Розги

(для тех, кто считает, что Шварцнейгер не танцует, но насилие в книгах - зло)

Серый день походил на все серые дни — такой же потусторонний, безтенный и безучастный... Не летели облака, не дышала листва, и всемилостивое солнце не появлялось.

Плоская фигура капитана Чанова и его гвардейцев казалось вырезкой из картинки о военных сражениях, приклеенной на другую картинку — мирный пряничный университет: желтые корпуса с черепичными крышами, невысокая башенка с часами над административным крылом и памятник философа Имира Фалерса посреди внутреннего двора.

Притихшие, замершие вдоль газонов студенты Туона тоже казались ненастоящими, не теми, чтобы угомонить которых, ректору обычно приходилось стучать в гонг. Теперь они стали безмолвным смазанным пятном — единой композицией из человеческих фигур, выпотрошенных от всех прочих чувств, кроме страха.

Кто там что говорил про чувства? Кажется, Тигиль. Мол, чувства — для девочек. Все эти переживания, волнения, страдания — для девчонок. Любовь — для девчонок, страх — тем более.

Я тогда ничего ему не сказала. Видела — красуется перед Даминой, цену себе набивает. Все они так говорят — настоящие мужчины. Правды в этом ни на йоту. Мальчики любили, волновались, страдали от сомнений, переживали из-за своей внешности не намного меньше чем девочки.

Капитан Чанов держал в руках лист бумаги. Список из пятнадцати человек. Рядом с капитаном стояли двое гвардейцев. У них в руках были розги. Довольно уже не новые, не раз использованные по назначению гвардейские розги. Привычный порядок вещей...

Эти розги и приковали взгляды столпившихся студентов, они и заставили всех превратиться в немой фон всему гнусному действию.

Привели ребят. Никто их, конечно, не связывал. Нужды такой не было. Но шли они друг за другом в затылок, как пленные или преступники.

Вереницу из пятнадцати студентов под охраной гвардейцев ввели в университетские ворота, и показательно провели мимо остальных, урока ради и науки для.

Первым шел Тигиль, потом Левон, Герт, Рир, толстяк Паул, следом Эмиль, Эрик и Борей.

Потом шли семеро вполне себе уже взрослых детин — специально подобранных в дружину то ли из-за склонности верховодить, то ли из-за комплекции. Последним шагал рыжий Ларик, с опухшим от кулаков моего Эмиля рябым лицом.

Им велели встать в линию перед остальными студентами. И они встали.

Их страх входил в меня, шевелился, колючей проволокой царапал всю мою суть, то ли плоть, то ли дух. Хотелось впитать его весь, чтобы им осталось меньше, чтобы было легче.

Я взяла Ванду за руку. Она меня обняла. Мы долго не могли решить, как поступить правильно — встать в первом ряду, чтобы ребята знали, что мы здесь, с одной стороны — поддерживаем их, а с другой стороны — видим их унижение, или затеряться в толпе, спрятать лица, чтобы они не думали о нас, чтобы им было легче...

— Ради кого им тогда страдать? — разумно рассудила Дамина. — По сути и так все из-за нас... Надо идти. Встать в первом ряду и смотреть на них восторженными глазами. Только так.

— Рир не выдержит, — вздохнула Ванда. — Он нежный. Будет орать, а я буду смотреть. Он мне не простит...

— Ну и дурак. Если не простит. Но поддержать все равно надо.

Мы почти не спали всю ночь, сначала ревели, потом ждали, когда все утихнет и слезли по пожарке вчетвером: я, Ванда, Дамина и Ами, и пошли искать ребят. Я сказала девочкам, что найду их и нашла, не сразу, но довольно быстро.

Темно было, мы подобрались потихоньку с торца тренировочного, потоптались, убедились, что они там, спят, что вход подперт лопатой, и никакой охраны. Тогда мы вернулись в общежитие, собрали одеяла, бутылки с водой, и еду — у кого что было, и все принесли ребятам. Охрана в четыре утра где-то уже сонно грелась и гоняла чай. Никто всерьез не думал, что дети будут ночами лазать по стенам. Корпуса же заперты, что ещё нужно?

Лопату отодвинули и вошли.

Ребята спали. И наши, и старшаки. Как две банды, поделившие зал на правую и левую территории. Кто-то храпел, кто-то даже что-то произнес во сне. В тусклом, льющемся из окна утреннем свете все было бледным, даже кровоподтеки на лицах.

Тигиль приподнялся на локте, увидел нас и сел.

— Свобода! — шепотом сказала ему Дамина, вытянув руку вверх. — Охраны нет. В принципе — можно всем по домам расходиться.

— «Мнимая свобода — хуже тюрьмы», — послышался голос Дроша. Избитый аристократ не в силах был ни пошевелиться, ни поднять головы. Тело его к дракам было совершенно непривычно.

— «Она пахнет отхожей ямой из уступок и умалчиваний...» — сонно, а потому хрипло, закончил цитату Эмиль.

— Фалерс? — я подошла и присела перед ним на корточки.

— Он самый... Эрик был уверен, что ты придешь, - Эмиль провел пальцами по моим волосам. Рука его была испачкана высохшей кровью, и под носом тоже запеклась темная юшка. 

— Едрен же, девчата! — проснулся Левон. — Вы зачем сюда явились?

— Воды вам принесли. И одеяла. Холод же собачий, — спокойно сказала Дамина. — Мы уже уходим. Эти... — она махнула в сторону старшаков. — Пусть навсегда запомнят, какие мы хорошие девочки... Чтоб ноги их на нашем этаже больше не было! Особенно Ларика! Ами, ну нет, не смей плакать. Идем!

Дамина потянула за руку Ами, обнимающую Дроша и уже всхлипывающую в голос. Больше всего сейчас хотелось быть рядом с ребятами, обнять и никуда не уходить. Но оставаться было опасно. Поэтому я коротко обняла по очереди обоих братьев, и мы с девочками ушли. Подперли лопатой дверь, как было, вернулись и долго еще сидели в темноте у нас, говорили. Обо всем. Я рассказала девочкам свою историю. Коротко. Потому что сон медленно, но верно путал мысли, спасительно уводя за руку туда, где можно было на время обо всем позабыть.

Днём мы снова пошли к тренировочному, но там уже стояла охрана. Гвардейцы велели нам убираться, сказали, что ребят будут держать в зале до вечера.

— Покормите их хотя бы, — попросила гвардейцев Дамина.

— Перед поркой лучше не есть, — ответили ей. — Начнут блевать, только хуже будет.

В голосе мужчины прозвучало сочувствие. Он знал, о чем говорил не понаслышке.

И вот теперь они стояли перед всем университетом. Сонные, злые, опухшие, с разбитыми лицами, полные страха и негодования. Братья торчали над всеми на голову. Гвардейская одежда Эрика смотрелась в этой шеренге как насмешка. Нос Эмиля опух, по подглазицам растеклись симметричные фингалы. Впрочем, здоровый, рыжий Ларик сам выглядел не лучше. Эмиль мог собой гордиться, и он гордился. Смотрел на меня, слегка улыбаясь. Мол, так получилось. «Я не хотел брать в руки меч, но взял». Такой вот привычный мальчикам пафос, который помогал перебороть страх.

Чанов читал приказ в полнейшей тишине. Его резкий и при этом неторопливый голос отлично добирался до ушей каждого.

— За драку, учененную ночью в помещении женского общежития, за проникновение в общежитие и нападение на дружину, студенты... -

Он глянул в бумагу и зачитал, коверкая фамилии: — Тигиль Талески, Левон Погосян, Герт Тужик, Эмиль Травинский, Эрик Травинский...

Услышав свое имя, Эрик сделал широкий шаг вперёд и, театрально козырнув капитану, отчеканил ну совершенно по-военному:

— Я. Что прикажете, господин комендант? Могу сам себя высечь.

Я закрыла лицо руками. Идиот. Эричек, ты совершеннейший идиот. Милый, они же теперь тебя изобьют по-взрослому... Такие как Чанов не терпят публичного унижения своей персоны.

Чанов задержал взгляд на Эрике, чуя смешки и то, как сразу и опасно расслабилась вся эта непокорная, избалованная молодежь, никогда не видевшая ничего страшнее отцовского ремня.

Чанов ничего не ответил Эрику, а только кивнул, фиксируя выходку, и продолжил:

— ...и Борей Рет-ви-мов, согласно уставу военного положения получают наказание по десять ударов розог первого образца. За дерзость и неправомерное ношение формы — (он сверил фамилию по списку) Эрик Травинский — пятнадцать ударов розгами второго образца. Исполняющая свой долг дружина свободна. Вся, кроме руководителя. Илларион Роппель — десять ударов розгами второго образца, за то, что допустил мордобой и приставал к девушкам.

Я услышала торжествующий смешок Дамины. Неужели это она сдала Ларика Чанову? Ради справедливости, разумеется... ради правды...

Били по спине. Не по пятой точке. Я подумала, хорошо, меньше позора, но кто-то понимающий в толпе сказал — сволочи. По спине в сто раз больнее. 

Этот кто-то оказался прав....

(Просто материалы для второй книги... пока все... и так, мне кажется, затянула эпизод)