Два поцелуя

Два, потому что в моем романе все дуально. 

Идея от автора https://author.today/post/283930

Подсмотрено у автора 

https://author.today/post/283946

Отрывки из романа "Белая Гильдия".

1. Эрик

Он пришел вечером перед поездкой. Бросил в окно шишку, как приличный вежливый человек.

— Соскучился ужасно! Пошли поболтаемся.

— А как же занятия?

— Все! Перед смертью не надышишься. Надо дать паузу незадолго до выступления, иначе перегоришь и облажаешься. Спускайся! — Он стоял под окном. — Ты вещи собрала?

Вещи я, конечно, еще не собрала, но пошла с радостью, потому что тоже ужасно по нему соскучилась. Вечер выдался теплый, на Эрике была рубашка, заправленная в штаны, и новенький рыжий ремень поблескивал пряжкой в заходящем солнце.

— Здорово, что ты едешь! С тобой гораздо веселее! И потом, если ты будешь в зале, я стану играть для тебя и сыграю еще лучше. Надеюсь, что лучше!

— Ты очень волнуешься, когда выходишь на сцену? Это же, наверное, страшно! Все на тебя смотрят. И король. Представить не могу...

— А ты представь. Да. Все на тебя смотрят и ждут, что ты сделаешь то, что умеешь лучше всего. Они пришли специально, чтобы тебя услышать, нарядились, начистили ботинки и купили билет. Они тратят на тебя свое время. Даже король! Не на книги, работу, кабак или рыбалку. Не на государственные дела, суды и законы. На тебя! Да. Это волнующе, не спорю. Но я за это волнение душу продам. Возбуждение. Творческий экстаз. Впрочем, перед королем я еще не играл... — Эрик задумался. — Посмотрим...

Мы дошли до конца аллеи и ступили на узкую тропинку, убегающую из парка в лесок перед озером. Такие тропинки протоптаны не для всех, только для самых любопытных. Он все-таки взял меня за руку. Осторожно и трепетно, как дорогую вещь, которую надо беречь, но очень хочется трогать.

— Слушай, – сказал Эрик. – Я спрошу, ладно? Только ответь честно. Ты уже целовалась с кем-нибудь? Ну, до меня.

— Вопросы у тебя, однако... — Я смутилась. Не могла же я сказать, что нет, никогда и ни с кем не целовалась. Моя бабушка руководит школой, а мама — библиотекой. Меня воспитывали на книгах, в которых девочки не целуются с кем попало, а только перед свадьбой или по большой и чистой любви.

— Я все думаю, почему ты испугалась тогда. Так смутилась. Что в этом такого? Я же вроде бы тебе нравлюсь.

— Очень нравишься. Но ты же мой друг. Очень близкий, хороший друг. И так вот... пьяными в бане... Как-то...

— Согласен. — Он почесал затылок. — Пьяными в бане, наверное, не так романтично. А здесь, в красивом лесу, вдали от чужих глаз? Здесь подходит?

— Эрик, ты совершенно не умеешь скрывать желаний. Если что задумал...

— Да, я такой. Совершенно не умею... — Он сжал мою руку. — А зачем? Я неделю тебя не видел! Только и думал, как бы поцеловать.

Мы остановились под раскидистой липой, которая уже зацвела и пахла сладко, едко и тяжело. Сердце трепетало и билось как пойманная птица: то в грудь, то в живот, то в горло.

Эрик, оглянулся, убеждаясь, что никто нас не видит, обнял меня за талию и прислонил к стволу, легко, как игрушку. Да я и была игрушкой. Совершенно не понимала, что происходит, ослепленная его наглостью, его легкостью и прямотой. Я так по нему соскучилась за эти дни, что не могла наглядеться.

Высокий, растерянный, с легким пушком над верхней губой, с темными огнями, полыхающими в глазах жаркими кострами.

— Будем считать, ты юная принцесса далекого королевства, я тебя украл и теперь ты моя! — Он залихватски улыбнулся, наклонился и прижался губами к моим. Просто прижался, легонечко, нежно, точно пробуя, примеряясь. Этого хватило, чтобы я потеряла последний стыд, обняла его за шею и сама поцеловала. Жарко, крепко, неумело. Я очень стеснялась своей неопытности, незнания, как положено целоваться девушке. Обнимать губами сразу обе его горячих губы или каждую по очереди? От избытка чувства не хватало дыхания, и вдруг мои жабры начали проступать. Раньше такого никогда не случалось, раньше я чувствовала это покалывание за ушами, только оказавшись в воде. Я испугалась, что Эрик заметит, и отняла от него губы.

— Ух ты! — весело, словно только что съехал на санках с высокой горки, воскликнул он. — Да ты горячая не только в моих фантазиях. А ну, теперь я! — Он взял в ладонь мое лицо и сам поцеловал меня.

Все загорелось от этого поцелуя: щеки, сердце, живот, душа. Губы его были такие беспардонные, как сам Эрик, они пили, захлебывались и требовали ответа. Не переставая целовать, он прижал меня к себе и принялся шарить по мне, жечь руками плечи, спину, бедра, живот.

Нырнул рукой под кофту, и его ладонь нежно легла на мою грудь.

Возбуждение пронзило, как нож. Мое собственное и его. Мой дар сработал как катализатор. Я слышала, как охватившая его нежность превращается в желание. Такое мощное, словно надвигающаяся гроза, буря, ураган. Он прижался ко мне всем собой, что-то твердое и большое уперлось мне в живот. Жабры раскрылись, в голове не осталось ни одной мысли. Захотелось немедленно опустить руку и потрогать его брюки. И тогда я испугалась. Испугалась силы его желания и силы своего. Я тоже теряла контроль. Мое тело само рвалось ему навстречу.

Что-то в этом было неправильное. Поспешное. Что-то необратимое.

Я отстранилась. Осторожно, ласково. Погладила его по щеке, словно извиняясь.

— Перебор? — спросил он виновато.

— Есть немного.

— Ты мне так нравишься...

— Ты мне тоже... Просто все слишком быстро. Ты как пожар. Горишь. И я горю вместе с тобой.

— Еще как горишь! — Он обнял меня за шею. — Просто с ума сойти! Ну чего ты? Тебе же нравится! Скажешь, нет? Что еще нужно-то?

— Не знаю... — Я смотрела в его глаза и таяла. Мой голос звучал словно со стороны. — Правда, не знаю. Просто понимаю, что так нельзя... нельзя и все. Эр... Лучше поцелуй меня еще раз. Просто поцелуй.

— Да с удовольствием! — улыбнулся он. — Как тебе больше нравится? Горячо или нежно?

.....

2. Эмиль...

Морриганский меч Эмиль в открытую оставил себе, точно у него было на это неоспоримое право.

Он не спросил нас о том, как мы оказались вдвоем в Доме С Золотым Флюгером. Я понимала, что его больное самолюбие все решило за нас, и от этого было так страшно, что я не могла даже помыслить начать разговор самой.

Когда глубокой ночью сборы были закончены, Эмиль запер входную дверь и сухо произнес:

— Я спать. Очень устал.

— Можно я лягу у дедушки? — я буквально по звуку выдавила эту фразу.

— Наш дом — твой дом, — не глядя на меня, ответил Эмиль и стал подниматься наверх, снимая на ходу рубашку.

У Эрика, который удивленно наблюдал за мной и Эмилем, брови на лоб поползли. Он только теперь сообразил, в чем причина отстраненного вида брата.

— Вот придурок! — покачал головой Эрик. — Просто идиот!

Он ухмыльнулся, ласково тронул меня за подбородок и стал подниматься вслед за Эмилем:

— Спи спокойно, темная дева. Я ему все объясню сам.

И я пошла в комнату дедушки. Легла в его кровать, под толстое тяжелое одеяло. Мне казалось, что сон придет сразу, так я измучилась и устала, но сон не шел. Я все думала, как и что надо было сказать Эмилю. И что я скажу ему завтра, по дороге в Туон.

Я слышала голоса ребят наверху, они спорили. Спор, как пламя коптилки то гас, то разгорался вновь. Слов было не разобрать. Когда все утихло, я стала думать о войне и о той прекрасной, убитой Эмилем ведьме. Я все крутилась и крутилась в кровати. А потом заскрипела лестница. Эмиль спустился, прошел на кухню и стал греметь ковшиком.

Повинуясь внезапному порыву, резкой, острой необходимости успокоить его и успокоиться самой, дотронуться до него, узнать его чувства, я выбралась из-под одеяла и пошла к нему.

Он стоял голый по пояс, уперев руки в подоконник и вглядываясь в окно. Его освещала только луна.

— Почему ты не спишь? — я подошла, встала рядом и накрыла его руку своей ладонью.

— Я на линии фронта случайно оказался... — хрипло произнес Эмиль.

Он помолчал, глядя в окно, чувствуя тепло моей руки.

— Я ехал к тебе. Я очень скучал... И очень волновался...

— Четыреста семьдесят верст? — я нежно сжала его длинные пальцы.

— Четыреста семьдесят верст, — кивнул он и повернулся.

Тогда я обвила его спину руками, а он прижал ладонью мою голову к своей тощей груди и запустил в мои волосы пальцы.

— Только я не успел...

— Ты успел, — прошептала я. — Твой компас. Я его потеряла... Вернее оставила... В трюме ойеллей... Никак не могла его взять с собой... Хотя очень хотела... Он был со мной все лето, и все эти дни... — я понимала, что никак не могу начать говорить о главном, что позорно трушу. — Эмиль... Я должна рассказать тебе кое-что... очень важное... о себе... я...

— Я знаю. — Он мягко дотронулся подбородком до моей макушки. — Ты - иттиитка.

— Тебе Эрик рассказал?

— Нет. Сам понял. Видел твои жабры. Замечал, что в вопросах чужих эмоции ты всегда играешь на опережение... Всякое замечал. Так и разобрался.

— Прости... — мне стало одновременно и ужасно стыдно и очень легко на душе. Выходит, он все знал...

— Тебе не за что извиняться. — Я почувствовала, что он улыбается. — Ты поступила мудро. Волшебницам не стоит всем рассказывать, что они волшебницы.

Быльше ничего не хотелось говорить. Он сказал по-настоящему важные слова, такие, которые выпустили, наконец, мою душу на свободу. Другие были бы лишние. Я обняла Эмиля крепче, слушая, как стучит его сердце, чувствуя, как в нем распускается такая бесконечная, безмерная нежность, которая, словно могучая волна, подгребает под себя все. И робость, и страх, и ревность, и тяжелое от убийства сердце, и прочие сомнения и тревоги. Нежность росла и росла. Эмиль стоял в этом облаке и не знал, что делать.

Я сама отняла щеку от его груди и подняла глаза. Тени от надбровных дуг, носа и губ причудливым узором лежали на его прекрасном усталом лице. Не было больше сил терпеть. Не было ни единой причины не обвить Эмиля за шею и не потянуть к себе его голову.

Он покорно склонился. Губы его коснулись моих так осторожно, так трепетно, как истинно верующие касаются губами своих святынь. Руки и ноги мои вмиг стали слабыми. Могучая эмоция, умноженная древним даром, на мгновение поместила меня в междумирье. Туда, где останавливается время, сохраняя для памяти ныне живущих и грядущих поколений моменты сильнейших впечатлений, дарованных жизнью. И там, в этом междумирье, я поцеловала Эмиля в ответ. Я поцеловала его чуть смелее, но не слишком. Потому что женская природа всегда берет на себя любовь, но при этом старается не уязвить гордость мужчины.

Я слышала все то страшное смущение и всю ту невысказанную, не выраженную нежность, что он удерживал в себе невероятным, напрасным, но зачем-то нужным ему усилием воли. Пусть. Я не стану его торопить. Достаточно того, что он рядом, крепко прижимает меня к груди и осторожно целует в губы...