Весеннее обострение

Для кого какое, а у меня в этом году видимо шиза редактуры и поиска новых ракурсов. 

Убейте меня и не читайте, если я вас заколебала.

Ну в самом деле такой творческий угар. А так? А вот так? А если фокус поменять? Капец. Но это помогает жить интересно. 

После корпоративной пьянки моей взрослой группы художников все свалились с короной.  С этой короной я сегодня повесила большую  выставку из тридцати работ и свалила свои уроки на дочку, чтобы уже лечь и выспаться.

Но был такой солнечный день, и было такое прекрасное студенческое  ощущение прогулянной работы, что я возродилась от вируса и опять вышиваю буквами. 

Игра с вариантами, не больше. 

Тоже можно обдумать.

Он снился мне с детства. 

Кудрявый длинноногий мальчик в сером свитере.

Всегда на голову выше любого сверстника, и при этом такой тощий, словно бы не успевал расти вширь, а только тянулся к солнцу.

Порой сны были ясные, и я видела его лицо - добрые глаза и живую улыбку, но чаще его долговязая фигура только маячила в массовке сновидений. 

Он никогда не говорил со мной и никогда не оставался со мной наедине, просто всегда оказывался где-то рядом. Будто бы кто-то говорил мне: "Смотри и не забывай."

Иттиитка не могла не доверять своим снам, я знала, что мы встретимся, и заранее его любила. 

В то солнечное декабрьское утро, теплое и почти осеннее, я впервые пришла в здание музыкального отделение Туона, чтобы найти себе натуру, а заодно полный мешок приключений на всю оставшуюся жизнь.

В кармане у меня лежала записка от преподавателя по живописи и мятый жребий, ещё вчера вытянутый из шляпы Дамины на собрании курса.

Ночью ударил мороз, но теперь все оттаяло, и гранитные ступени перед входом коварно поблескивали на солнышке. Вполне ожидаемо, что я поскользнулась и чуть не загремела под ноги курившему на крыльце господину. Он подал мне руку. Я поблагодарила и, краснея от своей неуклюжести, спросила, как мне найти музыкантов.

— С лёгкостью вам помогу, — он по отечески улыбнулся в короткую бороду и взмахнул трубкой в сторону двери. — Идите до самого конца коридора. Там справа увидите арку. Над ней написано: «Терпения входящему!» Вам туда!

«Значит, терпения, — подумала я. — А эти музыканты знают себе цену.»

Я вошла, сняла шапочку, сунула ее в рюкзак, и на всякий случай поправила растрепавшиеся волосы. Куртку тоже пришлось расстегнуть.

Внутри было строго и пусто. Совсем не так, как у художников. Вместо ярких картин - скучные портреты строгих мужчин в камзолах. Вместо разноцветных клякс под ногами - идеально чистый паркет.

А вместо заляпанных мольбертов по углам - два нарядных контрабаса, блестящих, точно полированные шкафы.

В конце коридора, рядом с нужной мне аркой стоял рояль. Я видела такой в большом зале на празднике встречи первокурсников, но этот был почему-то приставлен к стене боком. Крышки на клавишах не было, отчего перевернутый бедняга казался поверженным зубастым чудищем, на спине которого сидел рыцарь. "Рыцарь" был совсем не воинственный и очень молоденький, в строгой черной рубашке с бантиком. Он читал книгу. Я не стала отвлекать рыцаря вопросами, а вошла в арку с золотой нескромной надписью под потолком: "Терпения входящему!"

За аркой оказался длинный коридор с высокими окнами, в которые лился солнечный свет, и десятком дверей, из которых рвался наружу настоящий звуковой хаос.

В каждом классе занимались, репетировали, что-то разучивали. Низко бухал какой-то медный инструмент, отчаянно пиликала скрипка, ее перекрывала трель невидимой, но очень голосистой певицы.

Даже спешащие по коридорам студенты, и те что-то насвистывали или напевали.

«Тихая же у меня профессия...» — подумала я и присела поправить выбившиеся из ботинок гетры.

В квадрате падающего от высокого окна солнечного света мир был чересчур четким. 

Пряжки на ботинках бликовали, вокруг них летали фрагменты крошечных радуг.

Я увидела торчащие из гетр ворсинки шерсти, оттенки красок на плохо отмытых пальцах, шов на рукаве куртки, царапины на паркете и структуру дерева, из которого паркет был сделан. Все-все. 

Такое внезапное обнажение реальности в игре солнечного света поразило меня сильнее звукового хаоса. 

А потом солнце зашло за тучу, квадрат исчез, а с ним исчезло и внезапное откровение. Все стало как прежде: просто музыка, просто ботинки, просто паркет... 

Я поднялась, откинула за спину волосы и увидела его. 

Вернее, я увидела их.

В первую секунду мне показалось, что у меня двоится в глазах. Бывает же так, когда наклонишься, а потом резко выпрямишься.

Но мальчиков действительно было двое.

Они шли мне навстречу, разговаривали о чем-то, даже смеялись, а потом, встретились со мной взглядами и замолчали. Сначала один, а следом — другой. Не пойму, как мне удалось пройти мимо, чувствовать их внимание и даже не оглянуться.

Так хотелось оглянуться! Проверить, смотрит ли он… они мне вслед.

— Лютня? — переспросила девочка с нотами в руках. — А лютня — вон! — она махнула в сторону тех ребят. — Э-э-эрик! — крикнула она так звонко, что смогла перекричать все прочие звуки. — Эрик Травинский! Тут девушка. Спрашивает лютню!

— Девушка?! — широко улыбнулся тот, чье имя еще звенело вокруг. - Ну что за удачный день!

Его брат тотчас ткнул его локтем в бок, видимо за дерзость, и они оба, не раздумывая, направились ко мне.

— Эрик, — гость моих многолетних снов протянул руку легко и просто, будто бы самый вежливый в мире подросток. — Эрик Травинский. Ищешь лютню?

— Итта, — я пожала его длинную теплую ладонь. — Итта Элиман. Да, ищу. Я вытянула жребий. И мне выпала лютня.