Флешмоб "Отцы и дети"

Еще один флешмоб… Но обещаю не частить, просто тема – моя любимая, не смогла пропустить. Флешмоб предложил Александр Нетылев.

Отрывок из книги "Сердце ворона" - историческое фэнтези, детектив, мистика. И в этой истории как раз тема отцов и детей - матери и дочери, в конкретном случае - пожалуй, что основная тема.

Ссылка на книгу:https://author.today/work/126159

Всю свою жизнь Юлия Николаевна Ласточкина просыпалась раньше всех в пансионате, порой опережая и петухов. Лишь последние год-полтора начала изменять своему принципу, позволяя будить себя кому-то из горничных. 

   —  Мне, Ларочка, ничего в жизни легко не давалось – всегда я с кем-то да воевала за место потеплей, - рассказывала маменька когда-то давно. - Сперва лучшей горничной стать – а штат-то в те года Алексей Иваныч держал аж из семи девиц. Ну, куда столько, скажи на милость, ежели и двое управиться могут? Вот… а как стала лучшей, тут уж сам бог велел за место старшей бороться. Ей на два рубля больше платили, а работа та же! Со старшей я, конечно, долго воевала… - хмыкнула она, вспоминая, - бой-баба была, никому спуску не давала. Пакостничала ей, чего уж греха таить. А как иначе? Ну, да совесть моя чиста: она в итоге замуж за купца какого-то выскочила да и уехала с ним в Царицын. А уж экономку-то сместить труда особливого не составило: я и так, почитай, всю ее работу делала – и сообразительней была, и попроворней. Да и помоложе. Потом уж Алексей Иваныч, царствие ему небесное, всему меня научил, как дела большие вести. С какими людьми знакомство держать, кому на лапу давать, чтоб проверками не мордовали, да и прочую бухгалтерию соблюдать. А вставала я всегда первой в пансионате – чтоб наперед всех все знать. И никому ж я никогда не доверяла… Никому! Даже Алексею Ивановичу не до конца верила. Мужчинам, Ларочка, вовсе верить нельзя. Хоть Алексей Иванович и не чета многим был. – Она вздохнула горько и сказала под конец: - Тебе только и могу верить, девочка моя. И научу тебя тоже всему – ты, главное, меня слушайся, не перечь.

Это были нечастые минуты нежности, когда маменька жестом поманила Лару к себе, поцеловала в лоб, а потом прижала к своей груди:

   —  Одна ты у меня, девочка, и никого нам больше не надо.

Но сегодня нежностей ждать не стоило…

Мама-Юля завтракала. Не ответив на Ларино приветствие, кивком головы велела сесть к столу. Сама налила ей чаю крепкого, добавила с полкружки жирных сливок и бросила туда же два куска сахару. Придвинула блюдо с булками.

   —  Маслом мажь, - велела настрого, - да пожирнее. Тощая, как черт знает что, одни кости!

Лара не любила масло. И чай сладкий не любила – но не спорить же из-за такой ерунды? Она послушно принялась мазать булку.

   —  Мне Галка поутру рассказала, что вчерась Константин Алексеич к нам заявился. 

Лара, разволновавшись, подавилась куском бутерброда и долго не могла прокашляться. Матушка взирала на нее спокойно и внимательно.

   —  И в книгу учетную вписывать-то его не стала… - продолжила она, когда Лара уняла кашель. – Думала, голуба моя, я без книг не узнаю, что ль, правды? Коль взялась мать обманывать, так хоть делала б это проворнее. Горе мое… ни украсть, ни покараулить.

   —  Что вы, матушка, вовсе не собиралась я вас обманывать! Забыла вписать – вот и все…

   —  Забыла… - передразнила мама-Юля. - О чем тебе помнить-то еще, живешь – ни горя, ни хлопот не знаешь. Комнаты для гостей Галка готовила, об обеде с ужином тоже она распоряжалась – а ты, видать, весь день наряды перебирала, чтобы и вечером с господами побездельничать?!  Тебе сколько раз говорено было, что б к господам близко не подходила! «Здрасти», «до свидания», да «чего изволите» — вот и весь твой разговор с господами-то должен быть! 

   —  Я поняла, матушка, не гневайтесь.

Она отложила надкусанный бутерброд, который теперь уж точно в горло не полезет, и решилась сказать:

   —  Матушка, Конни приехал, чтобы с вами помириться. – И решилась даже на ложь: – Он переживал очень все эти годы, скучал по нам… простите его, матушка.

Та поморщилась раздраженно:

   —  Что ты с ним нянчишься! Или он немой, твой Конни? Или ноги отнимутся да спина перегнется, ежели он сам на поклон к мачехе пойдет?

Лара смолчала, ниже склоняя голову.

Но мама-Юля, которая нервничать начинала быстро и успокаивалась потом долго, только разошлась:

   —  И следовало б ему знать, что предупреждать надобно заранее о визите. А то свалился, как снег на голову! Ты передай Константину-то своему Алексеевичу, что, когда надумает в следующий раз нас осчастливить, то пускай другую гостиницу ищет. Или на Болоте, вон, дом нанимает. У нас места нету!

   —  Полно ведь места, матушка… одна комната так до сих пор пустует. - Горячая обида за Кона добавляла Ларе смелости. – А он здесь хозяин! Не гоже ему в родном доме приюта не дать.

—  Хозяин?! – мама-Юля демонстративно и очень обидно расхохоталась. – Да какой он, к чертям собачьим, хозяин? И жизни-то своей никудышной устроить не может, не то, чтоб о пансионате позаботиться! Алексей Иваныч не для того хозяйство подымал, я не для того здесь горбатилась, чтобы он все коту под хвост спустил!

   —  Матушка, зачем вы так говорите?

   —  Ты на мать голоса не повышай! А Кона твоего я довольно знаю, чтоб судить: когда отец его кровный помер, так он и на похороны не явился! К стряпчему прямиком – да права свои качать. Тебя-то здесь не было тогда, вот и помолчи! Защищаешь его, а он спит и видит, чтобы пансионат заграбастать, продать все подчистую да нас тобою по миру пустить!

   —  Вам не хуже меня известно, матушка, - разошлась Лара, - что Кон в любой момент может «Ласточку», как вы выразились, заграбастать: по закону ему для этого не обязательно тридцати лет дожидаться – можно и жениться просто-напросто!

Лара не ожидала, но отчего-то сей аргумент подействовал на маму-Юлю. Та резко замолчала – только глаза ее, льдисто-голубые и холодные, гневно сверкали. А Лара победно закончила:

   —  Однако ж три года прошло после смерти Алексея Ивановича. Да Кон  уж тыщу раз женился бы, ежели б хотел! Матушка, ведь Кон как раз и не женится лишь потому, чтобы нас с вами по миру, как вы сказали, не пустить…

И Лара, набрав в легкие побольше воздуху, решилась:

   —  Матушка, мне достоверно известно, что Конни влюблен в одну девицу. Барышню хорошего рода. И девица та его любит – да только обещалась выйти за другого, за богатого. – Лара молитвенно сложила руки на груди, - Матушка, Христом Богом вас молю – проявите милосердие, отдайте Кону во владение хоть не весь пансионат, хоть часть… или содержание назначьте достаточное. Она тогда наверняка передумает за другого замуж идти!

Мама-Юля смотрела на нее недоуменно. Ничуть ее не растрогал ни рассказ Ларин о несчастных влюбленных, ни молитвенно сложенные руки. 

   —  Ну и дура, - заключила она, выслушав и не перебив Лару.

   —  Кто?.. Я?..

   —  Да не ты, а барышня твоя. Та самая, которая хорошего роду. Будет дурой, если передумает да за нашего Кона и впрямь пойдет. Жалко мне ее, твою барышню, так что не видать Кону никакого содержания как своих ушей. А ты булку-то ешь-ешь! А то других сватаешь, а сама до смерти в девках просидишь, такая тощая. – И вдруг прищурилась и ухмыльнулась. – Али на бал намылилась в Ордынцевскую усадьбу, американца нашего охмурять?

   —  Откуда вы знаете?! – ахнула Лара.

И тотчас поняла – опять Галка. Язык бы ей вырвать!

   —  Оттуда! – гаркнула мама-Юля. – Я, голуба моя, все знаю. И про ужин с господами, и про то как ты с американцем кокотничала не хуже мымры этой рыжей! И что на бал намылилась, тоже знаю.

   —  А если и намылилась!

Сердечко Лары прыгало в груди, и страшно было так, что тряслись коленки. Но она все равно поднялась из-за стола, уперла руки в бока (излюбленная поза самой же Юлии Николаевны) да вздернула подбородок, всем своим видом изображая решимость.

Мама-Юла взирала на нее по-прежнему спокойно, лишь по чуть вздернутым бровям можно было опознать ее удивление. Этот бунт был первым открытым бунтом в жизни Лары.

   —  Вот что, голуба моя, - матушка не спеша закончила завтрак и откинулась на спинку богатого кресла, - бала никакого тебе, конечно, не видать. Удумала тоже – неизвестно куда неизвестно с кем на ночь глядя переться. А чтобы уму-разуму тебя научить… сию же минуту пойдешь к Константину Алексеичу своему драгоценному и скажешь ему: так и так, друг любезный, раз платы за комнату до сих пор не внес – выметайся-ка отсюда куды хочешь. Чтоб к вечеру духу его здесь не было.

   —  Вы не выгоните Кона… - помертвевшими губами произнесла Лара. 

  —  Правильно, - согласилась матушка. - Его ты выгонишь. Сама впустила – сама и выгонишь. Вот тебе мое родительское наказание за дерзость твою. Заодно, может, и научишься обещания попусту не давать.

   —  А если Кон внесет плату за комнату?

   —  Не только за комнату – но и за стол, и за обслугу, и за…

Лара не дослушала. Дрожа от сжигающего изнутри гнева, она стянула с пальца перстенек с изумрудом и положила на стол перед матерью. Бросила даже, точнее – так что кольцо, скользнув по лакированной столешнице, звонко ударилось о блюдце и, отскочив, улетело в угол маменькиного кабинета.

   —  Этого достаточно?! – Голос Лары звенел, как то блюдце. Следовало быть сдержанней, но ее словно черти надирали.

Мама-Юля проследила за улетающим в угол кольцом, высоко подняв брови. 

   —  Вот как ты материны подарки ценишь, да? - Она сама поднялась из кресла, нагнулась и в гробовой тишине подняла золотой ободок с изумрудом. Что ж, ежели за все платить собираешься, то и остальные цацки тащи, и платья, и альбомы твои с красками не забудь. На мои же деньги все купленное! 

   —  Как скажете! – с деланной покорностью, но клокоча от злости, ответила Лара и теперь, наконец, бросилась к дверям.