Летний дождь

            Девушки в восемнадцать-двадцать всегда красивы. Молоды, налиты изнутри жизнью, как яблоко соком. Тонкая кожа пахнет чем-то неуловимо сладким, не имеющим никакого отношения к поддельной парфюмерии, не фига. В восемнадцать-двадцать, почти неуловимо и тем бесценно, девчонки тянут за собой манящий сладкий шлейф счастья. Уже успевшие загореть за его начало, в коротких платьях, в легко-невесомых босоножках, смеющиеся и с раскиданными по тонким плечам длиннющим волосам. Не все, да и ладно, тебе-то повезло, у идущей рядом как раз такие золотистые, как налитая спелая пшеница, пушистые и гладкие, скользящие по спине, по лопаткам с мелкими и офигенными веснушками.

            Девчонки равняются на каких-то там моделей в журналах, не любят собственные не идеальные ноги, не понимая простой вещи: красота не должна быть идеальна. Самые красивые – когда не идеальные. Не длинные у тебя ноги, и очень даже сильные, и что? Крепкие, упругие, мускулы под тонкой кожей прыгают, волосы у нее почти не растут, она и не трогает. Там пара волосков на обеих ее крепконожках, золотятся под солнцем.

            Платье такое… вот как так можно? Вот честно, без него даже лучше, без него привыкнуть можно и не коситься постоянно или даже откровенно пялясь. Под ним только трусики есть и все. Ткань туго натягивается, когда она вздыхает, темнея через белое с салатовым ровным кругами. 

            - Пойдем уже быстрее, - щурится чисто-прозрачными зелено-кошачьими глазами, - дождь щас пойдет. 

            Да ну? Ну да! Не просто пойдет, блин! А…

            Ветер прилетает сзади, оттуда ползет черно-лилово-серое, чуть не на полнеба, догоняет, уже начиная плеваться первыми хлесткими каплями. 

            - Бежим!

            Куда ты, Господи?! 

            Мы шли через парк. В нем зданий со строениями почти и не осталось, кое-чего сохранилось. Я сам бы, даже днем, на спор не сунулся бы в бывший летний кинотеатр. Там огребешь и дальше поползешь. А она туда, и что ты сделаешь?

            Дождь нагнал в самом конце дорожки, у дырки вместо бывшей калитки, подстегнул уже не каплями, уже настоящими струями, тугими и хлесткими. 

            - Ай!

            Там сидели какие-то, но спокойные, под оставшейся крышей, с девчонками и пивом. Брякали на гитаре, курили, пьяных и наглых не оказалось. На нас почти не косились, так, проводили взглядами, когда неслись мимо за саму сцену, где, ломаный временем и девяностыми, торчал огрызок козырька. 

            - Сюда!

            В проем с заваренной дверью почти втиснулись, успев лишь поймать расходящегося ливня. Расходился тот прямо на глазах, хлеща мокрыми и гнущимися от ветра кустами, бурля побежавшей водой и блестя большими пузырями в лужах, растущих прямо на глазах. 

            Вместе с дождем росло неожиданное остро-электрическое напряжение и давление. У меня. И не в голове, а гораздо ниже. Слишком тесный проем, слишком тонкое платье, слишком теплая она, прижимающаяся… спиной. Вот давление и росло. 

            В щели стальной толстой двери долетал разговор на сцене. Только его и не слышалось. Сильно стучало в ушах, отдаваясь по всему телу. А она молчала. Только поправляла мокрые волосы и не отодвигалась.

            Самое страшное с женщинами это крохотный момент самого первого раза. Ты не можешь не бояться. Особенно в семнадцать. Особенно с второкурсницей, вернее, почти третьекурсницей. Бояться неловкого и неумелого себя. Бояться обидных взгляда из-под нахмурившихся и недоумевающих бровей. Бояться совсем ненужных слов непонимания. 

            А тогда страшно не было. Совсем. Дождь бил сильнее, стуча разрывами и барабанной дробью по стонуще-старому козырьку. Она не отодвигалась, даже стала еще ближе. И чуть дрожала сама. Почему? С чего? Мы же и не были никем друг другу, просто знакомые через кого-то, встретились и напросился ее проводить.

            У нее губы были теплыми и очень мягкими. И хорошо, что маленькая, просто из-за спины чуть нагнулся к ее поднявшемся навстречу лицу. И первый закрыл глаза. И первый открыл, когда понял простую вещь: только что мои руки оказались на ее бедре и животе. Под платьем. А она только крепче обняла за шею с головой. И прижалась всей собой. И только помогла, когда вдруг понял, что тут даже и снимать ничего не надо. Только поднять вверх платье и потом подвинуть в сторону совершенно мокрый и теплый шнурок. 

            Наплевать на разницу в росте, возрасте, опыте и всем остальном. Она подалась навстречу, взяла в свои… свою, руку не желающее гнуться из-за давление и показала - как сейчас нужно. 

            Вздрогнула, широко раскрыв глаза, когда к нам присоединился дождь, теплый и такой неожиданный летний дождь, подстегнутый хулиганским ветром. И потом вздрогнула еще раз, чуть раньше меня, молча, не смотря в сторону голосов за заваренной дверью или прохода у кустов. Дождь ведь, никто никуда не пойдет. 

            А моя очередь дрожать пришла сразу за ней. Вот честно, чуть не упал из-за дрожащих ног. 

            - Стой!

            Что? А…

            Дождь заканчивался, но с козырька еще лило мимо нас водопадом. Под ним ее рука стала чистой и блестящей. 

            - Мне надо на электричку успеть. – Она улыбнулась. – А потом в Москву. 

            - А?..

            - Второй год таблетки пью, ты чего?!

            По лужам домой она шлепала босиком, несла в руках босоножки. А я хлюпал промокшими насквозь кроссовками.

            На электричку успели, сумка оказалась не тяжелой. 

            В Москву, наверное, попала.

            И больше никогда не увиделись.