"Московский упырь"! Детектив 17 века)

Писатель Андрей Посняков

представляет

запутанный исторический детектив начала 17 века! «Отряд тайных дел»

Книга третья:

«Московский упырь»

https://author.today/work/107306

Зима 1605 года. Москва замерла в страхе – все чаще находят на улицах истерзанные трупы. На поиски загадочного убийцы брошены лучшие силы Земского двора – «отряд тайных дел». Иван, Митрий и Прохор уже совсем было напали на след, но внезапно все осложнили интриги при дворе Бориса Годунова и происки самозваного царевича Дмитрия, которого многие, слишком многие считают истинным государем…

Отрывки:

Трое навытяжку стоявших перед боярином юношей – Иван, Прохор и Митрий – истекали потом. И вовсе не потому, что так уж боялись царского родича, просто большая изразцовая печь, занимавшая чуть ли не треть горницы, истекала жаром. Семен Никитич – куратор Земского двора и фактически возглавлявший Боярскую думу – как и царственный брат любил тепло, зная о чем, прислуга топила печи, не жалея ни дров, ни страдавших от невыносимой жары посетителей.

- Ну? – уже чуть потише, но с явным металлом в голосе промолвил боярин. – Что скажете в свое оправдание? Третий растерзанный мертвяк на Москве – а им хоть бы хны! – Семен Никитич снова повысил голос аж до визгливого крика. - Три мертвяка! Растерзанных! За один только январь месяц! Вы когда душегубца ловить думаете? Или некогда? Что молчите?

- Да мы ловим, - негромко возразил Иван. 

Высокий, стройный, с карими чувственными глазами и шевелюрой цвета спелой пшеницы, он отпустил над верхней губой небольшие усишки, а вот бороду еще не успел отрастить, все ж таки неполные девятнадцать лет - рановато для окладистой бородищи, хотя, вот, к примеру, у Прохора, борода все же росла, а он был не намного и старше. Окладистая такая, рыжеватая, не особенно-то и красивая на Иванов взгляд, но, тем не менее, Прохор ею очень гордился, лелеял и холил. Так что выражение «брады уставя», пожалуй, можно было бы отнести лишь к нему одному, если б боярин выражался фактически, а не фигурально. Ну, не было у Ивана никакой бороды, а уж, тем более, у их третьего приятеля – Митрия, по прозвищу – Митька Умник. Тот – худощавый, смуглый, темно-русый, на левой руке – родинка около большого пальца – вообще был в компании самым младшим, едва шестнадцать исполнилось.

______________________

Людское море волновалось на площади, переливалось волнами, кричало, било через край, иногда создавалось впечатление – что вот-вот выйдет из огражденных краснокирпичными стенами берегов, выплеснется в Белый город и, затопив его тысячеголосым многолюдством, ухнет с холмов вниз, в Москву-реку. Занявших кремлевские башни поляков, похоже, это сильно тревожило, не раз и не два уже какой-нибудь нетерпеливый жолнеж вытаскивал из ножен саблю… вполне понимая, что, ежели что случится, никакая сабля уже не поможет, да что там сабля – не помогут ни пищали, ни пушки. 

 Вокруг помоста отряды рейтар расчистили место, ждали – именно отсюда должны были перечислить все вины казнимого. А на лобном месте уже прохаживался кат – здоровенный, в переливающейся на солнце рубахе кроваво-красного шелка. Топор – огромных размеров секира – блестел, небрежно прислоненный к плахе. 

Оба – и палач, и топор - ждали… Ждал и народ – когда же начнется, когда? 

О, любопытные людишки обожают смотреть на казнь! И, чем кровавее смертоубийство, тем им интереснее, лучше. Потом будут долго помнить, рассказывать, как присутствовали, как видели… Как сверкнуло на солнце острое лезвие в мускулистых руках палача, и, со свистом опустившись на плаху - чмок! – впилось, разрубая шею, и отрубленная, еще какое-то время живая, голова, скаля зубы, гнилой капустою покатилась с помоста, а обезглавленное тело задергалось, истекая кровью. Как палач, наклонившись, ловко поймал голову, поднял за волосы, показал с торжеством ликующему народу, а кровь с шеи капала, капала вниз. на помост, под ноги кату, крупными рубиновым каплями… И острая, до поры до времени таившаяся где-то в глубинах сознания, мысль, пронзала вдруг каждого – не я! Не меня! Господи, как хорошо-то! 

 Вот так же совсем недавно казнили Петра Тургенева, Калачника Федора, и прочих, рангом помельче, крамольников – теперь настал черед главному, князю Василию… нет, не так – вору Ваське Шуйскому! Ужо, вот-вот покатиться и его забубенная голова… Что у многих, наряду с любопытством, вызывало и жалость – Шуйских не то, что бы любили в народе, но все же, относились с симпатией, несмотря на то, что князь Василий был уж таким выжигой – клейма ставить негде. Как говорили французские немцы – авантюрист. Может, за то и любили? 

 И теперь ждали, ждали… А казнь все затягивалась, непонятно, почему, и палач нетерпеливо прохаживался по помосту, время от времени, к восторгу толпы, пробуя остроту секиры пальцем.    

Чего ж они медлят-то? Чего?

_________________________

Пройдя темным переулком с покосившимися заборами, зашагали вдоль заросшего репейником и чертополохом оврага – ведущая напрямую к реке тропинка как раз и шла мимо, за избами. Иван внимательно всмотрелся вперед – хоть и темновато уже было, да видно, что к пристани никто не шел, не спускался – обширная, поросшая невысокими кустами, пустошь выглядела совершенно безлюдной. Ну, не мог больше никуда деться парень! Либо спускался б к реке, либо – шел сейчас рядом с избами… А, может – лежит убитый в кустах? Или – в избах?

- Митрий, давай по кустам, мы – по избам, - живо распорядился Иван. – Ты, Прохор – с той стороны, а я с этой. Ежели что – кричим.

 Обнажив саблю, Иван перешагнул валявшиеся на земле ворота и, войдя на пустынный двор, внимательно огляделся. Покосившийся забор отбрасывал под ноги длинную размытую тень.

- Архип, - оглядевшись, негромко позвал Иван. – Эй, Архипка!

Показалось, вдруг кто-то шевельнулся в избе…

Юноша осторожно подошел к входной двери… Чей-то пронзительный, словно бы нечеловеческий, крик внезапно полоснул по ушам!    

 Выставив вперед саблю, Иван рванул дверь… и отпрянул, пропуская орущую бросившуюся под ноги тень. Кошка! Черт бы тебя побрал… 

- Эй, есть здесь кто-нибудь? – громко позвал юноша. 

Никто не отзывался. Сквозь провалившуюся крышу были видны первые звезды. Осторожно осмотрев горницу, Иван вышел во двор и, обследовав амбар, выбрался прочь, направляясь к следующей избе, вернее, к ее скелету, черневшему обожженными балками саженях в пяти левее…

 На всякий случай покричал:

- Прохор, как там у тебя?

- Ничего, - тут же отозвался Прохор.

Ого! Да он совсем рядом, оказывается.

- Там все прогнило уже, - выйдя из-за ограды, пояснил молотобоец. – Не зайдешь – крыша обваливаться.

- Ну, ясно, - Иван повернулся, махнул рукой, и хотел было еще что-то добавить, но не успел – кто-то громко закричал на пустыре, ближе к реке.

Парни переглянулись:

- Митька? 

И со всех ног бросились к пустоши. Метнулись под ноги репейники, колючие кусты, ямы. Обиженно залаяв, бросились прочь растревоженные бродячие псы. Пахнуло какой-то затхлостью, тленом и еще чем-то мерзостным, не поймешь даже сразу – чем.

- Сюда! – выскочив из кустов, замахал рукой Митька. – Скорее!

Парни подбежали к приятелю в един миг:

- Ну?

- Он здесь, Архипка-то… Похоже, дышит… 

Отрок лежал на спине, раскинув в стороны руки. Кафтан его был расстегнут, рубаха разорвана на груди – однако кожа чистая, белая, без всяких порезов и крови.

- Видать, не успел… спугнули… - пояснив, Митька нагнулся к мальчику и, потрогав пульс, легонько побил по щекам.

- А? Что? – отрок испуганно распахнул глаза. – Кто здесь?

- То я, Иван, не видишь что ли?

В светлых глазах мальчишки проскользнуло узнавание и несказанная радость:

- И верно – Иван! Господи… А где же тот, страшный… Ошкуй!

- Ошкуй? – парни вздрогнули. – Как ты сказал?

- Ошкуй, - постепенно приходя в себя, уверенно повторил отрок. – То есть – тело человечье, а голова – медвежья. Белая такая, зубастая… Господи-и-и… - Архипка вдруг зарыдал, бессильно уронив голову.