Только после свадьбы

Одинокий берег Черного озера не видел столько любви уже лет сто. Но в эту звездную, со всех сторон благостную ночь нечисти этой тихой заводи, а в особенности многодетному семейству сверебов пришлось пережить глубокое и подробное знакомство с человеческой породой.

Юные господа, что всю ночь пили и пели под белой скалой, разогрелись настолько, что шумно скатились нагишом с откоса прямо в озеро, подначивая и подшучивая, напевая, и окатывая друг друга брызгами, точно семилетняя детвора, взбаламутили темный ил, перепугали карасей, раков и фейек, не видавших на своем коротком веку купающихся подростков. А те, поозорничав прилично, выбрались на берег и, прыгая на одной ноге, вытряхнули попавшую в уши воду, пошумели, поспорили и убежали.

Вернулись они уже другими. Ибо есть в этом возрасте удивительная способность быть одновременно и ребенком, и взрослым, желать и брать радости и печали сразу из обеих корзин, будучи уверенными, что буквально все, все в этом мире принадлежит им, и что сие положение вещей — константа вечная, а, значит, и беспокоиться буквально не о чем.

Они рассыпались по берегу, устраиваясь в укромных местах у воды, кто под ивами, кто под кустами бузины, по парочкам и даже по четверо, кто на загодя заготовленном пледе, кто расстелив рубашку, кто так, прямо на мокрой от росы траве.

Некоторые парочки вели себя скромно — держались за руки, обнимались и нежно целовались, но смелые брали дам за живое сразу, спеша жить... Сколько той жизни...

Два коренастых одинаковых пацанчика привели своих девушек и устроились рядом. А что уже потом вчетвером творили — и не разобрать. Одно можно было сказать — горячо им было, и шишки под спинами не мешали.

А совсем под утро, когда звезды побледнели, и небо за дальним берегом стало озаряться чем-то лазоревым, к озеру спустился высоченный парниша, ведя за руку сонную милую девушку, расстелил под ивой гвардейскую тужурку и они сели.

— Можно, можно... Да не трогаю я. Я только... прочитаю стих для твоего пупка. Вот прямо носом ткнувшись в твое лоно. Не смейся! Встань вот так.

У бу у бу у бу у муму

У бу у му, у бу у му...

У бу

У бу , у бу у муму,

У бу у муму у бубу

— Не знала, что знаменитый философ Имир Фалерс писал такие необычные стихи. У бу у муму. Я это запомню!

— Талантливый человек талантлив во всем, милая.

— И это ты, конечно, о себе тоже?

— Ну а как же... Все так и есть. Пока он был молодой, писал эпиграммы. Потом... хм... появилась у него звезда пленительного счастья, начал писать баллады, мадригалы, сонеты... И не только писать, но и петь... Добился наш ФалерО... чего хотел... чего желал. Оброс дитями... и котями... а также может поросями... иль утями? И потянуло беднягу на политэкономию, на права домохозяйств... на прозу, одним словом... и уж этого ему жизнь не простила. Из этого урок — цените Фалерсов, пока они поэты... настанет срок... а Фалерса и нету.... Хахахахаха!...

— Ничего смешного. Вся эта богема не про мою жизнь, ты же знаешь. Папа не одобрил бы такие вольности в своем доме. Но кое-что мне очень понравилось. Особенно про свободу. Свобода — эта женщина! Интересно...

— Еще бы! Тем более он прав. Свобода — женщина! Да если вдуматься, все, что в этом мире есть достойного внимания, так или иначе связано с женщиной! Она вдохновляет мужчину. И за это ей... ммм... уже нет цены...

— Стоп стоп... Эрик... Мы же договорились...

— Да я ничего и не делаю... Ты права, Фалерс понимал суть многих вещей, поэтому он и великий. Величайший!

— Эрик, пожалуйста. Руку выше...

— Ладно, ладно!

— А Графский Зуб? Что здесь раньше было?

— Как что было? Поместье фамильное. Туон вроде как вначале был типа монастыря древней религии, сохранился. А замок уже построили году в сотом наверное. Эм точно знает. Графьев тут немало было, но тот, чей портрет в библиотечном хранилище висит — усач — бородач, вот этот отличился по части любви. Представь только вот тут, вот прямо сюда водил он, щеголь, своих служанок.

— Зачем сюда? Что ж у него комнат не было? Замок-то вон какой большой!

— Как зачем? Нет, замок-то у него конечно был, как не быть... Но там.. как бы это сказать... Ты не понимаешь... Ох, милая, какая же ты... хорошая...

— Эричек... я тебя прошу...

— А я тебя... только сюда... вот за ушко... и все...

— Ооо... ох... очень приятно... Но все, все...

— Все? Ну все, так все.... И вот, служанка у него была, и он ее любил...

— Откуда ты знаешь?

— Неважно откуда. Точно была. Иначе просто не бывает. Но тут достоверно. Приводил вот на это место, сажал на бархатный плед, и сам подле нее садился. За руку брал, целовал пальчики. Вот так, как я тебе сейчас целую.

— Хитрец!

— Я? Не-а. Я тебе показываю спектакль. Смотри. Потом брал возлюбленную за талию, прижимал к себе и осыпал ее лицо поцелуями.

— Ох... Эрик... но... это очень... пожалуйста... нет...

— А потом, милая, запускал пальцы ей в волосы, такие же мягкие и шелковистые, и так смотрел на нее, ждал, когда звезды зажгуться в ее глазах... ну, или не ждал... а проводил пальцем по ее губе... она вот так же сглатывала — и... он ее целовал...

Хитрый парень, уже привлекший девушку к себе, быстро и профессионально обхватил ее губы своими и только через минуту отлип.

— Вот так он поступал. Потому что любил. И так же поступаю я, потому что люблю... Да, она тоже наверняка обнимала его за шею, но не так сладко, как ты, конечно. Но тоже... Определенно. Желание охватывало их... И они приступали к любви. Раньше все было проще, милая. Раньше не понимали, что прелюдия — суть половина радости. Нежные мягкие поглаживания были им не свойственны... — Он погладил девушку по щеке, — и точки богини Лоо они, наверное, еще не открыли... — он подвел руку под ее волосы и поцеловал в нежную ложбинку на шее, — и платье поднимали чересчур резко, — он медленно сдвинул ее юбку по коленке на десять сантиметров вверх, — и не умели мягко приспускать лямочку лифа... — он медленно оголил ее плечо. — Все было просто...

— Вот на этом моменте мы остановимся! Дальше уже опасно. Дальше нельзя.

— Светлое солнце! Да почему же?!!!

— Потому! Поцелуй мне очень понравился. Но у меня есть правила. Ты же знаешь!

— Только после свадьбы?

— Вот именно! — Она обвила его за шею и кротко поцеловала в щеку.

— Но это же глупо! — Эрик упал на спину, демонстрируя всему озерному пейзажу свои колом стоящие штаны. — А мне что прикажешь делать?

— Мне кажется, ты знаешь, что делать... — Она прилегла рядом, доверчиво положив голову ему на плечо. — Правила не вчера придумали...

— Да чтоб тебя... Лора. Я опасаюсь предположить, что ты мне предлагаешь. Но ладно.. — он поцеловал ее еще раз, но поняв, что от этого ситуация в штанах только ухудшается, отлип от подруги и продолжил говорить уже о другом, о том, что его по-настоящему волновало:

— Вот граф здесь жил, любил... ля-ля-фа... ну и всякое, да... И никто про него ничего и не вспомнит, если я не привру. А тот же Фалерс... Великим философом стал... Да еще эти обстоятельства смерти... Такая вот ухмылка жизни... Дурацкое чувство юмора... Но, если бояться смерти, ну к примеру, если вообще бояться... Услышать ее стук в двери рано или поздно придется каждому. А жить — это не всегда петь, крошка. Бывает больно, бывает пусто. Иногда я могу сказать про себя — я мертв. Ну так что же... В этом состоянии тоже многое... многое открывается иначе... если ты понимаешь, о чем я...

Но Лора уже спала, доверчиво устроившись у него под рукой, целомудренно положив руку ему на грудь.

«Что за железная девчонка? — ласково подумал он. — И что в ней? Да вот это и есть — сила духа и понятия. Сила благочестия. Черт бы побрал это слово, такое душное и такое... необходимое... ведь, если представить семью... детей... то без благочестия...»

Он погладил девушку по голове, стряхнул с ее волос травинку. Почти месяц на сухих щах... Он вздохнул и стал думать про мадам, которая спит небось сейчас у себя в гостевом доме. Мягкая и страстная женщина — услада его чресел. Ода сиськам и всему остальному.... Такого, конечно, с женой не вытворяют... Жена — песня лирическая и минорная... Субдоминанта, тоника... субдоминанта... тоника... — глаза его слипались...

Рассвет потихоньку ложился на Графский Зуб, белую скалу и окружающий ее лес, и прохладный туман пополз с озера, и все студенты спали, согреваясь кто у костра, кто возле женщины... и птица горюн умолкла давно, ее песня мрака и смерти сменилась песнею жизни... Наступило утро нового дня... Розы Ветров на шеях слегка подразмазались, и все же ясно и отчетливо выделяли каждого честного молодого человека и не менее честную девушку, затеявших опасную игру с историей.

(Рабочий эпизод)