О самобытности

Перед каждым литератором, особенно начинающим, встает вопрос, как достичь самобытности. Не задаются этим вопросом те, кто изначально ориентирован на создание коммерческого ширпотреба. Но оставим убогих в покое: в последнее время им и так достается. Остальным очевидно, что писатель обязан быть максимально самобытным: собственно, чем более он оригинален и неповторим – не только в плане мастерства, но и плане тематики, – тем больше у него шансов на читательское увековечение как заслуженную награду творчеству. И тут возникают проблемы.

В самом деле, вот человек – как правило, достаточно молодой – что он может написать такого, что не написано до него? Не только написано, а не испытано другими людьми, которых только в настоящий момент сколько там миллиардов? А сколько раньше жили? Даже согласившись с гипотезой, что человеческие души направляются на повторное прожитие, их число исчисляется в миллиардах. И писателю необходимо сказать нечто новое и небывалое для этих потертых душ, причем количество конкурентов – людей, ранее желавших и ныне желающих сделать то же самое – зашкаливает?

Обратите внимание, сообщить нужно не просто оригинальное: всякие там формальные инсталляции-выкрутасы не прокатывают, – а нечто такое, что возможно исключительно на основе личного опыта. Проще говоря, писатель должен чем-то разительно отличаться от конкурентов, только тогда может рассчитывать на то, что данное отличие запечатлеется в художественном произведении. Это, не говоря о том, что писатель обязан владеть ремесленническими навыками – это само собой и в настоящей статье не обсуждается.

Итак, какие у начинающего – и не только начинающего, а вообще у любого берущегося за перо – варианты?

Можно наблюдать за тем, что тебя окружает – в первую очередь за людьми, – и составлять на этой основе сценки. Это то, что называется реализмом. Если у тебя цепкий взгляд, можно набрести на бессмертный сюжет… Но чрезвычайно сложно, конечно, потому как отношения между людьми стандартны: родители – дети, друг – недруг, любимый – любимая, богач – бедняк, черт – ангел, начальник – подчиненный, и так далее. И все эти отношения описаны во множестве сюжетов. 

Кто имеет преимущества в этой игре?

Прежде всего, люди с изломанной психикой: те, кто вследствие психической болезни или других девиаций наблюдают и, вследствие этого, могут описывать измененный – в психологическим или другом отношении – мир. Не важно, существует этот мир в реальности или является плодом болезненного воображения: для авторов он абсолютно реален – тогда, в соответствии с законами литературы, становится реальным для читателей. За примерами далеко ходить не надо: Гоголь и Достоевский. Психические девиации – то только, конечно, но в том числе – предоставили названным писателям гигантскую фору.

Что-то еще? Да. 

Преимущество имеют также писатели с особыми биографиями, вследствие этого обладающие знаниями по некоторым – не важно, каким – общественно значимым темам. Допустим, Шаламов: насколько он был бы интересен, если бы не описывал ужасы сталинского Гулага?! Просто представьте: Шаламов – наш современник, тусующийся на АТ и работающий в жанре фэнтези. Добился бы успеха, полагаете?

Под особыми биографиями имеется в виду не только отсидка в Гулаге, но и любое отклонение от стандарта, хотя бы профессиональное. Как правило, писатель – помимо профессии литератора – имеет еще начальную профессию, в которой ко времени развития писательских навыков достигает высот, часто изрядных. И его профессиональный опыт интересен не менее прочего. Чехов, Булгаков – они же врачами были, их рассказы на профессиональные темы познавательны. Для обоих медицинская тематика оказалась невыносимо узка, в итоге была преодолена, но не важно. Важно, что на этом можно играть. Возьмем современника – Иевлева, тусующегося на АТ и малость повернутого на ремонте УАЗов. Ну, любит человек это дело, которое – при том, что Иевлев является хорошим писателем, – придает книгам незабываемый шарм. Вот это я и называю особой биографией.

Существуют писатели с этнографическим уклоном: интересные этнографическим описаниями, – ну да Бог с ними, эти слишком часто добивались незаслуженного внимания.

А что с другими?

Если у тебя не изломанная психика и не примечательная биография, остается уповать на наблюдательность и собственно литературные достоинства текстов. Допустим, Ильф и Петров – писатели, за счет обостренной наблюдательности выдавшие незабываемые типажи. Многие ли так смогут в условиях ожесточенной конкуренции – когда вокруг тебя рыскают пронырливые коллеги, а библиотечные полки заставлены произведениями нынешних и минувших? Чем больше конкуренция, тем меньше шансов получить самобытный продукт.

Реализм можно преодолеть за счет фантастических элементов, какими бы эти элементы ни были. Вводишь в текст фантастический элемент – и получаешь произведение нереалистического плана. Если у тебя богатая фантазия, можешь угадать: получить нечто, до тебя никому в голову не приходившее и никем ранее не отмеченное. В такой манере на АТ работает, к примеру, Евгений Лукин: вводит в окружающий его мир фантастического персонажа, или событие, или принимает фантастическое допущение, – и знакомая вселенная начинает играть новыми красками. При этом способе главенствует оригинальная фантазия, которая – опять-таки! – не сама по себе, а не отделимое от реальности дополнение.

А можно иначе: как, допустим, поступал Станислав Лем, для которого принципиально важными были проблематика плюс лингвистические кунштюки. Ими он и отличался от прочих, ими и остался в истории литературы. Та же фантастика, но совершенно иная – по большому счету, не сравнимая с прочими. 

Вот, казалось бы, существуют жанры реализма и нереализма – откуда взяться пространному жанровому разнообразию в указателях литературных порталов?

В основном, это происходит за счет стандартизации сюжетов. Массовые подражания приводят – не всегда, но иногда – к выделению схожих произведений в отдельные жанры. Чем фэнтези отличается от сказки? Тем, что в фэнтэзи действуют сказочные существа особого рода, действующие во многих других подобных произведениях. А чем фантастика отличается от сказки? Тем, что может быть обращена к взрослой аудитории и базируется на наукообразии, чего о стандартной сказке не скажешь.

На возможности придумывать жанры можно сделать имя. Самый яркий, чуть ли не единственный пример подобного рода – Эдгар По, в одиночку придумавший жанр детектива. Кажется, ничего подобного история литературы не знала. Прочие жанры являются либо плодами коллективного творчества, либо уходят корнями в седую древность, а Эдгар По не только придумал, но и выдал непревзойденные жанровые образцы. 

Не всем так повезло, конечно. Возьмем другого американского писателя – О. Генри. Его рассказы узнаваемы с первого взгляда, но соответствующего жанра не образовано – подозреваю, по причине отсутствия достаточного количества подражателей. Случись иначе, приискалось бы подходящее словечко, и строчкой в жанровом указателе АТ стало бы больше. Реализм – но в то же время нечто совершенно особое, достойное выделения в отдельный раздел. 

И тут мы приходим к ранее не упомянутому, а именно – интонации. Пожалуй, это последнее, на чем – после психологических аберраций, особой биографии, буйной фантазии, проблематики, новых героев и оригинальных сюжетов – можно сыграть в самобытность. С моей точки зрения, данная возможность бесконечна, в отличие от остального. Психические девиации стандарты: одного гения-шизофреника и одного гения-параноика на литературу, в принципе, и достаточно. Особые биографии также не могут быть слишком особыми ввиду того, что люди живут в окружении подобных. Не может быть единственного свидетеля какого-либо значимого общественного события, или единственного представителя профессии, или единственного проживающего на данной территории. Появляется гений, отражающий соответствующий информационный пласт, после чего необходимость в подобных резко падает. Именно по этой причине нельзя постоянно писать про Великую Отечественную. Масса талантливых очевидцев выработала этот мощный информационный пласт, а те, кто не очевидцы, не могут выдать гениальное произведение на эту тему по умолчанию. Они очевидцами не являются, и любые их творческие потуги вторичны. Также нельзя слишком полагаться на фантазию. Люди, в своем большинстве, имеют схожие – во всяком случае, типовые – интеллектуальные показатели: даже безудержная фантазия означает, что поблизости располагается человек с такой же, или почти такой же, или даже превосходящей тебя фантазией. Писатель в своих достоинствах никогда не одинок. Абсолютно то же самое можно сказать по поводу новых героев и оригинальных сюжетов: о плечо тебе трутся люди, которые могут то же самое или больше, – тем более что окружающие имеют типовую психологию, соответственно число сюжетов ограниченно. Лишь интонация – невзирая на малое число знаков алфавита – бесконечна. Она то самое, на чем можно играть, обладая единственным преимуществом: тонким слухом.

Допустим, Зощенко играл на интонации, и его творческое лицо незабываемо. Интересно, что он был участником Первой Мировой, но военный опыт в знаменитых рассказах отражения не нашел – следовательно, Зощенко имеющуюся у него фору полностью не использовал. Хотя и так бесподобно получилось. А тот же Эдгар По не только изобрел новый жанр, но и обладал выраженными психическими отклонениями, и в интонации великолепно шарил – иными словами, имел и использовал значительную фору по нескольким пунктам сразу. А Гоголь, помимо психических отклонений, не чурался интонационных находок и этнографического колорита – все вместе это составило его творческий портрет. 

Кажется, перечислены все возможности стать самобытным писателем и задержаться в литературе после смерти. 

Другие способы сделать себе имя, как-то: иметь незаурядные пробивные таланты, или тонко следовать политической конъюнктуре, или быть богатым человеком, или публичной личностью, – не рассматриваются. Просто потому, что эти способы не имеют к литературе ни малейшего отношения.