Инициация (Путем мужчины)

Роман был задуман для межавторского проекта "Метро-2033". На волне популярности моего романа "Выход силой" и задумка эта поначалу встретила горячее одобрение издательства. Однако, буквально сразу оно к моему авторству охладело и, думаю, уже навсегда...

Инициация

(Путем мужчины)

Роман

Часть первая

Праздник совершеннолетия

1

Снег скрипел под лыжами, заставляя Антона морщиться. Нет, не то, чтобы ему не нравился сам звук — сочный, упругий, ничуть не похожий на морозный шорох глухозимья. Просто разносился этот скрип далеко вокруг, кого из невидимых обитателей Леса распугивая, а кого и приманивая. Но сегодня это как раз было на руку, ведь шел юноша не на обычную охоту. Сегодня ему была нужна не просто добыча, а Добыча. 

Он далеко стороной обогнул красное пятно, расплывающееся под раскидистым дубом. Никакая это не кровь. Даже ничего общего с ней не имеют багряные разводы, окруженные нежно-розовой, как мороженое — говорят, раньше, давным-давно, лакомство было такое — каемкой. Только совсем безмозглый человек или неразумный ребенок может прельститься красотой Мороженого — безобидный на вид цветной снег обжигает кожу словно ядреная кислота, оставляя долго не заживающие язвы. А если площадь ожога велика, то, говорят, и окочуриться можно. Только хотелось бы Антону поглядеть на того, кто оставляет неприкрытым так много тела. Этого и летом умные люди не делают, а уж зимой и подавно. Даже круглый дурак так делать не станет. Потому как холодно. Очень.

Вообще в Лесу ничуть не страшно, не то, что в Городе. Конечно, если знать, что к чему и правил придерживаться. Тех, кто правил не знает, нигде не любят — ни в Лесу, ни в Городе, ни на Болоте, ни на Свалке. Даже на Пустыре не любят, хотя, что Пустырь? Пустырь, он и есть Пустырь. Пусто там. Хотя, как знать? Антону там бывать пока не приходилось. Может, Пустырь не так уж и пуст... Может, живут там какие-нибудь пустырники...

Он понял, что задремывает и встряхнул головой. Однообразная белизна снега и мерный скрип убаюкивали не хуже колыбельной. Не хватало еще уснуть на ходу. Чтобы встряхнуться, охотник перешел на бег, но очень быстро снова замедлил ход. И не потому, что устал — завидел Сладкую Сосну. Это было кстати.

Широко размахнувшись, Антон метнул рогатину в толстый красно-бурый, покрытый чешуйчатой корой ствол и с удовлетворением отметил, что широкое стальное перо вонзилось в пальце от того сучка, в который он метил. Можно было и с места ткнуть — древесина у Сладкой Сосны мягкая — но отчего же потренироваться лишний раз? Тренировка охотнику не помешает. 

Он не без труда выдернул оружие (ну что сказать —перестарался с размахом) и принялся наблюдать, как из глубокого пореза начинает сочиться смола, сначала прозрачная, но мутнеющая на глазах, становясь молочно-белой. Учитель что-то говорил о реакции содержащихся в ней веществ с кислородом воздуха, но Антон никогда не был особенно силен в химии. В сон его клонило от химии. И от математики клонило. И от физики. То ли дело история или биология! Вот эти науки он впитывал всей душой. Что с того, что она, история, наука мертвая? География, вон, тоже мертвая, или английский, а учат ведь. Зато уж биология — живее всех живых.

Юноша сковырнул загустевшую каплю смолы, скатал в шарик и сунул в рот. Язык тут же обожгло, будто уголь лизнул, но он стерпел, зная, что ожог тут же пройдет — тоже какая-то там реакция, но уже со слюной. Зато, когда жжение прошло, сменившись приторной сладостью, Антон ощутил прилив бодрости, словно и не было многих километров пути. Хорошая штука — смола Сладкой Сосны! Жаль только, что хранить ее нельзя — надо сразу употреблять. Старой смолой насмерть отравиться — пара пустяков. Так старики говорят. Никто не проверял, конечно, дураков нет...

Не ладилась сегодня охота: пять часов на ногах, а еще ни одного следа стоящего — так, мелкота одна. В другой раз, конечно, и мелкота бы сошла — добыча, она и есть добыча — но сегодня размениваться на мелочь было нельзя. Как и возвращаться с пустыми руками. А вот Добычи все не было.

Пушок появился как всегда внезапно — только что не было его, моргнул, а он тут, как тут — огромный, пушистый, словно шар, почти сливающийся со снегом. Только желтые глазищи от сугроба отличают и розовая пипка носа. И алая пасть, утыканная острыми, будто взаправдашние ножи, зубами. 

— Нашел чего-нибудь? — с надеждой спросил охотник у своего друга, но тот, разумеется, не ответил.

Но этого и не требовалось: друзья давным-давно научились понимать друг друга без слов. А может быть умели всегда. Не всегда, конечно, но только ни один, ни другой не помнили этого времени.

«Конечно, нашел, — читалось в ярко-желтых глазах с узкими щелками зрачков. — Пойдем...»

Зверь исчез так же внезапно, как появился, и Антону ничего не оставалось, как идти по его следам, глубоко впечатавшимся в плотный снег. Все-таки Пушок — большой мальчик, потяжелее самого охотника будет, а в след широкой лапы легко влезают обе его растопыренные пятерни.

«Подумать только: а ведь когда-то у меня за пазухой умещался...»

Юноша продрался сквозь густой кустарник — это коту, даже такому большому, он нипочем — исцарапавшись о колючки и успев раз десять про себя проклясть мохнатого приятеля (и тут же так же про себя простить и попросить прощения), и оказался на небольшой полянке. Летом тут, наверное, было болотце, поскольку посреди пятачка девственно-белого снега, окаймленного растительностью, не торчало ни былинки. И следов тоже не было.

— Ну и зачем ты меня сюда приволок? — сердито выговорил Антон невидимому, разумеется, в кустах Пушку, сдирая рукавицу и слизывая с запястья кровь, сочащуюся из глубокой царапины («Прижечь бы, да нечем…»). — Нет тут ничего...

Впрочем, нет: у дальнего края полянки в снегу темнела проталинка, и из нее поднимался легкий, едва заметный на белом фоне парок. Ну, так и есть! Бестолковый зверь привел охотника к колонии зимних грибов! 

Никакие это, конечно, не грибы — просто называются они так. И не растения даже. Что-то вроде морских актиний — Антон видел такие в старинной книжке про морскую живность. Неподвижные, размножающиеся делением существа, селящиеся в строго определенных местах и от того довольно редкие. Практически безобидные, зато очень вкусные и полезные. Если правильно приготовить, естественно. Правда, как и многое другое в Лесу, не говоря уже о Болоте или Свалке, брать их голыми руками нельзя ни в коем случае. Но не из-за яда или острых зубов. Просто, в процессе жизнедеятельности, эти странные полуживые организмы вырабатывают так много тепла, что запросто можно обжечься. Ну, как о кружку с горячим чаем, например, или горячий пирожок. По проталинам в снегу и парку, поднимающемуся над ними, их и находят. А вот летом их не встречал никто, оттого и зовутся они «зимними грибами». 

Нет, в другое время юноша был бы очень рад находке. Всего и делов-то — разгрести снег, да выковырнуть глубоко вросшие в землю толстыми ножками «грибы». Всего ничего, а добыча солидная. Но сегодня возиться с грибами было нельзя — зимний день, даже в марте, короток и до темноты надо или сделать дело и возвращаться или искать место для ночлега, поскольку возвращаться с пустыми руками домой нельзя. 

«Разве что на перекус себе, да Пушку наковырять... — подумал Антон, выбираясь на полянку. — Вдруг, действительно заночевать придется? В таком случае припасы лучше поберечь...»

Он пытался стряхнуть с себя чувство тревоги, возникшее ниоткуда с того самого момента, когда сквозь ветки впереди замаячила полянка, и никак не мог. Что-то беспокоило его, не давало сосредоточиться...

Охотник был уже почти на середине, когда в кустах истошно взвыл кот. 

— Чего ты? — обернулся Антон в ту сторону, откуда орал невидимый зверь. — Сам меня привел сюда, сам визжишь чего-то... Ты уж определись давай...

Он не понял, что произошло: впереди, там, где только что курилась дымком безобидная проталинка, с ревом вырос гейзер вздыбленного снега, как будто под ним рванула мощная мина. 

«Это же... — оцепенев от мгновенного ужаса, охотник попятился, до онемения сжимая в мгновенно вспотевших ладонях твердое древко рогатины. — Это же...»

Никакие это оказались не грибы. Это была она — Добыча. Даже не так. ДОБЫЧА. Правда она еще об этом не знала и вообще, еще бабушка надвое сказала, кому из двоих суждено сегодня стать добычей.

«Ну, Пушок, — беззвучно шевелил бледными губами юноша. — Ну, удружил!..»

Он-то дурачок рассчитывал добыть Снежного Увальня, Голого Лиса, на крайний случай, Острохвоста, а тут такое.

«Это же сам Крысолов! — в смятении думал Антон. — Залег до весны лапу сосать, а мы, идиоты, его потревожили невзначай. Валить надо поскорее, пока он спросонья не понял, что к чему!»

Крысолов был одним из самых опасных, если не самым опасным хищником в Лесу. Здоровенная, под три метра в высоту, нескладная на вид, тварь, поросшая клочковатой серо-желтой шерстью, походила одновременно и на человека, и на медведя — сутулая, с крошечной головкой, росшей из широченных плеч, с длиннющими лапами-руками... Крысоловом его прозвали за то, что он иногда пробирался ночами в Город и выманивал из домов людей. В основном — детей. Связано это было как-то с древней легендой, но Антон в это не вникал — чересчур памятны были детские страхи перед жутким хищником. Слава богу, что были эти монстры очень редки — на взрослой памяти юноши было только два или три случая, когда Крысолов наведывался к Заводу. Да рассказы старших о том, кто и как потерял своего ребенка, самостоятельно пришедшего в лапы ночному монстру.

«По крайней мере, теперь известно точно, что они на зиму в берлогу ложатся, — думал он. — Вернуться сюда с ватагой друзей, да с настоящим оружием, обложить по всем правилам...»

Рогатина, любовно сделанная своими руками, уже не казалась ему чем-то серьезным против такой махины. Так — несерьезный ножик на длинной палке. Карабин бы сюда... А еще лучше — автомат...

«А еще лучше — пушку, — явственно услышал он голос Учителя, будто тот был у него за плечом. — Эх, малыш, малыш... Рано тебе еще становиться взрослым. Побегай-ка еще годик-другой в подростках».

«Лучше уж бегать подростком, чем лежать трупом! Стать кормом для тупой твари!»

Мысленно споря с Учителем, Антон пятился все быстрее, не сводя глаз с пегой от снега туши, с ревом выпрастывающейся из берлоги. Еще немножко...

— Пушок! — отчаянно завопил он, глядя на белую молнию, метнувшуюся из кустов прямо на широченные плечи монстра. — Назад, Пушок!!!

Но тот уже с утробным мявом, драл когтями мгновенно залившуюся кровью тушу хищника, от неожиданности и боли сменившего рев на визг. 

— Пушок!

Страшная лапища походя смахнула со спины зверя, кажущегося по сравнению с монстром обыкновенным котом, даже котенком, но тот, кувыркнувшись в снег, снова мячиком скакнул обратно, норовя вцепиться твари в голову, вернее, в злобные глазки, едва различимые под мощными надбровными дугами. Совсем не думая о себе.

«Он же убьет его! — в смятении подумал Антон, остановившись в нерешительности: чувство самосохранения гнало его прочь, но старая дружба заставляла остаться и вступить в бой. В заведомо неравный бой. — Он там сражается за меня, а я... Трус! Баба!»

И ринулся вперед, только спустя мгновение, с удивлением для себя осознав, что тоже вопит во все горло.

— А-а-а-а-а!!!..

Крысолов как раз скинул в очередной раз со спины Пушка и с изумлением выпялился на человека, несущегося на него, выставив вперед какую-то несерьезную палку. Матерый хищник привык иметь дело с больно плюющимися железом из громыхающих палок человечками, а тут — какой-то клоун. Несерьезно…

— Ар-р-р-р! — попытался он ревом отпугнуть охотника, собираясь разделаться с ним сразу после того, как покончит с мелкой, но настырной и жутко когтистой фурией, уже едва не лишившей его глаз. — Ар-р-р-ры-ы-ы-ы!!!

И это было его фатальной ошибкой.

Полуметровое перо рогатины, откованное из инструментальной стали под руководством Мастера, закаленное и любовно заточенное до бритвенной остроты, с размаху уткнулась в косматый бок, и вошло в плоть туго, словно в мерзлое мясо — чересчур мощным был мышечный каркас монстра. Зато тут же заставило его позабыть про Пушка, самозабвенно рвущего когтями спину.

— Ау-у-у-ы-ы! — рычание перешло в вой и несуразное существо качнулось в сторону Антона, стремясь достать его когтистой лапой.

Но тщетно: уперев рогатину в плотный снег — другой конец древка специально был снабжен плоским затыльником, юноша уклонился от удара, который, придись он по цели, легко оторвал бы ему голову и выхватил из притороченного за спиной колчана лук.

Это только кажется, что лук и стрелы — несерьезное архаичное оружие, пора которого миновала сотни лет назад. В умелых руках хороший охотничий лук может легко поспорить с карабином. Особенно, на малой дистанции.

— Ден-н-н-нь — тренькнула тетива из углеродистой «рояльной» проволоки и тяжелая стрела глубоко ушла в широкую грудь зверя. — Ден-н-н-нь... Ден-н-н-нь...

«Только бы в Пушка не попасть, — озабоченно думал Антон, методично всаживая стрелу за стрелой в уже не ревущего, а жалобно, почти по-человечески стонущего монстра. — Только бы под стрелу не подвернулся, дурачок пушистый!»

Да Крысолов и внешне похож был на человека — старого, больного, немощного человека. Никакой это не зверь...

Антон опустил лук с наложенной на тетиву стрелой и шагнул к умирающему животному. В маленьких глазах под низким лбом стояла смертная тоска, из полуоткрытой пасти на покрытую инеем шерсть текла алая дымящаяся кровь...

— У-у-у-м-м-а-а-а-у! — истошно взвыл Пушок и Антон, словно от хлесткой пощечины пришел в себя.

Умирающий монстр почти достал его лапой. Почти, но даже от скользящего удара когтей, вырвавших клок ткани из куртки, юноша кувырком полетел в снег. 

Наваждение пропало бесследно. Ничего человеческого в могучей фигуре уже не было. Крысолов был зверем, страшным хищником, и умирать совсем не собирался. Наоборот, в единственном уцелевшем его глазу (до второго кот все-таки добрался) светилось торжество. Он надвигался на барахтающегося в снегу охотника, занося для удара сразу обе лапы. Рогатина, ушедшая в тушу до самой крестовины, лишь бороздила окровавленным древком снег не в силах удержать тушу.

«Будь хладнокровным, — снова услышал Антон голос учителя. — В любой ситуации у тебя есть решающее преимущество над зверем. Он — зверь, но ты — человек...»

— Сдохни, тварь! — неожиданно для себя заорал юноша и монстр, уже торжествующий победу, недоуменно замешкался. — Сдохни!

— Ур-р-р-р... — в реве сквозила нерешительность, почти вопрос. 

Стрелу при падении Антон потерял, но лук был в руках, и новая стрела легла на тетиву взамен пропавшей, когда Крысолов уже навис над ним.

«Человек...»

— Дын-н-н-н... — глухо отозвался облепленный снегом лук, и страшный удар глубоко вмял охотника в снег, разом отключив сознание...

*          *         *

На Завод опускалась ночь — невидимое за тучами светило угасало на глазах.

— Пора закрывать ворота, Гриша, — шепнул лысоватый толстячок на ухо высокому мужчине в лохматой шубе, безотрывно наблюдающему за дорогой, скрестив руки на груди. — Сегодня уже никто больше не вернется — темно. Будем надеяться, все целы, просто заночевали в Лесу и продолжат завтра.

Высокий, помедлив, кивнул гривой роскошных волос, стянутых в хвост — его все звали только Вождем и лишь самым близким позволялись фамильярности. Толстяк входил в этот «ближний круг» давно и прочно. 

— Передай привратникам, что я велел закрывать, — поманил он пальцем мающегося неподалеку, но так, чтобы не слышать о чем говорят старшие, подростка. — На сегодня все.

Посыльный сорвался с места, а Вождь подошел к парапету, прикрывающему смотровую площадку, и оперся плечом на зубец, неряшливо, но надежно выложенный из кирпича — наследие тех времен, когда у вырождающихся горожан еще водилось серьезное оружие. Теперь опасаться было нечего: никакая стрела не добьет с того расстояния, где начинались первые дома, а подкрасться ближе было просто немыслимо — Завод окружала широкая, тщательно очищаемая от растительности полоса, напичканная минами, ловчими ямами и прочими смертоносными сюрпризами. 

Лысый, пользуясь тем, что посторонних нет — авторитет Вождя должен быть непререкаем — положил пухлую ладошку на лохматое плечо друга:

— Да никуда он не денется, Гриша, — проникновенно заверил он. — Антошка — один из лучших наших мальчишек. Я бы не поручился за Ковалева или Агаркова, но за Антошку я спокоен целиком и полностью. И ты успокойся.

— Легко тебе говорить, Валентин, — бросил через плечо мужчина, когда-то звавшийся Григорием Александровичем Коренных, но давно уже ставший для всех просто Вождем. — Кого я после себя оставлю? Он у меня один... Прости, — осекся он, вспомнив вовремя, что у старого его друга вообще нет детей. — Я не хотел тебя обидеть...

— Чего уж там! — незлобливо махнул рукой толстяк. — У тебя один — зато у меня — десятки.

И он был прав, этот добрый лысый толстячок, которого на Заводе иначе, как Учителем и не звали. Причем, добрая половина заводчан звала его так по праву... Слишком мало осталось тех, кто помнил еще настоящие школы, но все были рады тому, что угроза гибели маленькой колонии, кажется, миновала: подрастало новое поколение, выпестованное в понимании того, что твое маленькое племя — единственное, что у тебя есть. Именно так: не народ, не семья, но племя, род. Пусть пока еще в процессе создания. Только старейшины помнили неуклюжие и бесполезные попытки спасти всех вокруг, договориться, организоваться, дождаться помощи... Слишком большой крови стоили они, поэтому молодых решили даже не посвящать в эту тайну племени. Пусть думают, что всегда было лишь Племя, окруженное кольцом врагов: неразумных, но смертельно опасных порождений Катастрофы и еще более опасных — полуразумных. В разумности бывшим сородичам после долгих обсуждений и споров было решено отказать, потому что из осознания сопричастности вырастает жалость, а жалость — непозволительная роскошь в этой войне всех со всеми без конца...

А сколько было споров, сколько было сломано копий в бесконечных баталиях между поборниками гуманизма и стремящимися выжить любой ценой. Время и тупая злоба, окружающая крошечный человеческий оазис, примирили всех. И всё, потому что сторонники цивилизации, пережившие ее саму (хотя в большинстве своем — ненадолго), оказались в меньшинстве. И теперь, отринув это вековое «общечеловеческое» заблуждение, Племя, все больше сливаясь в единый организм, понемногу росло, готовясь, если не сейчас, то в ближайшие поколения — точно, выплеснуться за пределы стен, защищающих Завод, и превратиться в Народ. Об этом мечтали старейшины, помнившие тот Народ, к которому они все когда-то принадлежали. Великий, могучий, но слишком добрый и беспечный, чтобы выжить. И надеялись, что новый, зародыш, которого они тщательно лелеяли в крепкой скорлупе, будет все-таки лишен погубивших предтечей недостатков...

Вождь слишком глубоко погрузился в свои невеселые мысли и не сразу заметил, что друг теребит его за рукав шубы.

— Чего тебе, Валя? 

— Гриш, глянь-ка туда, — пухлая ладошка Учителя указывала куда-то в сгущающуюся тьму. — Никак еще кто-то топает? Проклятые глаза, не вижу ни черта!

Мужчина тоже ничего не увидел.

— Кажется тебе, Валентин. Блазнится… 

— Да нет же, Гриша! Гляди!

— ...эй... — донесся едва слышный голос с самой границы периметра. — ...айте!

Вождь до рези в глазах вгляделся еще раз. Действительно, что-то живое копошилось там, в самом начале «фарватера» — секретной тропы, проложенной в обход ловушек и регулярно изменяемой, чтобы никто кроме своих не смог приблизиться к стенам Завода. 

— Ну и филин ты, Валя, — покачал он головой. — А еще на зрение грешишь. Никак кто-то из наших молодцов возвращается. Пусть подождут закрывать пока. 

Теперь уже легко можно было разглядеть фигурку, бредущую по сложной, ничем не обозначенной траектории к воротам. Для посторонних ничем не обозначенной — своих же с малолетства учили видеть секретные вешки, отличать их от ложных. 

«Неужели Антошка? — немолодое сердце Вождя внезапно пропустило удар. — И с добычей... А почему так медленно? Ранен?»

Он всей душой стремился туда — навстречу единственному сыну, чтобы помочь, поддержать... И только усилием воли удерживал себя даже от того, чтобы спуститься к воротам. Антон должен все сделать сам. Иначе, какой из него будет воин? И не простой воин — будущий Вождь.

Мгновенно собравшаяся у ворот толпа взорвалась радостными криками и Григорий, теперь уже никуда не торопясь направился к лестнице: это действительно был Антошка и его уже узнали.

«А ведь стареешь, Григорий Александрович, — явственно услышал он. — И зрение не то, и сердчишко пошаливает... Не пора ли на покой, дорогой ты наш человечище?»

Внутренний голос на этот раз походил на язвительный баритон Евгения Борисовича — Завхоза. Не совсем соответствующая Племени должность, но аналогии в древней истории, увы, не нашлось. Не врага, нет — старого, проверенного соратника. Почти друга. Почти. Вот уж кто был рад бы, если бы Антошка вернулся с пустыми руками. Или лучше не вернулся бы совсем. Подбодрил бы, посочувствовал бы старому товарищу, сказал бы что-то приличествующее событию. Ведь старший его сын уже прошел Инициацию в прошлом году. А второй, видимо, успешно пройдет в этом: часа два назад вернулся, волоча панцирного прыгуна — хищника не очень крупного и опасного только полному балбесу, но для зачета вполне достаточного. Он ведь всегда был, как и старший, весь в папашу — уверенный середнячок, не первый, упаси Создатель, но и далеко не последний. Когда-нибудь их потомки выгравируют на своих гербовых щитах сакраментальное: «Лучше синица в руках...» И ведь будут эти потомки: еще два сынишки у Завхоза подрастают. А уж девок-то наплодил...

«Прекрати! — одернул себя Григорий. — Мы Племя, а все остальное — от Лукавого».

Шумная толпа почтительно расступилась перед Вождем. Антон как раз входил в ворота, таща за собой что-то не очень крупное на импровизированной волокуше из лапника.

«Неужели все-таки незачет? — с горечью подумал отец, оценивая на глаз размеры непонятной еще добычи. — Эх, сынок, сынок...»

— Ты что, Антошка — ежика грохнул? — с хохотом спросил Бориска, сын Завхоза, сделав вид, что не замечает Вождя. — Ничего покрупнее в целом Лесу не нашлось?

Дружки Бориса с готовностью захихикали, косясь на сумрачного Григория: сегодня был их день, и можно было немного пошалить, ничуть не опасаясь старших. 

— Помолчите, — оборвал веселье Учитель, шагнув вперед: когда было нужно, мягкий по натуре и добрый толстяк все-таки умел быть твердым. — Похвались-ка добычей, охотник.

Антон как-то шало глянул на него, неуверенно пожал одним плечом и, с заметной натугой сняв с волокуши непонятный комок, облепленный снегом, положил его к ногам наставника. При этом его качнуло, будто пьяного.

— Вот... — пробормотал он и еще раз покачнулся. — Всего не смог... тяжелый больно...

Учитель, позабыв про солидность и обширные телеса, шустро присел над добычей и осторожно перевернул что-то, и впрямь похожее на древесного ежа, свернувшегося в клубок.

— Крысолов! — ахнул он. — Да матерущий какой! Как же ты его, мальчик мой? В одиночку? Рогатиной?

Отец, плюнув на приличия, тоже присел рядом с другом и с ликованием опознал в «еже» оскаленную башку хищника, злобно косящего одиноким, навеки замершим глазом, на притихших людей. Из второй глазницы торчал обломанный черенок стрелы, так и не смогшей пробить толстенную черепную кость насквозь.

— Едва не задавил... — едва слышно прошелестел Антон, без сил опускаясь в снег. — Пушок...

— Так нечестно! — Бориска уже не улыбался, зло выплевывая слова. — Нужно в одиночку, а он с тварью своей сообща! Нечестно так!..

Завхоз вразвалочку подошел к сыну, исходящему злобой, и отвесил ему звонкую оплеуху.

— Нечестно, — передразнил он. — А кто ж тебе мешал своего Пушка завести, сынок? Правильно я говорю, а, Вождь?

Толпа зашумела: Племя, как обычно, разделилось на две неравные половины, и Григорий с горечью подумал, что когда придет время, Антону будет ох, как нелегко стать Вождем...

«Поживем — увидим...»

Внутренний голос теперь был похож на голос Валентина.

— Зачет, — поднялся он на ноги и отряхнул ладони. — Как ты думаешь, Учитель?

— А как же! — радостный друг был готов расцеловать лучшего своего ученика. — Да это не зачет, а подвиг! Да о нем песни слагать будут! Кто из вас видел Сказителя, друзья?

— Погоди ты со Сказителем, — строго одернули его из толпы. — Тут не о Сказителе, а о Знахаре думать нужно. Парнишка-то, похоже, ранен. На нем лица нет.

Антон и в самом деле, сидел, привалившись к створке ворот спиной, и едва держался, чтобы не упасть ничком. 

И упал бы, если бы добрый десяток дружеских рук не подхватил его, чтобы унести в теплые недра Завода.

Пушок, неразличимый в подступающей темноте на фоне сугробов, дождался, когда ворота закроются окончательно, потом бесшумно встряхнулся и, аккуратно ступая по глубокому снегу, удалился. Он-то был спокоен за своего друга с самого начала.

Ведь тот просто устал. Смертельно устал...

*          *         *

Антошка, весело насвистывая, топал по своим мальчишеским делам по одному из коридоров Завода. Отчего же не посвистеть вволю, когда рядом нет взрослых, почему-то очень не любящих это занятие? Тем более что уроки сделаны, домашних дел нет, живот набит, а что еще нужно одиннадцатилетнему пацану для полного счастья? 

Коридор был освещен крайне скупо — какой идиот будет расходовать драгоценную энергию на освещение пути, и без того всем известного и совершенно безопасного? Так, горели кое-где светодиоды, питающиеся от биобатареек. Светили они, как говорится, себе под нос, но и их бледного света привыкшему к темноте мальчишке было вполне достаточно. Он и вообще без света мог бы передвигаться по знакомому до последней щербины на покрытых кафелем стенах Второму Ярусу. Хотя бы, отсчитывая заблокированные намертво и заваренные для верности двери в цеха: людям столько свободного места было не нужно, а проконтролировать все коммуникации, связывающие цеха, как с поверхностью, так и с Подземельем, было просто нереально. Проще уж совсем оградить себя от всех возможных гостей с той стороны.

Поэтому движение вдали, возле развилки, он заметил раньше, чем услышал возню. 

«Чего тут может быть опасного? — беспечно подумал мальчишка, на всякий случай, все же, кладя ладонь на рукоять ножа: даже последняя девчонка не выйдет из дома без оружия. — Кто-то с Первого Яруса заблудился, наверное».

Над обитателями Первого Яруса «второярусники» всегда подшучивали, считая людьми недалекими. Что еще взять с мастеровых и фермеров, никогда не покидающих Периметра? Свои, конечно, спору нет, но как же обойтись без вечного «ты не с нашей улицы»? Оттого взрослые травили анекдоты, в которых соседи всегда взаимно выступали тупицами, жадинами и трусами, а дети нередко тузили случайно забредшего к ним ровесника — уроженца чужого яруса — почем зря. Хотя, впрочем, эти «распри» никогда далеко не заходили, не слишком мешали делам, требующим общего участия, а старейшины даже поощряли некую здоровую агрессивность, не дающую Племени излишне расслабляться даже в самые спокойные времена.

Но оказалось, что возились у развилки вовсе не чужие, хотя и не очень рад был Антошка встретить эту компанию.

Бориска, сын Завхоза и давний недруг с двумя своими верными клевретами — Санькой Рыжим и Игорем, откликавшимся на странную кличку Ига, сидели на корточках вокруг чего-то пока невидимого и были так увлечены, что даже не обратили внимания на мальчишку, посчитавшего за лучшее проскользнуть мимо, не привлекая их внимания. Не пускать же, в самом деле, нож в ход против людей, да еще и «своих»? Антон хлюпиком не был, но эта неразлучная троица, пожалуй, намылила бы шею любому даже старше их. К тому же все знали, что Завхоз и Вождь недолюбливают друг друга, хотя и сохраняют изо всех сил видимость лояльности. О причинах этой глухой вражды предпочитали не распространяться, но она проецировалась и на отпрысков обоих мужчин. И нередко переходила в открытую фазу: и один на один, до кровавых соплей и синяков, и ватагой на ватагу, да, чего греха таить — и вот так, трое на одного...

Так и миновал бы мальчишка развилку без последствий для себя, но уже сделав несколько шагов по нужному ему коридору, замер на месте, как вкопанный. До того острым было чувство, будто кто-то неслышно крикнул — не рядом, не близко, даже не на ухо, а прямо в мозгу: «Помоги!» И уже не смог не вернуться назад.

— Что это вы делаете? — окликнул он увлеченно сопящих ребят.

Бориска оторвался от своего занятия и, смерив взглядом с головы до ног неприятеля, лениво обронил через губу, будто плюнул:

— Топай, куда шел... Вожденыш.

В другое время только это презрительная кличка, никак не могшая родиться в детском мозгу самостоятельно без участия кого-то взрослого и предельно недоброго, сама по себе стала бы поводом для драки, но не сейчас.

— Я ведь по-хорошему спрашиваю.

— Да чего там, Бориска, — шмыгнул вечно сопливым носом Рыжий. — Пускай посмотрит. А отлупить его мы всегда успеем.

— Ну, смотри, — великодушно разрешил сын Завхоза и посторонился. — Я сегодня добрый.

Первым, что бросилось в глаза Антону, был Кислотник — крупный, добрых полметра в диаметре, гриб, напоминающий круглый кувшин с широким горлышком, неровные края которого были выворочены наружу. Хотя, кто его знает — гриб это или не гриб? Принято было считать грибом это неприятное порождение Подземелья, поэтому все и считали его грибом. Сидит на месте, не растение и не животное — только грибом ему и быть. В пищу он не годился, но внутри рыхлой кожистой «крынки» скапливалась жидкость, сходная по действию с концентрированной кислотой. И кислота эта, разъедающая все на свете, от металлов и органики, до стекла и некоторых пластиков, широко использовалась на Заводе. Для изготовления тех же биобатареек, например.

«Во безбашенные, — с некоторой завистью подумал Антон. — В Подземелье ведь слазили. Ох, и надраят им задницы родаки. Если узнают, конечно...»

И только после этого он обратил внимание собственно на то, чем занимались мальчишки.

Сначала он подумал, что зверек, которого проволокой прикручивали за лапки к скрепленным крест-накрест деревяшкам — обычная крыса. Ну и что из того, что белая? Добрая треть шныряющих всюду пронырливых грызунов была белого цвета. И пятнистые встречались, и даже полосатые (хотя и очень редко). Но вот хвосты у них всегда были розовые и голые, а вот у распинаемого Бориской крысеныша — почему-то пушистый. 

«Какая же это крыса? — спохватился Антон, наткнувшись на полный боли и мольбы о помощи взгляд золотистых глаз зверька. — Это же котенок!»

— Вы что с ним собрались делать? — спросил мальчишка.

— Как что? — осклабился Ига, ковыряя в носу. — В Кислотник сунем. Посмотрим, что будет.

— Отпустите, — велел сын Вождя, сжимая кулаки. — Сейчас же!

— Чего-о? Пошел ты знаешь куда...

Драка была, что надо. Может быть, в обычном столкновении три несостоявшихся живодера и накостыляли бы Антону по первое число, но сейчас на его стороне была правда. Он дрался не просто так — ради драки, и даже не защищал слабого — это ему уже в его недлинной еще жизни уже приходилось не раз. Он, впервые в жизни, спасал от верной и притом предельно мучительной смерти живое существо. И что с того, что нос разбит, глаз заплыл, а губы похожи на оладьи? Главное, что спасенный котенок, благодарно мурлыча, угнездился за пазухой, под рубашкой, порванной в нескольких местах и ему уже больше ничего не грозит...

Антон, улыбнулся в темноте приятным воспоминаниям и закинул руки за голову. Кто же тогда, семь лет назад мог представить, что из крошечного пушистого комочка, который иначе, как Пушком и назвать-то было нельзя, вырастет нынешний Пушок, способный походя свернуть шею не только взрослому мужчине, но и кому покрупнее? 

Неизвестно, какие гены таились до поры в пушистом тельце «котенка» — он не торопился расти, вернее, рос, но умеренно, ничем практически не выделяясь среди обычных заводских кошек — нередких обитателей подземных коридоров и неутомимых борцов с грызунами всех мастей. А когда, наконец, спохватились, что сын Вождя пригрел на груди не обычного пушистика, а самого настоящего монстра, пусть и вполне дружелюбно настроенного к людям (не терпел Пушок лишь неразлучную троицу своих врагов) — было уже поздно. Заводчане настолько привязались к «царь-коту», что ни у кого уже рука не поднималась не то, чтобы убить его — изгнать из тесного людского мирка.

Нежелательный пришелец решил мучающую всех проблему с присущей котам деликатностью — сам незаметно исчез с Завода, воспользовавшись одному ему известным выходом. Он и раньше отлучался иногда по неотложным кошачьим делам, порой, пропадая надолго, но неизменно возвращался. Теперь же, будто узнав, что Завхоз, возглавлявший небольшую группку «пушковых» недоброжелателей, решил «поставить вопрос ребром» — вошедший в силу зверь опять изрядно поцарапал Бориску (хотя легко мог и загрызть, но, видимо, не стал мараться) — пропал, как говорится, с концами. 

Как убивался Антошка, которому тогда шел уже пятнадцатый год, как порывался идти на поиски пропавшего любимца, как обдумывал страшные планы мести Завхозу, которого подозревал в убийстве друга... И какова же была его радость, когда в одну из своих первых самостоятельных охотничьих вылазок в Лес, он вдруг столкнулся с «пропажей» лицом к лицу.

Пушок, перепугал охотника, материализовавшись из снежной белизны на расстоянии вытянутой руки. Перепугаешься тут, когда вскидывать оружие уже поздно! Зато сколько было радости, когда возмужавший зверь, знакомо мурлыча, боднул друга круглой головой в бок, требуя, чтобы его почесали за ушком... 

С тех пор их дружба больше не прерывалась...