Калейдоскоп вселенных. О половом воспитании молодежи
Автор: Илона ЯкимоваКогда вся сага о Хепбернах занимает свыше тысячи страниц, особенно любопытно прокидывать связки между тем и иным отрезком истории. Герои все тебе уже родней иных родных, ты точно знаешь и помнишь, что каждый из них мог сказать по одному и тому же поводу.
Лучшим воспитателем, ментором, напарником и старшим другом Патрика «Белокурого» Хепберна остается, конечно же, Джон Хепберн – да, тот самый младший сын первого графа, брат второго и дядя третьего – несгибаемый епископ Брихин. Рулить подросточком – то еще удовольствие, даже если и не в Средневековье, особенно подросточком характерным. «Если жеребенок не норовистый, это не Хепберн» (С) епископ Брихин. Но норовистому жеребеночку слова в голову заходят не всегда, особливо когда идут вразрез с половым инстинктом. Тогда епископу приходится объяснять племяннику устройство жизни просто и доступно.
Шотландия, Абердиншир, Хантли, июнь 1527
В то лето Джордж Гордон Хантли уезжал домой, на север, и звал кузена Босуэлла с собой.
– Твоя бабушка мне голову оторвет… – поморщился Брихин.
– Ваше преподобие, пожалуйста! – Патрик даже унизился до мольбы.
– … если узнает. Поэтому, пожалуй, я ей ничего не скажу, да и ты не болтай лишнего – ни здесь, ни там, в Хантли. Постарайся не бахвалиться тем, что ты Босуэлл. Будь Стюартом, одним из кузенов, тем паче, ты и похож на Стюарта. Поосторожней в горах, чтобы нам не пришлось потом выкупать тебя у каких-нибудь чокнутых Кемпбеллов или МакКензи. И не женись там случайно, по обычаю – твоя рука принадлежит семье и роду. Будешь шляться в бордель…
Патрик помотал головой. Вид у него при том был самый искренний.
… – выпорю, – договорил железный Джон. – Иди, ликуй, и пришли ко мне МакГиллана.
Визитом племянника на север Джон Хепберн воспользовался, чтоб навестить собственную епархию. В Брихине они простились, и дальше Патрик отправился абсолютно свободным — столь опьяняюще свободным, как никогда в жизни ранее.
Обещания пятнадцатилетний граф, разумеется, не сдержал (да и кто бы сдержал, на его-то месте). Потому что Хайленд, воля, драки, виски, абердинский бордель и двое кузенов в компанию – Джорджи, граф Хантли, будущий «Бойцовый петух Севера», и Рой Арчибальд Кемпбелл, мастер Аргайл, уже тогда «Бурый волк Запада». И они отожгли (так отожгли, что после отъезда домой Аргайла выяснилось, что от Роя беременна его собственная тетка – она была из семейства Гордонов). Но после-то юному графу пришлось возвращаться под крылышко к Брихину…
Племянник сделал кое-какие выводы и предпринял по итогу кое-какие действия, но суть в том, что урок – по смыслу – усвоил. Рональд Хей, лорд Хаулетт, наперсник графа, внук ведьмака Хаулетта из «Младшего сына», отмечает, что с возрастом в определенных условиях господин граф весьма точно копирует манеру поведения своего младшего дяди – и таки Хаулетт прав. Проходит пятнадцать лет, и Белокурому самому выпадает момент повоспитывать подрастающее поколение. Подрастающим поколением в данном случае является его дальний кузен, Джон Гордон, граф Сазерленд, восемнадцатилетнее прелестное чучелко в боннетике, которое садится за выпивку с двумя взрослыми хайлендерами и одним прожженным рейдером, и не выдерживает темпа усвоения спиртного.Шотландия, Сент-Эндрюс, сентябрь 1527
Очень странно было вернуться в те стены, которые помнил он, сколько жил, вернуться — уже другим, с послевкусием нового опыта на губах. Брихин встретил его так, словно они видались только вчера:
– А, это ты… как кстати, зайди-ка на пару слов!
Патрик, спешившись у аркады, бросил поводья Раннего Снега пажу, поднялся вслед за дядей в большой холл, где Брихин, улыбнувшись, похлопал его по плечу:
– Слыхал, ты неплохо провел время… ну что ж, я рад, что путешествие пошло тебе на пользу. Однако, друг мой, есть небольшая формальность, которую лучше решить сейчас же – касательно абердинских шлюх…
Он еще не закончил фразы, как графа взяли в клещи два дюжих парня с конюшен, и одного взгляда на дядю Патрику было достаточно, чтобы понять, к чему все идет. Граф проклял про себя феноменальную память Брихина и его дьявольское чутье. Внезапность нападения сделала его относительно легкой добычей, но он, тем не менее, не собирался сдаваться. На каждой руке у Патрика висело по конюху, он мотал их из стороны в сторону, но сбросить не мог, как кабан – вцепившихся в шею гончих, осыпая при этом дядю такими точными и непристойными ругательствами на гэльском, что побагровел даже горец МакГиллан. Хантли был бы доволен своими педагогическими талантами…
– Жеребец-то уже здоровенный! – с уважением произнес, наблюдая это, Брихин. – Эй, вы, двое, что встали, помогите его светлости… ну, живо! И десять плетей сверху за сквернословие.
А сам поймал за шиворот метнувшегося было к Патрику слугу:
– Назад, Йан МакГиллан, не твоего ума дело!
Вчетвером графа мигом растянули вдоль лавки, разоблачили от дублета, задрали рубаху, и свистнула, врезаясь в тело, первая плеть. Он не потерял сознания от бешенства, как в детстве, но вцепился зубами в край доски и молчал все время, пока сыпались удары. Ни рукой, ни ногой он не мог пошевелить, даже если б хотел. Кожа горела огнем, на спину лечь будет немыслимо, но дядюшкин экзекутор – человек умелый, ни одного следа не останется. По завершению сам встал, сплюнул опилки пополам с кровью из прикушенной от злости губы и сказал, натягивая рубаху, глядя на дядю в упор:
– Это была большая ошибка, ваше преподобие...
Джон Брихин без смущения выдержал этот взгляд:
– Ты дал мне обещание, не так ли? Граф должен держать свое слово. И тщательно выбирать себе женщин. От них еще дурные болезни бывают, кроме удовольствия, если ты не слыхал. Переоденься к ужину и спускайся в холл…
Дядя и племянник провели вечер за весьма светской, шутливой и теплой беседой, обсуждая особенности нравов и быта горцев в сравнении с лоулендерами. Патрик ни словом, ни жестом не дал понять, что спина болит почти нестерпимо, но сослался на дорожную усталость и рано ушел к себе.
Босуэлл стоял в дверном проеме, когда Хантли повернулся на голос. Опершись о притолоку, граф наблюдал размеры пиршества и бесчинства, устроенного в его покоях, а после уточнил для непонятливых:
– Вы бражничайте и мечете карты в моем доме – в мое отсутствие, скоты... доброго вечера, лорды!
– Положим, я знал, что ты сегодня вернешься, – преспокойно отвечал Джордж, вынимая колоду из рук Кемпбелла, тасуя ее с повадкой опытного придворного. – Надо же нам было где-то поговорить без посторонних ушей…
– За скота получишь в рыло, Белокурый, – убежденно сказал Аргайл, поднялся с места, но внезапно обнял хозяина дома.
Выпив, Рой почти всегда был больше настроен на объятия, чем на драку, что не мешало ему сыпать угрозами. И момент, когда он переходил от объятий к немедленному воплощению угроз, был ведом только самому Гиллеспи Рою Арчибальду.
– А ты? – спросил он, дохнув на Патрика густым смрадом спиртного. Рейнское, кларет, виски, определил граф, едва уловимо поморщившись, без него тут погуляли на славу. – А ты сколько дашь?
– Тяни! – Джордж протянул колоду. – Хм… ну да. Королева сердец. Сколько даешь?
– Четыре, – не меняясь в лице, отвечал Босуэлл. Аргайл хмыкнул с уважением, а Белокурый продолжил. – Значит, вот как собирают войска благородные лорды королевы?
– Хо! – молвил Джорджи. – Не будь я в такой степени рыцарем французской вдовы, сказал бы я…
– Что пусть будет благодарна, коли собирают и так! – отрезал Рой Кемпбелл с мимолетной усмешкой. – А что тебе не по нраву-то, Босуэлл? Ну, кроме того, что мы порядком подчистили твой кларет, но это уж мелочность, право слово…
– Да! Что вас, собственно, не устраивает? – внезапно и горячо поддержал Аргайла Джон Гордон Сазерленд.
При этих словах стало ясно, что Сазерленд находится в предельной стадии опьянения, еще позволяющей ему удерживать себя в вертикальном положении, но препятствующей здраво оценивать происходящее вокруг. Босуэлл широко улыбнулся юноше. И веско произнес:
– Меня не устраивает, Джон, что вы ведете крайне распутный образ жизни, а ваши старшие кузены – вот эти двое, да – мало того, что не наставляют вас на путь добродетели, но и сами не являются оной достойным примером. Юношество, Джон, должно блюсти себя чище и строже нас, закоренелых грешников, хотя бы затем, чтоб иметь возможность впоследствии испробовать все уже известные нам пороки...
– Похоже, я где-то уже слышал эти слова, – пробормотал Хантли. – И почти тот же голос. Лет двадцать тому назад, в Сент-Эндрюсе...
– Босуэлл и проповедь о добродетели! – ощерился в ухмылке Аргайл. – Сочетание, глубоко соблазнительное для баб, надо полагать.
– Толковать женщинам о добродетели, – отвечал Патрик, – занятие совершенно бессмысленное. Об этом и в Библии, Рой, на первых страницах есть.
– Я не читал ее, признаться, – отмахнулся тот. – Кроме Pater Nostrum и Credo что еще нужно доброму католику в час нужды?
– А вот спросим сейчас у Сазерленда, ибо он в нужде величайшей, духовной. Я читаю это по глазам, они мутны и не видят горнего света... чего вам сейчас не хватает для счастья, Сазерленд?
– Девок! – чистосердечно признался тот.
Лорды дружно заржали. Босуэлл пожал плечами:
– Так спуститесь до ветра, может, какая-нибудь дурочка попадется на победный вид торчащего гульфика. Не нарвитесь только на шлюху, если хотите жить долго и счастливо.
Хантли воздел указательный палец:
– А вот сейчас ты говоришь в точности, как твой дядя!
– Здоровье железного Джона! – Патрик с ухмылкой приподнял бокал, так вовремя вложенный в руку графа Хэмишем МакГилланом.
– За его здоровье! – кивнул Хантли. – Как он поживает?
– Неплохо, насколько мне известно. Ты мог видеть его семнадцатого числа, на отмененном Арраном «Парламенте вооруженных священников».
– И видел, да не случилось поговорить. Епископ был так зол, что вокруг него вымораживало все живое на пять миль вокруг… Ступай, Джон, – велел Хантли кузену, – что стоишь, как телок, потерявший матку? Иди охоться, но помни завет знатока!
Сазерленд поднялся и, чуть покачиваясь, прислонился в дверной притолоке, Патрик с наслаждением занял его место в кресле возле огня. Мутноватые серые глаза сейчас и впрямь сообщали лицу Сазерленда что-то телячье. Забавное у него родство, подумалось Босуэллу, ведь этот волк Аргайл сожрет парня в один миг, если потребуется корм, да и добросердечный кузен Хантли не станет вмешиваться.
– Но неужели вы, Босуэлл, никогда не искали удовольствий Венеры продажной? – спросил его юноша.
Босуэлл и Хантли переглянулись.
– Только при мне не лгите мальцу, добродетельные лорды, – предостерег Аргайл, смачно сплевывая в пустой кубок косточку от сушеной вишни. – Я-то помню, как было дело.
– Ни одной живой душе! – поклялся Джордж Гордон, глядя на Белокурого.
– Не представляю, как он узнал, но узнал! – Патрик покачал головой, а после от хохота горцев и рейдера задрожал потолок покоев.
Сазерленд, не поняв, о чем речь, в раздражении взмахнул на них руками и уверенно вышел. В приоткрывшуюся дверь пахнуло ночной сыростью.
Нежно люблю такие пробросы – через десятки лет, сквозь историю семьи, сквозь живую память персонажей. Эти четверо – Босуэлл, Хантли, Аргайл и Сазерленд – бухают и интригуют в таком формате весь третий том, причем Сазерленд нигде, знамо дело, за кузенами не успевает, поэтому из сцены в сцену переходит обычно спящим на сундуке в углу комнаты.