Я женился на деньгах

— Что ты вырядился, как петух?

— Ну воскресенье же. Гулять идём.

— Ну и что?

— Ну хочется хотя-бы иногда чувствовать себя приличным человеком. Одеться как положено и пройтись по городу. Чем ты возмущена?

— Да просто я на твоём фоне — бомжиха. Теперь придётся идти и переодеваться, чтобы соответствовать, — сказала Галя и пошла в комнату.

На мне были чёрные брюки, белая, накрахмаленная рубашка, серый в мелкую клетку галстук и такой же светло-серый, строгий пиджак. Я наблюдал, как она переодевается: снимает с себя одно, почти обнажившись, затем, открывает шкаф и подбирает что-то другое, критически осматривает, затем снова подбирает.

Мы были вместе уже два года. Тогда я ещё не знал, что мы проживем ещё два года, а затем, расстанемся. Я был по уши в неё влюблен, впервые в жизни. Галя была первая женщина, к которой я вообще хоть что-нибудь чувствовал, и это дико радовало меня, потому что до этого ни к одной девушке я не чувствовал вообще ничего, кроме сексуального влечения, мне с ними было скучно. В определенный момент мне даже показалось, что я вообще не способен испытывать чувств к женщинам и когда обнаружил себя влюбленным подростком, то понял, что со мной всё в порядке. Я живой, я нормальный.

Втайне я называл её своей Кармен. Во-первых она действительно была похожа на цыганку. Тёмно-каштановые, почти чёрные волосы, карие глаза, очень смуглая кожа, на фоне которой я выглядел молочно-белым и эта специфическая физиогномика: определенные черты лица, делающие её похожей то ли на армянку, то ли на девушку из Испании. Характерец у неё был соответствующий, но самое главное, наше знакомство и дальнейшие отношения напоминали новеллу Проспера Мериме.

Да, я был тем самым солдатиком Хосе, которого соблазнила цыганка Карменсита, только на тот момент я был студентиком, а Галя подрабатывала в нашем колледже, в гардеробе.

— Ты можешь мне объяснить, почему ты тогда решила быть именно со мной? Чем я тебе понравился? — спросил я её однажды.

— Ну понимаешь... — она загадочно улыбнулась. — Ты наверное не в курсе, я тебе сейчас правду открою. Понимаешь, дело в том, что тогда за мной ухлёстывал весь этот ваш разнесчастный колледж. Весь. Абсолютно. А ты знаешь, что он у вас технический и преимущественно состоит из парней. Абсолютно все пытались клеить меня. Кто-то делал это прямолинейно, кто-то использовал хитрые, обходные пути, но пытались все. Кроме тебя. — она снова улыбнулась. — И это меня так бесило... так бесило... Ты был единственным, кто просто подавал мне свою куртку, говорил сухое «доброе утро» и уходил. И это так бесило... А потом, когда мы стали встречаться, я подсела на тебя, как на наркоту.

Когда в девятнадцать лет тебе достается жгучая брюнетка, старше тебя на четыре года и опытнее тебя во всех вопросах, при этом, ты понимаешь, что вся твоя заслуга заключается в том, что ты ничего не делал, то волей-неволей начинаешь смотреть на жизнь философски.

Хотя случались моменты, когда оставаться философом было крайне трудно.

«Вот это сиськи...» — слышал я у себя за спиной, когда мы с Галей шли по городу. Я боролся с этим чувством. Правда, правда. Я боролся с этим всепроникающим наслаждением и абсолютно необоснованной гордостью, которую испытывает подросток, когда на его девушку заглядываются чуть меньше, чем все мужчины.

Но была ещё одна вещь, с которой я так и не смог справиться. Я всегда немножко задирал свою одежду. Так чуть-чуть поправлял воротник, или старался надеть покороче футболку или даже майку-алкоголичку надеть. В общем, старался сделать так, чтобы плечи, шея и часть спины были открыты, чтобы были видны следы от галиных ногтей на спине. Ну, подросток, ну что с меня было взять... Мне тогда хотелось показать свою спину всему миру. Даже родители однажды увидели у меня эти царапины и пришли в ужас.

В развитии она опережала не только меня, но и своих сверстниц. На тот момент ей было двадцать три, её сверстницы были в основном глупыми девушками с кучей клише и штампов в голове, я уже не говорю о моих, девятнадцатилетных сверстницах.

В свои двадцать три она уже успела побывать замужем, родить дочь, разочароваться в браке, развестись и тоже смотреть на жизнь с меланхоличной философией в глазах.

Почему она была со мной, девятнадцатилетним кретином, для меня остаётся загадкой. Я не мог дать ей ни денег, ни нормальной заботы или защиты. Единственное логичное объяснение — она не искала всё это, по какой-то причине ей это было не нужно. Я очень искренне к ней относился и кажется, это было именно то, в чём она сильно нуждалась. Возможно, ещё она со мной закрывала те гештальты, которые остались из-за раннего замужества — мы предавались юношескому безумию, вели очень беспечный образ жизни.

Однажды она изменила мне и сразу же всё рассказала. Ей было стыдно, грязно, она решила, что это конец, что теперь я не должен быть с ней. Я сидел, слушал её и вниманием, как сканером исследовал собственную психику, наблюдал, что со мной происходит. С удивлением я ничего не находил внутри. Я искал ревность, обиду, может быть ненависть, чувство задетого самолюбия, подростковую гормональную ебанутость или хоть что-нибудь похожее на это, но обнаруживал только пустоту.

Я ничего не чувствовал по этому поводу. Мне было плевать.

Друзья меня тогда не поняли и считали, что я должен её бросить. Виталя расценил это, как бесхарактерность и назвал меня тряпкой, а Артём сказал:

«Ты или святой или идиот. Я больше склоняюсь ко второму».

Сам Артём пережил похожее: ему тоже изменила его первая любовь и тогда у него была истерика на всю Ивановскую.

Несмотря на измену, я продолжил отношения с Галей и никогда не хотел ей отомстить. Но у меня были свои тараканы.

Стабильные отношения шли мне на пользу, меня такой ритм успокаивал, какая-то чуйка мне подсказывала, что такого яркого, качественного секса, да ещё в почти неограниченном количестве я скорее всего легко не найду, мне не хотелось трахать других баб, но у меня было непреодолимое желание их клеить. Это был мой пунктик, моё guilt pleasure, я тащился от самого процесса коммуникации, и когда стал жить с Галей, то очень по нему тосковал. Я чувствовал, что теряю этот навык, а мне наоборот, хотелось его развивать. Потихоньку я стал делать это втайне от Гали — знакомиться с девушками по пути в институт или когда тусовался с друзьями.

В конце концов однажды я признался ей в этом, сказал, что ничего не могу с собой поделать, что для двадцатилетнего подростка пикап — это как дышать.

— Что же ты раньше молчал? — воскликнула Галя. — Я тебе помогу!

После этого мы стали клеить девок вместе. Галя выискивала цель и говорила мне, с кем я должен познакомиться. У нас выработалась своя система баллов, которые мне начислялись за успешный пикап, а когда я знал, что не просто знакомлюсь с девушкой, а в этот момент за мной тихонько наблюдает моя реальная девушка, это меня заводило, стимулировало и придавало всему процессу ещё большую остроту. Иногда Галя усложняла мне задачу, создавая для меня так сказать, бег с препятствиями.

Вот и в этот раз, мы шли по осеннему парку втроем: я, Галя и её шестилетняя дочь Настя. Мы все так разоделись, что выглядели, как респектабельная семья, которая чинно прогуливается по воскресному городу.

— Так, вон смотри, три сидят на лавочке, — кивнула головой Галя, — подойди к ним.

— К этим? — нерешительно уточнил я.

Напротив музыкального училища сидели три студентки и болтали. Девушки были заняты собой, от них буквально исходила аура неприступности.

Вообще, эта аура неприступности исходит от абсолютно всех девушек. Сколько ни практикуйся в пикапе, к этому нельзя привыкнуть. Каждый раз ты ощущаешь какой-то стыд, страх, ворох комплексов, какую-то странную, невидимую, психологическую стену, которая отделяет тебя от девушки, которая просто нравится тебе, к которой ты хочешь подойти и заговорить. Каждый раз ты чувствуешь себя стыдливым, прыщавым подростком, каждый раз — это первый раз. Каждый раз приходится напрягать свою волю, набираться дерзости и пробивать эту стену, рушить её. И каждый раз — это выброс адреналина в кровь, дикое удовольствие.

В детстве я с друзьями прыгал с пятиметровой вышки в холодное озеро. И вот, стоишь, стоишь, смотришь сверху на эту воду. И знаешь, что уже много раз ты туда прыгал и ничего страшного не случилось, и там глубоко и ты не разобьёшься. Но каждый раз страшно и нужно словно пройти сквозь эту вязкую мембрану страха. Чем дольше смотришь на воду, тем становится страшнее, так можно довести себя до того, что вообще откажешься прыгать. Нельзя долго смотреть. И вот, ты делаешь рывок, прыгаешь, летишь так, что дух захватывает, потом падаешь в обжигающую воду, выныриваешь и чувствуешь то, что можно описать словом: «Ууух!»

С пикапом все то же самое. Это прыжок в ледяное озеро, а потом: «Уууух!» И нельзя долго смотреть на девушек, иначе станет так страшно, что тупо откажешься к ним подходить.

— Иди, — строго повторила Галя, — иначе штраф выпишу.

Я всегда придерживался двух фундаментальных законов:

— закон Остапа Бендера

— закон поручика Ржевского

Остап Бендер говорил, что когда идешь к женщине, то на самом деле, никогда не знаешь, как развернется разговор, поэтому, что-то планировать бесполезно и лучше всего импровизировать. У меня на самом деле было штуки три заготовок, которые неплохо работали, но я все-таки старался именно импровизировать, а заготовками пользовался только когда нужен был точный и безотказный результат. Заготовки — скучно, импровизация — весело и непредсказуемо.

Поручик Ржевский же говорил, что нужно подойти к 10 женщинам. 9 тебе откажут или даже дадут пощечину, но десятая скажет да. Я всерьез проверил эту статистику и с удивлением обнаружил, что мне отказывали три, а примерно каждая четвертая говорила да.

Еще нужно не забывать, что цель пикапа — все таки получить удовольствие от общения, как бы этот разговор ни развернулся. Нет цели непременно договориться с девушкой о свидании. Даже психолог Николай Козлов говорил, что пытаться найти себе девушку или жену, знакомясь на улице, это тоже самое, что пытаться разбогатеть, подбирая кошельки на дороге. Я долго не мог понять смысл его высказывания, но позже понял. Дело в том, что встретить на улице и познакомиться с девушкой, которая тебе подходит для серьезных отношений — это большая удача. Большинство, с кем ты знакомишься, не годятся даже для поверхностных, мимолетных интрижек.

Я приближался к лавочке и понятия не имел, что буду делать. Плана не было. Чем ближе я подходил, тем более неловко себя ощущал. Девушки втроем заняли всю лавочку. Я поддался внутреннему потоку. Осунулся, погрустнел, походка стала неуклюжей.

— Девушки, простите пожалуйста, а можно я немножко с вами посижу, — сказал печальный молодой человек, по всему виду которого можно было понять, что у него горе.

Девушки немного опешили, но видимо, мой красивый костюм с белоснежной рубашкой и галстуком вызвали определенное доверие. Все три были худенькие, у одной роскошные светлые кудри и невозможно тонкие пальцы, я мысленно окрестил её пианисткой. Вторая была в массивных роговых очках, но пальцы были такие же изящные и тонкие, я прозвал её скрипачкой. Третья, с милыми пухлыми щечками и в массивном свитере крупной вязки, я не смог определить её никак.

— Да, пожалуйста, — сказала одна, та, что пианистка, и подвинулась.

Я скромно сел на край лавочки.

— Вы меня извините, я просто рядом посижу, помолчу, хорошо? Мне просто нужно побыть с кем-нибудь рядом, и все.

— А что-то стряслось? — спросила неопределённая.

— Нет, не переживайте. Просто поссорился в очередной раз с женой. Не могу находиться рядом с ней.

— Вы женаты? Вы так молодо выглядите, — под роговыми очками скрипачки глаза округлились.

— Да, — тяжело вздохнул я и опустил глаза, — женат. Женился на деньгах.

— Это ка-а-ак? — они все трое, почти в один голос воскликнули.

— Ой, — вдруг перебила всех неопределённая, и быстро затараторила, — у меня подруга в деревне есть, у нее старший брат уехал в Москву, нашел богатую москвичку и женился на ней, теперь как сыр в масле катается. Кажется там даже слово специальное есть. Он как-то говорил... Как же... А, вот, я, говорит, приподженился.

— Неее, — воскликнул я, еле сдерживаясь от смеха, — нет, я не приподженился. Я её любил. Но знаете, как это бывает... У нас ребенок родился и пришлось на ней жениться, хотя я просто с ней встречаться хотел. А у нее богатые и властные родители, сказали, типа, ты из нашей семьи никуда не уйдёшь. А потом бытовуха, рутина, чувства остыли. Мы теперь ничего друг к другу не чувствуем.

— Так разведитесь. Чувствам ведь не прикажешь, — сказала пианистка.

— Ну, — потупился я, — мне и самому трудно, все-таки ребенок, это ответственность, не хочется просто так бросать, да и она просто так не отпустит меня. Она властная. Да вы сами можете на неё посмотреть, вон, она гуляет. Вы только осторожно, по очереди и краем глаза смотрите. А то она поймет, что я вам на неё жалуюсь.

Девушки стали осторожно смотреть по очереди через плечо на Галю, которая вдалеке прогуливалась и от безделья пинала осенние листья ногами.

— Мне с ней тяжело. У неё после брака испортился характер, она стала ревновать и следить за мной. Чувствую себя синицей в золотой клетке. Нет. Даже знаете, не синицей. А попугаем каким-то цветным, — я грустно посмотрел в пустоту.

Неожиданно, подошла шестилетняя Настя и произнесла:

— Мама сказала, что ей уже надоело и она идёт домой.

Видимо Галя решила немного усложнить мне задачу, добавить, так сказать перчика в ситуацию, но она даже не подозревала, насколько это попадало в тему.

— Ладно, хорошо, Настенька, — говорю я грустным голосом, — сейчас, уже иду.

Настя ушла назад, а я встал и произнес:

— Извините девушки, что отвлек вас, ладно, пойду я.

Девушки с жалостью посмотрели на меня, а я поплелся восвояси, думая:

«Женился на деньгах... хммм, неплохо, вот же придумал. Надо будет это ещё где-то использовать».