаем после. Не бойся, мальчик. Полиция засадит мистера Гапкинса в такое такое место, откуда он не сможет вредить тебе. Пойдем!

Мне очень не хотелось идти, но, делать нечего, я должен был покориться, и через пять минут мы были уже в полицейском управлении. Меня заставили пересказать мою историю инспектору полиции. Он слушал с большим волнением, задавал мне множество вопросов, делал какие-то отметки в своей записной книжке, и, когда я закончил, несколько минут молча ходил взад и вперед по комнате"

Чуковский:

"Я не знал, где именно находится фабрика, на которой работал Рипстон. Наверно, если я спрошу сталелитейную фабрику Беккера, мне покажут. Теперь как раз около двенадцати. Значит, рабочих скоро отпустят обедать, Я покараулю у ворот и поговори с Рипом.

Фабрику мне действительно сразу показали. У ворот толпилось много женщин со свертками и судками. Они, должно быть, принесли еду тем рабочим, которые обедают на фабрике.

...прозвонил колокол, и сразу во двор высыпала целая толпа рабочих. Все шли к воротам. Одни брали свертки у своих жен, а других сторож выпускал на улицу. Вдруг калитка широко распахнулась, и из нее выбежала ватага мальчишек. Я сейчас же увидел среди них Рипстона. В первую минуту он не заметил меня, но, как только я окликнул его, он тотчас же радостно закричал:

– А, Смиф, дружище! Вот молодец, что пришел! Чарли, это тот мальчик, о котором я тебе говорил, – обратился он к своему товарищу. – Ну, Смиф, идем с нами в кухмистерскую, там и поболтаем. У нас полтора часа свободных.

Мне не очень-то хотелось говорить при постороннем мальчике, но делать было нечего. Я было попытался подмигнуть Рипу, но он ничего не понял. Потом я подумал: «Все равно, он, верно, ничего не скрывает от своего товарища. Я не назову имени Гапкинса».

Мы пришли в кухмистерскую и сели в уголке за отдельный столик. Рипстон с товарищем пошли к стойке, вынули из карманов какие-то билетики и получили по тарелке похлебки и по куску хлеба, Я сказал, что не голоден. Пока они ели, я тихонько рассказывал им, что мне говорила жена моего хозяина и что затевается сегодня ночью.

– Ах он, мерзавец этакий! – закричал Рипстон, когда я кончил. – Да его повесить мало! Сам какие штуки устраивает, а других подводит! Чего тут думать? Поди да и расскажи полиции!

– Нет, это не дело, Рип! – остановил его Чарли, до сих пор молча слушавший меня. – Полицию путать не годится. Видно, что ты недавно стал рабочим. Настоящий рабочий никогда с полицией связываться не станет.

– Значит, по-твоему, так ему и позволить грабить да убивать?

– Нет! Но неужто без полиции не обойтись? Ты ведь знаешь адрес того человека, которого он хочет ограбить? – обратился Чарли ко мне.

– Знаю, – отвечал я.

– Ну, и отлично! Поди к нему сейчас и предупреди его. Он тебе спасибо скажет, А коли ему понадобится помощь, я ему таких молодцов приведу, что со всякими грабителями справятся.

Я посмотрел на Рипстона.

– Ну что ж, Смиф, – сказал он немного смущенно.– Оно и правда: так, пожалуй, лучше. Ты не бойся, Если ты сам придешь, он не подумает, что ты такой же, как они.

– Ты лучше не мешкай долго, – прибавил Чарли внушительно. – Дело серьезное. Надо дать человеку приготовиться"

Просто "Ааааааа!". "Молодцы с завода", которые по призыву какого-то мальчишки (а героям этого повествования лет по 12 максимум!), в любой момент готовы предотвращать грабеж со взломом, потому что у них, видимо, куча свободного времени и сил, а рабочая честь восстаёт против того, чтобы грабителей ловили полицейские. Непонятно только, с какой стати этот Чарли вообще сочувствует тому буржую, которого собираются ограбить. Объяснил бы лучше главному герою, что ещё Прудон сказал, "собственность - это кража", и что воры в классовой борьбе - социально близкие, такие же жертвы капитализма, как и пролетариат.

Ну и, наконец, финал. Оригинал:

"По просьбе инспектора меня поместили в заведение для малолетних преступников; я жил там несколько лет и выучился многому хорошему. После этого я переселился в Австралию, там сколотил себе состояние и сделался счастливым человеком. Самыми несчастными годами моей жизни остались те, которые я провел маленьким оборвышем, хотя мистер Рипстон, почтенный торговец углем, уверяет, что и в них не было ничего дурного. Дело в том, что он до сих пор не знает всех подробностей моей жизни карманного вора. Если бы я мог разыскать теперь всех людей, которых обокрал тогда, я охотно вознаградил бы их, но так как это невозможно, то я решил взамен, по мере сил и возможности, оказывать помощь всем маленьким оборвышам, какие встретятся мне в жизни"

Чуковский:

"После обеда Чарли и Рипстон свели меня к мистеру Краусу, и он велел мне приходить на следующий день на работу.

С этих пор я уже перестал быть «маленьким оборвышем» и сделался маленьким рабочим.

Новая жизнь принесла мне много труда и лишений.

Но, как ни трудно мне порой приходилось, меня поддерживала мысль, что я теперь не одинок, как прежде. Рядом со мной мои товарищи. Они поддержат меня в трудную минуту, и вместе с ними мы когда-нибудь добьемся лучшего будущего для всех больших и маленьких оборвышей, которые с самого раннего детства не знают ни ласки, ни радости"

И заметьте, что вся эта ахинея, самовольно вставленная в текст Чуковским, публиковалась под именем Гринвуда. На обложке не было написано "Корней Чуковский. Моя версия романа "Маленький оборвыш"". Нет, там значилось - Джеймс Гринвуд, "Маленький оборвыш". И только в технической информации, наряду с издательством и тиражом стыдливо, меленькими буквами, было написано "в сокращённом пересказе К. Чуковского". Но чёрт возьми, ЭТО - не "сокращённый пересказ"! Дописаны целые сцены, введены новые персонажи, которые взаимодействуют с оригинальными героями с бесстыдством ОМП и ОЖП в АУ-шных фанфиках, полностью изменён авторский замысел!

Сдается мне, что сам Чуковский голосил бы, как ошпаренная кошка, если бы его _собственные_ тексты, его собственные мысли переделывали в приятную для себя сторону и публиковали в таком виде под его именем! И не надо сейчас ссылаться на цензуру. Каждый автор для себя решает, сколько идеологического кала он может позволить цензорам намазать на себя в обмен на публикацию. Но поступать так с _чужим_ текстом - значит, быть ничем не лучше этих самых цензоров.