Глава 36. Два Единорога. Препубликация

Глава обещает быть большой, но препубликация стандартная - примерно на 500 слов.

«Формула Распутина»

Поймать на Николаевской такси категорически невозможно. Клиентура в трущобах небогатая, к роскоши не привыкшая, а таксисты – народ ушлый, – не больно-то им охота со шпаной да голытьбой связываться.
Пришлось «ихнему благородию» плестись в гостиницу пешком.
Впрочем, возможно, это и к лучшему. Ещё в Швейцарии, где довелось Паше прятаться от нижегородской братвы, пристрастился он к пешим прогулкам.
Славные были деньки, несмотря ни на что. В праздности и кутежах утекало время, сутками напролёт бродил он тихими набережными Рейна – от пивнушки к пивнушке, от одного случайного собутыльника к другому. Чистый горный воздух, жаркие философские дебаты за кружечкой пенного, – сыщется ли лучшее лекарство от уныния?!
Кабачок «У папаши Глюка» отличался особенно изысканной публикой: студенты-вольнодумцы, их напыщенные профессора, германские эмигранты, бежавшие от коммунистов, и ещё бог весть кто, но все без исключения с целым выводком откормленных жирных тараканов в голове.
«М-да… Петербург, конечно, с Базелем не сравнится, – сокрушался Паша, в очередной раз тщетно пытаясь раскурить сигару, – Зябко, ветрено, пиво – дрянь, и на каждого захудалого тараканчика по три стукача и два жандарма…»
Зато мысли на морозце бегают шустрее, главное не околеть ненароком.
Яшку Раввина долго вспоминать не пришлось – фигура заметная. Вместе их судьба не сводила, но о подвигах знаменитого одесского налётчика Паша был весьма наслышан. Раввин громил банки, как орехи щёлкал, – дерзко, нахраписто, порою средь бела дня, всякий раз при этом умело заметая следы. Вот только мокрухой брезговал, на чем и погорел, по слухам. Случайного свидетеля не убрал, и загремел на каторгу по полной программе. А погонялово своё он получил из-за неуёмной страсти к философии. Древних мудрецов, говорят, мог наизусть цитировать – греческих, персидских, китайских, ну и еврейских, само собой, – оттого и Раввин.
Однако, тесен мир! Оказывается, в Питер какими-то ветрами занесло сеструху Раввина – ту ещё пташку, судя по всему.
«Нужно будет у шпанца адресок выведать, – походя отметил Паша, – такие связи лишними не бывают…»
А вот ссорится с козырной братвой сейчас не хотелось.
Ради чего? Ради каких-то полутора тысяч? По нынешним временам Паша за день мог потратить больше.
«И всё-таки не похоже на Раввина… Куш взял тысяч на сто, а сеструхе какую-то жалкую подачку шлёт. Или припрятать не успел – весь куш фараоны изъяли?»
Впрочем, Россия – страна контрастов. Ништяк-то, по всей видимости, такую сумму держал в руках впервые. Подумать только! Это ж года три протянуть можно, если на макаронах и бульонных кубиках!
«Получит этот засранец своё бабло, – великодушно рассудил Паша, – Отработает и получит…»
Город меж тем накрывало метелью. Сигара безнадёжно отсырела, да и курить по таким погодам уже не хотелось. Пришлось остановиться, найти ближайшую урну – негоже ведь солидному господину окурками разбрасываться.
Только сейчас Паша заметил, что давно миновал трущобы. Вместо обшарпанных мрачных громадин, над ним нависали вполне респектабельные доходные дома, а вдаль, искрясь неоновыми огнями, убегала Гороховая – улица модных кутюрье, ювелирных лавок и дорогих ресторанов.
Странен Петербург. Он словно бы соткан из отдельных лоскутков, каждый из которых – целая вселенная. Роскошь дворцов здесь соседствует с убожеством, а великосветская манерность – с трамвайным хамством.
Порою Паше казалось, что даже время с пространством сшиты здесь как-то неумело, наперекосяк. Норовят разъехаться, но держаться вместе лишь ветхими нитками мостов и чьими-то молитвами.
Оттого и зыбка здесь реальность, изрядно приправленная радужными грёзами и самыми жуткими кошмарами.