Рабочее

На стене в отделении висит лист с графиком, на нем загадочные буквы – A, T, X. И цифры – 6, 6:30, 7, 7;30… Это лист нам дал психиатр одного из наших резидентов. На последнюю консультацию ему принесли стопку распечатанных отчётов, в которых было подробно расписано, что резидент творил в течении дня. Но психиатр не пожелал портить себе нервы чтением этих отчётов и захотел «стерильную» статистику.

A – это «agression». Она избавляет от необходимости читать что-то вроде «выйдя из своей комнаты, N нанес несколько сильных ударов кулаком резиденту Z, который находился в коридоре в своей инвалидной коляске», или – «во время обеда N взял нож (по протоколу N обедает за общим столом, использует стальные, а не пластиковые приборы) и, проводя ножом по горлу, обратился к стоящему рядом спецпедагогу со словами «tuer, tuer, couper la gorge» (убивать, убивать, перерезать горло)», или, наконец, «выйдя на прогулку в сад, N бросился на работающих там водопроводчиков. Когда сопровождающий резидентов специальный педагог пыталась его остановить, он сломал ей нос».

T – это « troubles de comportement », неадекватное поведение. Избавляет от необходимости портить себе нервы и пищеварение записями в духе «N вбежал в комнату отдыха и плюнул в лицо сидящей там стажерке», «N стащил штаны с другого резидента, находясь в гостиной», «швырнул в педагога стакан с соком», «N схватил работающего в его комнате слесаря за член через штаны».

X – это довольно безобидно, всего лишь «невыполнение распоряжений персонала». Можно, разумеется, порассуждать о том, что от наших распоряжений зависит общая безопасность, и невыполнение таких распоряжений далеко не безобидно (если, скажем, человек отказывается покинуть кабинет эрготерапевта и начинает вместо этого пить мыльные пузыри – это проблема. А если он отказывается уйти из коридора или начинает орать и стучать по стенам в тот момент, когда у нас проблемы с другим буйным резидентом – это уже колоссальная проблема). Но не будем придираться. Съеденное мыло по сравнению с угрозами убийством или чьим-нибудь сломанным носом – это, разумеется, пустяк.

Я искренне поддерживаю стремление людей экономить свое время. И наглядность я тоже уважаю. Но желание психиатра не читать отчёты, а смотреть на безобидную табличку с буквами – это проблема того же порядка, как и то, что этот психиатр разговаривает с нашим специальным педагогом, сидя в кресле в своем теплом кабинете, и имеет наглость в процессе беседы рисовать на листике или беседовать по телефону. Ему скучно. Я бы с удовольствием разнообразил его жизнь, заставив его проводить беседу лично с N или в его присутствии. Но психиатр не горит желанием общаться с N. Придерживаясь в высшей степени гуманных соображений, он убрал для N. обязательный прием лекарств, отвечающих за регуляцию пресловутых «troubles de comportement», сделав их применение сугубо ситуационными (на каждый случай нужно извещать администрацию и вызывать медика, которого в какие-то моменты – скажем, ночью – может и не быть). Зато саму дозу психиатр сократил в пять (!) раз. Так что теперь можно не утруждать себя всей этой ебаниной с извещением администрации или звонками медсестре, тк прием лекарств «на самый крайний случай» абсолютно бесполезен. С тем же успехом можно дать N аскорбинку. Родители N в последний раз, дойдя до последней степени отчаяния, дали ему пять доз разом. И эти пять доз не вырубили N и не сделали его овощем. Он просто стал вести себя спокойнее.

Опять же – я искренне уважаю гуманизм. И я не проповедую карательную психиатрию. Но проблема в том, что нет ничего проще, чем быть гуманистами за чужой счёт. N бьёт отца и мать, когда они пытаются забрать его на выходные. Нападает на сотрудников и других резидентов. А психиатр, принимающий подобные решения, не только не хочет находиться с N в одном помещении (если только между ними не будут стоять несколько санитаров), но и не хочет даже знать подробностей о том, как это выглядит на практике.

Мы три недели (!!) не могли добиться госпитализации N, поскольку психиатрическое отделение, с его полувоенными порядками и специальным оборудованием, уже имело негативный опыт (!..) общения с N и не желало его брать. Им можно применять спецсредства, у них втрое больше персонала (преимущественно крупные мужчины) – и они его боятся. А мы справляемся так : в самые «жаркие» дни, когда я был один с толпой стажёров, я просто брал N, накрывал ему на стол в отдельной комнате и запирался там вместе с ним, один. И сам резал ему еду, чтобы не оставлять нож в его руках.

Однажды к нам зашёл директор. Он не любит наше отделение и нервно дёргается, когда к нему подходит кто-то из наших резидентов (как-то раз во время забастовки ему здорово досталось). Так вот он увидел, как N несётся на меня по коридору и пытается ударить меня кулаком в лицо. Он меня даже не достал – я в таких случаях обычно ставлю верхний блок и быстро отступаю, так что максимум есть шанс попасть мне по руке. Но N в меня ещё и плюнул, так что сразу после этого я пошел в ванную, чтобы умыться. И вот я выхожу из ванной. Настроение у меня бодрое, и тут взволнованный директор спрашивает – как вы? Я без всякой задней мысли весело отвечаю – полный порядок. Потому что в нашем деле надо радоваться, если все сошло благополучно. Человек, который не способен относиться к этим происшествиям, как к чему-то забавному, и чувствовать, что, если никто не пострадал и мы не вызываем медсестру – это победа, значит, ты отлично справился, не сможет у нас работать.

И тут директор начинает мягким сочувственным голосом меня увещевать, что не надо «банализировать», что нужно написать отчёт о «чрезвычайном происшествии», чтобы психиатр мог скорректировать лечение для N, и что «вы здесь работаете не затем, чтобы вас били». И вот это – в отличие от самого инцидента – вывело меня из равновесия надолго. Иногда бывает – хочется сказать так много, что ты просто немеешь от злости. Потому что – дорогой директор, а ты написал отчёт, когда в день забастовки мы с тобой вместе занимались X, и ты пытался держать ему руки, а он тебя колотил? Нет, ты теперь отскакиваешь, как ошпаренный, просто завидев X где-нибудь в коридоре. А мы - спецпедагоги - постоянно, каждую секунду, когда мы работаем, окружены людьми, которые неоднократно на нас нападали и неоднократно нападут ещё. И мы от них не шарахаемся, а совсем даже наоборот. Так, может быть, мы лучше тебя понимаем, как следует относиться к собственной работе и к собственным чувствам?.. В конце концов, если ты не намерен (да и не способен) продемонстрировать преимущества своего восприятия на практике, то нафига мне твои _рассуждения_ о том, что я умею делать, а ты – нет?

Когда тебя поколотили, ты не написал отчёт, а постарался побыстрее обо всем этом забыть – и, к слову, приобрел глубокий иррациональный страх, с которым ты теперь не можешь справиться. А у нас вообще нет времени заполнять рапортичку о «чрезвычайном происшествии» каждый раз, когда происходит что-то в этом роде, потому что это происходит постоянно. Нужно иметь поразительные навыки вытеснения, чтобы не понимать, что каждую минуту, пока ты сидишь у себя в офисе, кого-то из твоих сотрудников бьют, расцарапывают им руки до крови, падают на них, плюются или проявляют сексуальную агрессию. Конечно, не думать об этом, когда это происходит где-то за стеной, гораздо проще, чем тогда, когда это случается у тебя на глазах, но мне-то чего ради терпеть твою лицемерную обеспокоенность и подыгрывать тебе, чтобы ты мог восстановить нарушенное душевное равновесие и ощутить (опять же за мой счёт), какой ты компетентный и заботливый? У меня что, других забот нет?

Это уже не говоря о том, что в тот день, когда моей коллеге сломали нос, и она оставила N у тебя в офисе и сказала – «госпитализируйте его немедленно, я больше не могу!», что сделал ты? – ты быстренько привел его назад, пока она была у медсестры, а я сидел в гостиной с другим буйным. Я тогда был в отделении совсем один, а резидентов на мне было – семеро, в том числе трое буйных. А ты сбросил мне N, пробормотав – «у меня рандеву, я не могу оставить его у себя. Вы за ним приглядите?..». И сбежал чуть ли не раньше, чем я успел бросить «хорошо, я _пригляжу_».

Как и всегда, кто-то хочет сохранить приятный образ самого себя, но сделать это максимально дёшево. Если нужно изобразить обеспокоенность и вести себя так, как будто ваш сотрудник – потерпевший в катастрофе, а вы пришли накрыть его одеялком – это да, это мы можем. Но остаться в своем офисе наедине с опасным резидентом – да упаси Боже. Он ведь может врезать. Лучше отвести его обратно в отделение, к тем самым людям, которые здесь работают «не для того, чтобы их били». Так что, Иисуса ради, хотя бы не надо со мной играть в сочувствие и «эмоциональную поддержку». Я ни о какой поддержке не просил, а если бы она мне вдруг понадобилась – то я бы пошел за ней не к вам. И не к нашему штатному психологу, которая на два часа запирается в столовой с моим коллегой, чтобы развивать перед ней свои утопические планы по «психологической работе» с резидентами, пока буйные резиденты остаются на попечении уборщицы и девочки-стажерки.

Как-то раз один мой коллега интереса ради спросил у этой женщины-психолога – скажите, что из ваших планов по работе с резидентами было реализовано на практике за те три года, которые вы здесь работаете? И она просто сменила тему. Потому что все ее прожекты – это абсолютный _blablatage_, сырье для составления бюрократической отчётности. Я лично полагаю, что всем этим людям, которые искренне убеждены, что они могут нам рассказывать, как нам работать, следует, напротив, научиться слушать тех, кто непосредственно _работает_, и принимать наши слова и наши пожелания всерьёз.