К ныряльщику

Напиши мне, как в Пестуме время — всё так же тягуче, 

и летит ли с горбатых олив золотая пыльца? 

Исписав для тебя килограммы бумаги и тысячи ручек, 

учусь созерцать, 

потому что обратная связь есть такое же чудо, 

как любая взаимность, как общий — понятный — язык. 

Новый смысл, как всегда, усечён, подаётся на блюде. 

Постигаю азы. 

Если горечь и соль сочетаются — вызреет слово, 

и когда упадёт оно, треснет под грузом земля. 

Не хочу о любви. 

Не могу. 

Начиная аb ovo, 

ограничимся яблоком — пользы сомнительной для. 

Напиши мне, как Пестум — всё так же забыт и ничеен, 

и шершавые плиты дорог никуда не ведут 

толпы жадных до хлеба и зрелищ рабов-ротозеев? 

Для оставшихся тут 

ничего не меняется — впрочем, не в терминах дело: 

что секунда, что вечность — едино, раз времени нет. 

...Помнишь, солнце к полудню горело, вода зеленела 

и летела навстречу бессчётные тысячи лет, 

а потом размыкалась, встречая, и снова сходилась, 

открывая тепло и безбрежность утробы своей? 

Первовкусие каждого — соль. 

Причащение. 

Милость. 

Я стою у дверей 

в полутьме между жизнью и смертью — и всё-таки к жизни 

обращаются вдох перехода и творческий акт. 

Что мне Пестум: три храма, гробница, замшелая пристань, 

плиты древних дорог, виноградник, оливковый сад? 

Всё прошло и ушло. 

Остаётся любовь, да на фресках — 

символ поиска и перехода. 

В полёте застыв 

за секунду до света, 

за вечность до резкого всплеска, — 

расскажи мне, 

кто ты. 

***

Кстати, вот он, пресловутый ныряльщик Пестума. Изображение символизирует собой переход от жизни к смерти, но мне ближе другая трактовка. Юноша ныряет в море за жемчугом, как человек пишущий - за образом, за словом в пучину собственного бессознательного. Так хочется верить, что в руке нет-нет, да блеснет маленькое  сокровище.