Отцы-командиры

За год до службы познакомился с моей Катей. С её отцом познакомился сразу после. Он ушел на пенсию в СССР, самым краем хлебнув горя, свалившегося на офицеров теперь уже Российской Армии. Офицерам ВВ в девяностых приходилось явно не лучше. А уж как им служилось с теми, кого поставляли военкоматы, думать даже не хочется.

Мы, дети своего поколения, не были дебилами, трусами и прочими охуярками. Мы просто были теми, кем нас сделало время вокруг, время без моральных ориентиров, время самой настоящей разрухи в головах, поведении, способах заработка и норм самой жизни. В армию попадали не сумевшие отмазаться, а желанием служить горели единицы. И то – до призывных пунктов, выбивавших из голову романтику почище дискотечных разборок, где десятеро на троих-четверых, когда бьют всем: руками, ногами и подручными средствами.

Первый БОН нашей духанки оказался бедноват на командиров. Немудрено, полк стоял на границе с Чечней и в ППД находилось, от силы, четверть офицеров, прапорщиков и старшин. Кто-то стоял на Первомайке с Аксаем, кто-то был на ТГ-6, кто-то, вернувшись с командировки, отдыхал.

Батальону не хватало солдат, наши роты насчитывали с взвод полного состава, и первые три месяца во второй МСР имелся лишь командир, капитан Бовкунов.

Бовкунова не любили, но осторожно уважали. Его пунктуальность, дотошность, подчеркнутая офицерская выправка и даже ежеутренне-гладкий подбородок заставляли напрягаться. Английский джентльмен посреди российского бардака, никогда не носивший в Красе камуфляж, любивший не модный в девяностых аэродром с кокардой, а фуражку советского образца.

В Дагестане, на учебных стрельбах, Бовкунов стрелял из всего возможного. Стрелял не картинно выбирая позы, а легко и непринужденно. Когда он добрался до ПКМС-а, мы замерли в ожидании. Комроты не подвёл, показав мастер-класс и выпулил пол-коробки с рук, с плеча и с хода, держа пулемёт за ручку над стволом. Гризли, сплюнув, восхитился. Я охренел от его восхищения и даже узнал пару новых выражений, приблудившихся в мой лексикон с его Южного Урала.

Майор Васильченко, командовавший третьей ротой, заставлял тебя мысленно искать собственные косяки одним взглядом немигающих глаз. Высокий, с тяжелыми вислыми плечами и манерой говорить, больше смахивающей на то, как мой папка говорил в отпускающем градусе подпития. Вместе с харизмой, тяжелой и неумолимой аки Т-80У, майор отличался повышенным градусом выполнения всех высказанных приказов.

Старлей Берсиров служил с нами с самого КМБ. Не любивший обычное «стекло» и предпочитавший «дубок», в мягких «кедрах», строгий, с черными тараканьими усами, в кепке какого-то афганского образца, Берсиров строго каркал и первая рота старалась не попадаться лишний раз на глаза.

Старлей Семёнов, Семён, был простым «пиджаком». Не элементом верхней одежды, а выпускником сугубо гражданского ВУЗа, решившего отслужить положенные два года офицером, променяв их на год рядовым. Семён любил нудеть, натужно орать и требовал к себе внимания аки кадровый офицер. Срочника не проведёшь, срочник чует свое как лиса курочку в плохом сарае и Семёнов злился ещё больше.

На Первомайке он оставался вместе с нами даже заболев. Он бухал кашлем на своей одинокой койке в палатке отдыхающей смены, где мы ворочались на стылых нарах у печки, никак не справлявшейся даже с просушкой портянок. Семён шастал по кольцу окопов и ходов сообщения всю свою смену и уж как он справлялся с температурой – никто не знает. Сколько дураков Семён, поймав нас сонными на постах, простил – тоже никому неизвестно.

Старший лейтенант Эльдар Берсиров, жарким дагестанским летом 99-го приехал на заставу Гребенской мост вместо Саши Мисюры. Старлей Мисюра погиб первых из наших, в офицерскую палату прилетела то ли граната с РПГ, то ли мина, чёрт знает. Берсиров погиб в течение месяца, во втором нападении на заставу. Я лежал в санчасти на ТГ, когда приехал первый БТР разведки. Мы спустили одеяло с ним, не дергавшимся не дышавшим и очень бледным. Он пришёл в себя у самого входа в санчасть, открыл глаз и захрипел. Его имя появилось на нашем обелиске вместе с Мисюрой, которого он заменил.

Майор Васильченко командовал штабом заставы Гребенской мост в ночь дня рождения Токаря с моей ПТБ, когда в заставу палили с красного дома, с белого дома, палили отовсюду. Майор, наверное, мог не вернуться в Крас, но вышло иначе. Ему отняли ногу ниже колена и он продолжил служить, уволившись подполковником. С ним служила его жена, милая женщина с красивыми карими глазами. Когда в строевой, при увольнении, увидел и спросил – как муж, она как-то странно дёрнула лицом и сказала, что всё хорошо. И оказалась, к счастью, права.

Капитан Бовкунов, поймав меня на духанке после двух недель в краевой инфекционке, затащил в канцелярию, выдал пачку писем и заставил немедленно написать маме. Потом оказалось, что он ещё написал сам, написал на три четверти листка из школьной тетради, коротко и по делу, успокоив мою маму. И…

Весной 2000-го мы улетали в Моздок с Автуров. Армейские вертушки нас не брали, а на единственную ВВ-шную вдруг повалила толпа дурнали… журналистов, сплошь в смешанном камуфлированно-гражданском стиле, с фотиками и крайне возбужденных. Нас на «корову» не пустили, заявив – ждите до завтра. Мы пригорюнились, сели курить и ждать нашего контрактника, отправившегося прошарить насчёт поспать ночью.

Капитан Бовкунов возник рядом как из-ниоткуда. Поздоровался не чинясь, спросил – сколько ждём, сказал, что стоило найти его раньше. На следующее утро приказал сидеть на взлетке с самого утра и ждать, когда сядет борт и он сделает рукой «вот так». Ми-26 сел, Бовкунов, командовавший посадками-взлётами от ВВ отправился внутрь, вышел, сделал «вот так» и рассадил нас пятерых на отстегивающихся сиденьях и пожелал успеха.

Майор Васильченко, году в 2019-ом, сказал мне по телефону:

- Помню тебя, хороший был солдат, только задумчивый.

Как-то странно, но стало приятно.

Командиры у нас были разные, это точно.