Боевка... Осада Южных Чуч...

Дорогие друзья, сцена битвы для меня непросто. Поэтому буду благодарна всему - найденым ляпам, опечаткам, и впечатлениям. Заранее хочу высказать благодарность Pascendi , замечения которого учитывала при повторной работе над сценой!

***

Длинный огненный змей полз по земле и колыхал травы — шевелились туманные луга между вагенбургом и далеким лесом.

Огни приближались долго и медленно. Минуты текли. Сначала до Эмиля дошел запах дыма, потом слуха достигла нарастающая какофония звуков, от которой отделился и разрезал ночной воздух тонкий комариный писк.

Лучники были уже у колодца и пустили первые стрелы. Самые первые, горящие в ночном небе, словно птицы из древних легенд.

Каспер, красный от напряжения, прицелился и, не глядя на Эмиля, кинул:

— Стреляй! Уже можно!

Эмиль не мог. Не верил, что вот эти вот бесчисленные, выныривающие из оврага, прущие напролом через ловушки, через спрятанные во рву колья крошечные фигуры — это и есть самые настоящие живые враги, и если он... если он не выстрелит...

Он не выстрелил.

Через укрепление летели горящие стрелы. Как то так ... легко, на этот раз почти беззвучно. И кто-то первый крикнул. И кто-то упал. И запахло жженой травой и жженой тряпкой. И снова кто-то упал. Тот старик в красной рубахе. Раненный в плечо. Упал на колени.

Бух... Бух... Гулкие удары бревна по укреплению. Еще. И еще. И снова. Карнаонцы — мелкие полурослики, злющие, чернявые крысы с обвислыми усами полезли через вагенбург. Горожане навалились толпой, сбрасывая их заточенными кольями, тыча колья в щели, отпихивая наемников, точно взбесившихся щенков.

На головы полуросликов потекла расплавленная смола, погнала волну криков и визгов, разорвала почти молчаливую возню у вагенбурга, среди которой Эмиль различал только сдавленный хрип старика в красной рубахе.

Карнаонцы лезли. Горстями, стаями, все разом. Их сталкивали кольями, сбивали мотыгами.

Бух.. Бух...

Здоровенный волколак с ведьмой на спине сплелся из темноты на двух перевернутых телегах, заскреб когтями, выплюнул утробный рык и внезапно заскулил как скрипучий замок — мерзко, тонко, протяжно. По доскам потекла черная кровь. Гвозди, вбитые в телегу пропороли чудовищу брюхо. Восседавшая на его спине старая ведьма — пародия на здоровенного мужика, разодетая в латы, в плоском как сковородка шлеме, ругаясь грязно и басом, качнулась, рубанула мечом по ополченцам, но потеряла равновесие и была сбита с забора десятком кольев. Девушки, среди которых Эмиль видел Лису, набросились на ведьму, исступленно колошматя по ней мотыгами, пока не забили насмерть.

Висящий на перевернутой телеге волколак истек кровью и издох.

Бухххх... Бухххх... Бухххх...

Часть укрепления рухнула под ноги ополченцев, в образовавшуюся прореху хлынули низкорослые мужики с тесаками. И мгновенно все смешалось. Тесаки, топоры, вилы, колья, мотыги, крики, брань, лязг столкнувшейся стали. Потекла кровь.

Только что бывшие живыми люди внезапно оказались неподвижно лежащими на земле. Эмиль видел, как на них наступают мощные лапы волколаков — это через дыру в вагенбурге проворвались восседающие верхом три матерые старые ведьмы. Перед ними скользили по земле, извиваясь между ног ядовитые дигиры. Твари, с оскаленными длинными мордами. С телами-сосисками, покрытыми сегментированными, блестящими в свете факелов, панцирями. Яд их убивает за час...

— Твари, твари, вот жеж твари... — Каспер перезаряжал и стрелял. Снова и снова. И говорил сам с собой, обрывками мыслей, замолкая лишь перед самым выстрелом, на секунду-другую. Ругался грязно и как-то буднично. Ворчал. — Сучка! Ведьмова блядина! На! Держи! Ща! Подойди ещё! Вот так! Рачего отродье. Ляжете у меня. Ляжете рядышком...

Стрелы его арбалета терялись в месиве тел внизу. Эмиль не понимал, кого из них убивал Каспер. Кто-то падал. Волколаки, дигиры, карнаонцы. Грызли. Рвали зубами. Вцеплялись в горла.

И нарывались на колья, на вилы, на кухонные ножи, но перли вперед, убивали, прибывали, мясом платили за каждую смерть.

— Стреляй же ты! Ну! — Каспер ткнул Эмиля локтем в бок. — Стреляй, щенок!

Лежащие на спусковом рычаге пальцы онемели.

Глухой удар пожарного колокола перекрыл все звуки. А когда колокол стих, откуда-то сзади, с боков, изнутри осаждаемого города хлынули другие звуки. Воколачий лай, и женские боевые крики, лязг мечей, вопли боли и чавканье хищных зубов. Чудовищная далекая симфония вышла на форте и во двор гончарни со стороны города ворвались ведьмы с окровавленными мечами, он промчались победным кругом, сидя на спинах волколаков и стоя в стременах, как эквилибристы на карнавале. Снова ухнул пожарный колокол. И вслед за ним раздался хриплый и жесткий голос капитана с горделивыми усиками:

— Впероооод! Впероооод...

Справа и слева... откуда-то — Эмиль не видел, не понимал — налетели ожидающие в засаде конные гвардейцы. Обнаженными палашами врезались в отряд морриганок. Волколаки прыгнули, впились лошадям в ноги, в шеи. Полетели на землю отрубленные ушастые головы. Полетели на землю всадники. Лязг, вой, хрип, лошадиное ржание. Сдавленные мужские крики, визгливые женские. Ведьм было больше, они сражались как бешеные.

Эмиль не мог пошевелиться.

Это было похоже на пляску демонов, на внезапное безумие с картин Вардажо. Гибель мира, изображенная художником, свидетелем катастрофы, красочными иллюстрациями из учебника. Мира, сошедшего с ума.

Теперь, по прошествии пяти столетий, подобное дикое действо разворачивалось во дворе гончарни. Гибель маленького мира, города с населением в пару тысяч человек.

Ведьмы. Ведьмы. Настоящие, не с картинок, разодетые в меха, укрытые доспехами, вооруженные мечами, луками. Они бились плечом к плечу черно-белыми моногамными парами. Они чтили свои запретные связи, почитали их за высшие, единственно правильные, черные и белые. Любовь противоположностей, не по полу, по цвету кожи. Шахматные королевы. Жадные убийцы.

— Бляди! — Каспер выстрелил. Волколак под черной ведьмой упал. Уронил ее. Ведьма, гибкая, сильная, в мехах и кольчуге, со стальной шапкой на смоляных кудрях уронила копье, подскочила, выхватила из ножен меч, размашисто рубанула им по лицу ближайшего гвардейца, крутанулась, следуя за летящей окровавленной сталью и уколом пропорола бедро его товарищу.  Ловко резанула по ногам лошадь и пошла сверкать мечом в гущу битвы. 

Ее белая как снег жена пустила в голубятню стрелу.

Эмиль отшатнулся в сторону, успел.

«Зачем, зачем, — думал Эмиль. — Что им нужно? Что?» И сразу себе отвечал. — «Запретную землю. Древние артефакты. И золото. И вот этот дикий, первобытный азарт убийства, которому, сколько не читай, не мучай историю древнего ли, нового ли мира всегда, абсолютно всегда находилось достойное, а иногда и высшее, сверх важное оправдание».

— Суки, суки, суки! — ворчал Каспер. Пот тек по его лицу. — Ты! Белоснежка! Не жить тебе.

Он снова перезарядился, поднял к щеке арбалет... Новая, выпущенная белоснежкой, стрела вошла ему прямо в прищуренный для прицела глаз, прошила веко, глазницу и утонула глубоко в голове, там, где только что рождались, и вдруг перестали рождаться мысли, чувства, воспоминания, чаяния, надежды, мечты....

Каспер выпустил арбалет из рук, завалился сначала чуть назад, а потом рухнул боком на пол голубятни. Под ноги Эмиля.

Эмиль отшатнулся, привалился спиной к стене и судорожно хватанул воздух.

«Дыши, — велел он себе. — Думай. Не переставай думать. Никогда...»

Еще одна стрела прилетела в окно голубятни. Со двора несся шум совсем близкого боя, внутри гончарни тоже бегали, кричали, командовали, тащили раненых.

«Кипящая смола.... — Эмиль замер у стены, сидя на корточках, сжимая арбалет. — Как это нелепо.»

Он сам не заметил, как закрыл глаза. Чтобы не видеть мертвого Каспера. Чтобы собраться с мыслями, спрятаться... Запах дыма и пролитой крови входил в него удушливой волной.

Он так и не сделал ни одного выстрела. Трус. Тряпка.

Историю делают смелые. Да! Такие, как Каспер. Не он. Не он. Холодная злость на себя самого сковала руки и ноги.

Он мотнул головой и открыл глаза. Больше ни одной стрелы не залетело в окно голубятни. «Ведьмы решили, что сняли стрелка!» — понял Эмиль. Он проверил взвод и снова встал на колени перед окном.

Вагенбург в нескольких местах завалился и горел. Гвардейцы рубились с ведьмами прямо у входа в гончарню. Двор был сплошь покрыт телами убитых и раненых. Карнаонцы, ведьмы, гвардецы, горожане — все вперемежку.

Эмиль выбрал в этом крутящемся хаосе белое пятно.

И сам не понял, как так вышло. Он навел на белое пятно арбалет, задержал дыхание и его пальцы прижали спусковой рычаг.

Арбалет одобрительно толкнул Эмиля прикладом в плечо.

Белая ведьма выпала из седла.

Белое пятно мелькнуло и застыло в траве прямо под кустом бузины, у колодца.

Эмиль не сводил с нее глаз. Одно бездвижное пятно на фоне черно-бурого движения. Ему казалось — одно. Да такое яркое, что режет глаза.

Горло его давно пересохло. Давно мучительно хотелось пить. Пить. Как это странно... Хотеть пить рядом с убитым человеком... хотеть пить, жить, любить...

Он думал что-то отвлеченное, думал о воде, о Каспере, об Итте и дедушке, его мысли отправились в самостоятельное путешествие. И пока он думал — взводил, заряжал, стрелял, взводил, заряжал, стрелял, взводил, заряжал, стрелял. Попадал, мазал. Убивал карнаонцев, дигир. Болтов было мало. "Всегда одного не хватает", да. Вражеские стрелы летели в окно гончарни. Но Эмиль их не замечал. И они не замечали Эмиля. Словно он оказался вне этой реальности, где-то мимо нее, где-то сверху. Он знал, что не умрет. Каспер забрал себе эту горькую долю.

(надеюсь, всю главу - а там еще много всего за кадром, выложу утром)