Уж не пародия ли он, или О "Повестях Белкина"

Подруга рассказала странное. Что среди преподавателей литературы распространен взгляд на "Повести Белкина", как на пародию. Причем, без каких-либо оговорок типа "содержит некоторые признаки" или "если посмотреть  с определенного ракурса". Нет, пародия — и точка.

Подкрепляется это утверждение примерно следующими аргументами:

1. Потому что это мистификация.

2. Потому что повести опрокидывают канон.

4. Да, не смешно, но юмор в пародии не главное.

Как видим аргументы либо спорные, либо вообще не имеют отношения к вопросу "пародия оно или нет?".

Попробуем разобраться и начнем с элементарного. Что такое пародия?

Одно из определений звучит как "комическое подражание художественному произведению или группе произведений".

Немного по-другому об этом говорит Википедия: вид комической стилизации, целью которой является высмеивание имитируемого объекта, которым может быть и произведение искусства, и творчество какого-либо автора, и жанр.

Как видим, Вики настаивает на том, что это имитация с целью осмеяния. Что логично, поскольку пародия обязательно предполагает узнавание пародируемого предмета. Если узнавания не произошло, значит, и пародия не получилась.

Обычно пародия строится на нарочитом несоответствии стилистической и тематической формы произведения. Используется, например, бурлеск — когда низкий предмет излагается высоким стилем:

– После долговременных и любопытных опытов я изобрел особый способ подтираться, – отвечал Гаргантюа, – самый, можно сказать, королевский, самый благородный, самый лучший и самый удобный из всех, какие я знаю.

– Что же это за способ? – осведомился Грангузье.

– Сейчас я вам расскажу, – отвечал Гаргантюа. – Как-то раз я подтерся бархатной полумаской одной из ваших притворных, то бишь придворных, дам и нашел, что это недурно, – прикосновение мягкой материи к заднепроходному отверстию доставило мне наслаждение неизъяснимое...

...В заключение, однако ж, я должен сказать следующее: лучшая в мире подтирка – это пушистый гусенок, уверяю вас, – только когда вы просовываете его себе между ног, то держите его за голову. Вашему отверстию в это время бывает необыкновенно приятно, во-первых, потому, что пух у гусенка нежный, а во-вторых, потому, что сам гусенок тепленький, и это тепло через задний проход и кишечник без труда проникает в область сердца и мозга. И напрасно вы думаете, будто всем своим блаженством в Елисейских полях герои и полубоги обязаны асфоделям, амброзии и нектару, как тут у нас болтают старухи. По-моему, все дело в том, что они подтираются гусятами, и таково мнение ученейшего Иоанна Скотта."

Стиль схоластического трактата, тема и юмор — из французской народной культуры. И такого в "Гаргантюа и Пантагрюэле" немало.

Однако. Даже сравнительно большое количество пародийных сцен, сатира,  бурлеск, гротеск и осмеяние католической церкви не делают этот роман пародийным на сто процентов.

Другой пример.

В 1790 году четырнадцатилетняя Джейн Остин создаёт роман в письмах "Любовь и друшба". Совсем небольшой и очень смешной:

Час с четвертью мы не могли выйти из этого прискорбного состояния: София всякую минуту падала в обморок, а я столь же часто впадала в безумие...

... Моё горе выразилось иначе. Я потеряла дар речи, глаза мои закатились, лицо стало бледным, как у покойника, и я почувствовала, что разум меня покидает...

... Прошло уже два часа, как я оплакивала Эдварда, и наверняка бы на этом не остановилась, ибо ничуть не устала...

... Я рыдала над ней каждый день — омыла её нежный лик слезами, сжимала своими руками нежные её руки...

"Моя любимая Лаура (сказала она мне за несколько часов до смерти), пусть мой несчастный конец научит тебя быть благоразумной и избегать обмороков... Хотя в определенные моменты они приятны и действуют успокаивающе, поверь мне: в конце концов, если обмороки эти будут повторяться слишком часто и в холодное время года, они могут подорвать твоё здоровье... "

Через тринадцать лет Остин готовит к публикации "Нортенгерское аббатство":

По мере приближения минуты отъезда материнская озабоченность миссис Морланд, естественно, должна была крайне усилиться. Тысячи опасностей, подстерегавших ее любимую Кэтрин во время жестокой разлуки, не могли не тревожить ее сердце дурными предчувствиями и в последние два-три дня пребывания дочери под отеческим кровом не исторгать у нее то и дело потоки слез. Разумеется, во время прощальной беседы в материнской спальне с ее мудрых уст должен был слететь самый важный практический совет — из ее сердца не могло не вырваться предостережение, касающееся бесчувственных лордов и баронетов, которые тешат себе душу, соблазняя молодых леди и увозя их в свои отдаленные поместья. Да и кто бы об этом не подумал? Однако миссис Морланд так слабо представляла себе лордов и баронетов, что даже не имела понятия об их всеобщей испорченности и не подозревала об ущербе, который они могли нанести ее дочери своими гнусными происками. Ее заботы ограничились только следующими пунктами: 

— Пожалуйста, Кэтрин, получше закутывай шею, выходя с бала. И мне бы хотелось, чтобы ты записывала свои расходы — я тебе дам для этого особую тетрадку.

Как видим всё есть: и имитация "чувствительного" стиля, и читательское узнавание оного, и ирония. Однако уже через пару страниц:

Миссис Аллен принадлежала к тем многочисленным особам женского пола, общество которых не вызывает у окружающих никаких эмоций, кроме удивления, что в мире нашлись мужчины, способные так ими увлечься, чтобы на них жениться. Она не отличалась ни красотой, ни талантами, ни образованием, ни изысканным воспитанием. Барственные замашки, вялое и бездеятельное добронравие и беззаботность — вот качества, которыми она прельстила столь разумного и образованного человека, каким был мистер Аллен.

Здесь уже никакой имитации — только жёсткая, до сарказма, ирония. И дальше, на всём протяжении романа пародийность — только лёгкими штрихами. По большей части авторский комментарий характеров и ситуаций звучит абсолютно отчетливо, без попыток стилизации. Здесь можно обойтись без неё, новое произведение — роман нравописательный, роман воспитания. Для осмеяния корыстолюбцев, эгоистов и глупцов хватает и "просто" сатиры.

Что даёт нам сравнение двух книг Остин? Понимание, что не всякий текст, содержащий пародийные элементы, является пародией. Разница — примерно, как между утверждениями "борщ приправляют чесноком" и "борщ варят из чеснока". Второе  явно искажает суть.

Между тем, в "Повестях Белкина" пародийного даже меньше, чем "Нортенгерском аббатстве". Поскольку Остин все же местами  имитировала стиль и делала это для того, чтобы высмеять романные клише и штампы.

Пушкин стремился к сближению литературы и действительности. Он не только пародировал старые книжные схемы, но и переосмысливал их. Стряхивал пыль, освежал — и использовал в создании своей реалистической прозы.

"Повести" —  мистификация. Это превращает их автоматически в пародию? Разумеется, нет. Одна из самых известных литературных мистификаций — "Жизнь, необыкновенные и удивительные приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка, прожившего 28 лет в полном одиночестве на необитаемом острове у берегов Америки близ устьев реки Ориноко, куда он был выброшен кораблекрушением, во время которого весь экипаж корабля, кроме него, погиб; с изложением его неожиданного освобождения пиратами, написанные им самим".

Пародии там — ни следа. Дефо скрывал своё авторство вовсе не потому, что хотел поприкалываться над собратьями-пуританами.

Можно ещё вспомнить "Оссиан" Джеймса Макферсона, "Гузла" и "Клару Гасуль" Мериме, скандальные дневники Адели Оммер де Гелль, написанные Павлом Вяземским — во всех этих случаях мистификация есть, имитация есть, пародии нет.

Посмотрим как устроены "Повести Белкина".

Автор играет с жанрами: "Выстрел" — романтизм, "Гробовщик" — готический роман, "Метель" и "Станционный смотритель" — сентиментализм. "Барышня-крестьянка" — комедия с переодеваниями, популярный в те поры водевильный сюжет.

Автор играет повествователями: вот наивный Иван Белкин, далее его старший друг и сосед, затем мнимо простодушный, а на самом деле лукавый издатель А. П. Да ещё подполковник, рассказавший историю Сильвио и титулярный советник, передавший историю станционного смотрителя.

Автор играет стилями — у его повествователей разный слог, да и сам Пушкин временами поправляет Ивана Белкина, не давая ему свалиться в литературщину и совсем уж неприкрытый романтизм. Игра стилей придаёт повестям особое многоголосие и позволяет показать своеобразие каждой личности, правду характера.

Автор подсмеивается над героями:

Марья Гавриловна была воспитана на французских романах и, следственно, была влюблена.

Бурмин нашёл Марью Гавриловну у пруда, под ивою, с книгою в руках и в белом платье, настоящей героинею романа.

Он первый перед ними явился мрачным и разочарованным, первый говорил им об утраченных радостях и об увядшей своей юности; сверх того носил он черное кольцо с изображением мертвой головы. Всё это было чрезвычайно ново в той губернии.

Автор подсмеивается над читателями, проверяя их внимательность. О письме соседа Белкина сначала сказано 

Помещаем его безо всяких перемен и примечаний, как драгоценный памятник благородного образа мнений и трогательного дружества, а вместе с тем, как и весьма достаточное биографическое известие.

А через страницу  видим целых два примечания и узнаём, что некий отрывок опущен, поскольку это анекдот, помещать который издатель счёл излишним.

Автор играет с читателем: намекает, что события и герои будут развиваться сообразно литературным канонам — и обманывает ожидания.

И вот здесь — на стыке преображения известных литературных сюжетов и игры с читательскими ожиданиями — здесь проявляется пародия.

Комического в этих пародийных элементах и впрямь немного. Да и  откуда бы? Четыре повести из пяти и сами-то по себе не веселые, да вдобавок автор, сближая литературу с реальностью, лишает события романтического (хотя бы даже и мрачного) флёра.

Сильвио из "Выстрела" никак не тянет на рррокового, изломанного героя. И тайна его — не прошлая дуэль, а свойство собственного характера, мелочная зависть. Не жил, но ждал часа мести, и не столько убить пытался, сколько лишить врага чувства собственного достоинства. Не получилось, в общем-то. Жизнь потеряла смысл и герой отправился искать смерти — вроде всё соответствует романному канону.

Но. 

Сказывают, что Сильвио, во время возмущения Александра Ипсиланти, предводительствовал отрядом этеристов и был убит в сражении под Скулянами.

Пушкин хорошо знал историю этого восстания, в том числе и то, что Александр Ипсиланти был лично храбр, но не имел свойств, нужных для роли, за которую взялся так горячо и так неосторожно.

 Предприятие с самого начала обречено было на неудачу. Получается, герой и жизнь растратил зря, и со смертью вышло не намного лучше.

"Гробовщик". Пришли к Адриану Прохорову на новоселье гости-покойники, а он их обидел. Читатель ждёт, что сейчас, как положено в романе ужасов, будет кровь, смерть. Но герой просыпается и идет пить чай.

А больше всего обманутых читательских ожиданий в "Станционном смотрителе".

Современный читатель, возможно, и не осознает до конца, насколько повесть обманывает ожидания публики.

Смотрим: молодой чиновник приезжает на станцию, знакомится, а потом и целуется с четырнадцатилетней дочерью смотрителя. Читатель смекает: если есть юная пригожая простолюдинка, будет и покушение на её добродетель.

Подобные истории во многих случаях несли назидательный смысл. Логика воспитательного произведения предполагала вознаграждение нравственности и наказание порока. Если девица преодолела жизненные испытания и сберегла честь — в финале получит достойного мужа и обеспеченную жизнь. "Памела, или вознагражденная добродетель" Сэмюэля Ричардсона, как образец.

А если девица где-то оставила честь? Тогда каноном предусмотрено два варианта: деятельное раскаяние и возвращение на стезю добродетели, а дальше, как пойдёт, либо гибель.

Второй вариант, разумеется, предпочтительнее для всех. И для литературной героини, потому что она получает избавление от нестерпимых сердечных мук. И для читателя, потому что "над вымыслом слезами обольюсь", это святое. Для того и читаем, а назиданий нам не нужно.

В случае с Дуней Выриной мы довольно быстро понимаем, что добродетель не устоит. Ок, значит, посмотрим на развенчание порока и раскаяние. Картинки на станции, изображающие историю блудного сына как бы намекают, что и блудная дочь вернется домой. Да и с точки зрения Самсона Вырина это единственно правильное решение: "Авось, — думал смотритель, — приведу я домой заблудшую овечку мою".

И вот тут читательские ожидания обманываются в первый раз — Дуне, конечно, стыдно, но не так чтоб очень, и к отцу она возвращаться не хочет.

Что ж, значит ждём финал в стиле "Бедной Лизы" — топитесь, девушки, в пруду довольно места. Но бедная Дуня совершенно не намерена погибать, она любит, любима, счастлива и вообще рожает своему гусару троих здоровеньких детей. А ещё у ней наряды, служанки, и карета в шесть лошадей. И чёрная моська. Какое там помирать, тут только успевай жить. Чем героиня и займется, вернувшись с кладбища.

Наказания заблудшей овечки не будет. И это второй обман читательских ожиданий.

А дальше третий, самый серьезный.

Потому что читатель вдруг осознает, что история-то не о девице. Она — об её отце. О маленьком человеке, чиновнике низшего, четырнадцатого, класса.

История о распаде семейных связей. О том, как ломается и гибнет человек, лишившийся близких. О совести, которая удерживает нас от совершения одних поступков (Минский не бросил Дуню), и не уберегает от других (и прогнал её папашу, словно бездомного пса — напрягал присутствием потому что).

Автор не выставляет моральных оценок. Не осуждает Дуню за её поступки, не оправдывает Самсона Вырина — за его. Правильно жить в честной бедности, а по факту в постоянном унижении, на проезжей дороге? И это навсегда, переменить судьбу не позволят сословная принадлежность и пол. Правильно удрать тайком и никогда не написать отцу ни единого письма? Предательство или нет? Читателю придется решать самостоятельно.

А титулярный советник А. Г. Н. — живая иллюстрация обманутых читательских ожиданий. Вот он приезжает на станцию и узнаёт, что  старый смотритель спился и помер. Возмутительно обыденное окончание истории. И — "Мне стало жаль моей напрасной поездки и семи рублей, издержанных даром."

Но потом ему рассказывают, что приезжала прекрасная барыня и лежала на могиле долго. И герой больше уж не жалеет "ни о поездке, ни о семи рублях, мною истраченных" — история всё же получила приличное случаю мелодраматическое завершение.

Вот такая ирония. Если вдуматься — и впрямь смешно.

Да, а теперь о юморе и обязателен ли он в пародии.

В "Повестях Белкина" он вполне заметен, но присутствует в основном в виде иронического авторского комментария (и эти замечания на самом деле остроумны). Но с пародийными элементами юмор Пушкина сцеплен далеко не всегда.

В Повестях цель пародирования — привлечь внимание к романным клише, но не ради высмеивания, а чтобы показать, что литературные увлечения могут помешать видеть  жизнь такой, какова она есть.

"Метель": 

в каждом письме умолял ее предаться ему, венчаться тайно, скрываться несколько времени, броситься потом к ногам родителей, которые конечно будут тронуты наконец героическим постоянством и несчастием любовников и скажут им непременно: «Дети! придите в наши объятия».

"Барышня-крестьянка": "

романическая мысль жениться на крестьянке и жить своими трудами пришла ему в голову, и чем более думал он о сем решительном поступке, тем более находил в нем благоразумия.

Читатель заметит отсылки к канону и умудрённо усмехнется наивности героев — и этого достаточно.

А если о пародии вообще — количество и качество юмора в ней зависит от авторской задачи и методов достижения комизма. Одана из основных задач — создание узнаваемой имитации, ведь без читательского узнавания пародии не случится. Поэтому ждать чистого юмора в стиле "безо всяких там намёков, шпилек... Купец толстяка укусил!" (с) — в любом случае не стоит.

И последний вопрос. Есть ли смысл дискутировать, что является пародией, а что — нет?

Встречный вопрос — нужно ли читателю уяснять для себя основной смысл книги и должны ли преподаватели помогать ученикам в этом? А если да — стоит ли придерживаться принятых в литературоведении понятий,  и вообще помнить детали?  

Но это разговоры в пользу бедных. Посмотрим с другой стороны, и в качестве иллюстрации возьмем "Ромео и Джульетту" Шекспира.

Представим,  зрителей уверили, что это комедия. Почему нет? Там есть и комическое сцены, и комические персонажи, а если взять самый первый перевод Пастернака, где Джульетта говорит Ромео "Уже светает, шёл бы ты подальше" (и там это был не единственный перл) — получится вообще улёт.

Обещали комедию, но показали абсолютно классическую постановку. И? Зритель увидит четыре трупа, включая главных героев, скажет "Сдаётся мне, джентльмены, это была трагедия" и, раздражённый, просквозит мимо всех этих "мир их родителей на их могиле". Мимо сути. Потому что в подобном случае обман зрителя не является частью игры с ним.

Пушкина волновала тема совести и она красной нитью проходит через текст.

"Выстрел": 

пуля тяжела. Мне всё кажется, что у нас не дуэль, а убийство: я не привык целить в безоружного", и дальше "я заставил тебя выстрелить по мне, с меня довольно. Будешь меня помнить. Предаю тебя твоей совести.

"Метель": тут и Машины ужасные мечтания" накануне побега, и признание Бурмина. Автор ясно показывает, что если б герой поступил против совести, умолчал о своём браке и сделал предложение Марье Гавриловне — она ему отказала бы.

"Гробовщик": Адриана напугало не столько явление мертвецов, сколько собственное рвачество и мелкий обман, которые он увидел словно со стороны. А когда проснулся — пробудилось в нём и какое-никакое нравственное чувство.  

"Станционный смотритель": Минский поступил с Дуней по совести и благодаря этому она живет благополучно. Героиня все же решилась навестить отца — опоздала, но на душе у неё, наверное, всё же полегчает.

"Барышня-крестьянка ": 

Лиза его не слушала. Она в мыслях повторяла все обстоятельства утреннего свидания, весь разговор Акулины с молодым охотником, и совесть начинала ее мучить.

Но если читателю обещали пародию и он теперь ждёт, когда уже автор сделает ему смищно — эти смыслы он сумеет считать, восприятие не исказится? Есть повод для сомнений, верно?