Новости "Ясной Поляны": участники второй Школы литкритики им. В. Курбатова + короткий список премии
Автор: Задумчивый ПёсС 21 по 26 августа в «Ясной поляне» пройдёт вторая Школа литературной критики имени Валентина Курбатова, отобрали 25 человек из более 100 заявок от претендентов из 25 регионов России, а также из Казахстана, Белоруссии и Армении. Задание любопытное было и в критическую тему, на мой взгляд, подходит больше, чем разбирать участников лонг или шорт листов этой премии. Предлагали написать эссе, основываясь на двух главах Л. Н. Толстого из «Детства», не вошедшего в основную публикацию: (примеры текстов с ятями и ером на конце). Сперва обращение к читателям и попытка составить портрет конкретного человека. Основная мысль: нет людей умных-глупых, добрых-злых, есть только понимающие и непонимающие. У. Л. Н. Толстого к читателям следующие «требования»: не стыдиться сопереживать полюбившемуся герою, радоваться за него или жалеть его, порой до слёз; любить собственные воспоминания; быть человеком религиозным; искать в повести места, благодаря которым испытываешь сильные чувства, а не насмешку над автором; смотреть спокойно и беспристрастно на героев хорошего круга, не завидовать им, не презирать, а смотреть спокойно и беспристрастно. Критикующим же предлагалось говорить от своего лица, не употребляя «мы», не насмешничать, потому что критический разбор — не рассказывание анекдотов. Важной становится мысль, что пиши критику так, как будто всё высказываешь человеку лично, без условностей, что до него всё равно не доберёшься и можно писать пасквили.
Къ читателямъ. Глава <34-я.> 1.
Я отдаю дань общей всѣмъ авторамъ слабости — обращаться къ читателю.
Обращенія эти бо̀льшей частью дѣлаются съ цѣлью съискать благорасположеніе и снисходительность читателя. Мнѣ хочется тоже сказать нѣсколько словъ, вамъ, читатель, но съ какою цѣлью? Я право не знаю — судите сами.
Всякій авторъ — въ самомъ обширномъ смыслѣ этаго слова — когда пишетъ что бы то ни было, непремѣнно представляетъ себѣ, какимъ образомъ подѣйствуетъ написанное. Чтобы составить себѣ понятіе о впечатлѣніи, которое произведетъ мое сочиненіе, я долженъ имѣть въ виду одинъ извѣстный родъ читателей. Какимъ образомъ могу я знать, понравится ли или нѣтъ мое сочиненiе, не имѣя въ виду извѣстный типъ читателя? — Одно мѣсто можетъ нравиться одному, другое — другому, и даже то, которое нравится одному, не нравится другому. Всякая откровенно выраженная мысль, какъ бы она ни была ложна, всякая ясно переданная фантазія, какъ бы она ни была нелѣпа, не могутъ не найдти сочувствія въ какой нибудь душѣ. Ежели онѣ могли родиться въ чей-нибудь головѣ, то найдется непремѣнно такая, которая отзовется ей. Поэтому всякое сочиненіе должно нравиться, но не всякое сочиненіе нравится все и одному человѣку.
Когда все сочиненіе нравится одному человѣку, то такое сочиненie, по моему мнению, совершенно въ своемъ родѣ. Чтобы достигнуть этаго совершенства, a всякій авторъ надѣется на совершенство, я нахожу только одно средство: составить себѣ ясное, определенное понятіе о умѣ, качествахъ и направлении предполагаемаго читателя.
Поэтому я начну съ того мое обращеніе къ вамъ, читатель, что опишу васъ. Ежели вы найдете, что вы не похожи на того читателя, котораго я описываю, то не читайте лучше моей повѣсти — вы найдете по своему характеру другія повѣсти. Но ежели вы точно такой, какимъ я васъ предполагаю, то я твердо убѣжденъ, что вы прочтете меня съ удовольствіемъ, темъ болѣе, что при каждомъ хорошемъ мѣстѣ мысль, что вы вдохновляли меня и удерживали отъ глупостей, которыя я могъ бы написать, будетъ вамъ пріятна.
Чтобы быть приняту въ число моихъ избранныхъ читателей, я требую очень немногаго: чтобы вы были чувствительны, т. е. могли бы иногда пожалѣть отъ души и даже пролить нѣсколько слезъ объ вымышленномъ лицѣ, котораго вы полюбили, и отъ сердца порадоваться за него, и не стыдились бы этаго; чтобы вы любили свои воспоминанія; чтобы вы были человѣкъ религіозный; чтобы вы, читая мою повѣсть, искали такихъ мѣстъ, которыя задѣнутъ васъ за сердцо, а не такихъ, которыя заставютъ васъ смѣяться; чтобы вы изъ зависти не презирали хорошаго круга, ежели вы даже не принадлежите къ нему, но смотрите на него спокойно и безпристрастно — я принимаю васъ въ число избранныхъ. И главное, чтобы вы были человѣкомъ понимающимъ, однимъ изъ тѣхъ людей, съ которымъ, когда познакомишься, видишь, что не нужно толковать свои чувства и свое направленіе, а видишь, что онъ понимаетъ меня, что всякій звукъ въ моей душѣ отзовется въ его. — Трудно и даже мнѣ кажется невозможнымъ раздѣлять людей на умныхъ, глупыхъ, добрыхъ, злыхъ, но понимающій и непонимающій это — для меня такая рѣзкая черта, которую я невольно провожу между всѣми людьми, которыхъ знаю. Главный признакъ понимающихъ людей это пріятность въ отношеніяхъ — имъ не нужно ничего уяснять, толковать, а можно съ полною увѣренностью передавать мысли самыя не ясныя по выраженіямъ. Есть такія тонкія, неуловимыя отношенія чувства, для которыхъ нѣтъ ясныхъ выраженій, но которыя понимаются очень ясно. Объ этихъ-то чувствахъ и отношеніяхъ можно смѣло намеками, условленными словами говорить съ ними. Итакъ, главное требованіе мое — пониманіе. Теперь я обращаюсь уже къ вамъ, опредѣленный читатель, съ извиненіемъ за грубость и неплавность въ иныхъ мѣстахъ моего слога — я впередъ увѣренъ, что, когда я объясню вамъ причину этаго, вы не взыщите. Можно пѣть двояко: горломъ и грудью. Не правда ли, что горловой голосъ гораздо гибче груднаго, но зато онъ не дѣйствуетъ на душу? Напротивъ, грудной голосъ, хотя и грубъ, беретъ за живое. Что до меня касается, то, ежели я, даже въ самой пустой мелодіи, услышу ноту, взятую полной грудью, у меня слезы невольно навертываются на глаза. То же самое и въ литературѣ: можно писать изъ головы и изъ сердца. Когда пишешь изъ головы, слова послушно и складно ложатся на бумагу. Когда же пишешь изъ сердца, мыслей въ головѣ набирается такъ много, въ воображеніи столько образовъ, въ сердцѣ столько воспоминаній, что выраженія — неполны, недостаточны, неплавны и грубы.
Можетъ быть, я ошибался, но я останавливалъ себя всегда, когда начиналъ писать изъ головы, и старался писать только изъ сердца.
Еще я долженъ вамъ признаться въ одномъ странномъ предубѣжденіи. По моему мнѣнію, личность автора, писателя (сочинителя) — личность анти-поэтическая, а такъ какъ я писалъ въ формѣ автобиографіи и желалъ какъ можно болѣе заинтересовать васъ своимъ героемъ, я желалъ, чтобы на немъ не было отпечатка авторства, и поэтому избѣгалъ всѣхъ авторскихъ пріемовъ — ученыхъ выраженій и періодовъ.
*№ 34 (II ред.).Глава. Къ тѣмъ Господамъ критикамъ, которые захотятъ принять ее на свой счетъ.
Обращеніе къ читателямъ: какого я себѣ воображаю читателя, и почему нужно воображать себѣ читателя. Я пишу изъ сердца — извините грубый слогъ. Я пишу автобіографію, извините, что нѣтъ авторскихъ пріемовъ.
Милостивые Государи!
Я выступаю на литературное поприще съ великой неохотой и отвращеніемъ. Чувство, которое я испытываю, похоже на то, съ которымъ я обыкновенно вхожу въ публичныя мѣста, куда пускается всякій народъ, и гдѣ я могу безъ всякой причины получить отъ пьянаго или безумнаго оскорбленіе. Почему? Потому что вы, Милостивые Государи, для меня тѣ, отъ которыхъ на литературномъ поприщѣ я боюсь получить оскорбленiе. Слово оскорбленіе я говорю здѣсь совсѣмъ не въ переносномъ смыслѣ, но въ прямомъ: т.-е. я не назову оскорбленіемъ, ежели вы задѣнете мое авторское самолюбіе, но я говорю о личномъ оскорбленіи, котораго я вправѣ бояться съ вашей стороны. Когда вы пишете критику на какое нибудь сочиненіе въ журналѣ, вы безъ сомнѣнія имѣете въ виду то, что авторъ того сочиненія прочтетъ вашу критику. (И даже, ежели вы захотите признаться откровенно, разсчитывая впечатлѣніе, которое произведетъ на читателей ваша критика, вы изъ всѣхъ читателей имѣете болѣе всего въ виду автора, а иногда его однаго.)
Писать или говорить такія вѣщи про какое-нибудь лицо, которыя вы не скажете ему въ глаза и не напишете ему, значитъ говорить оскорбительныя вещи.
Говорить эти вещи въ глаза или писать къ нему, значитъ оскорблять то лицо.
Писать эти вещи въ журналахъ — то же, что говорить въ глаза или писать къ нему письмомъ, потому что, когда вы пишете критику, вы имѣете въ виду личность автора.
Писать къ лицу оскорбительныя вещи и не подписывать, называется пасквиль. Слѣдовательно, критикуя NN, ежели вы говорите про него такія вѣщи, которыя не скажите ему въ глаза, значитъ, что вы пишете пасквиль.
Про сочиненіе, которое вы критикуете, вы все скажете въ глаза автору, не стѣсняясь ни чемъ — вы скажите, что книга дурна, что мысль несправедлива, что ссылки невѣрны, что языкъ неправиленъ, что правила орѳографіи не соблюдены, но вы не скажете автору: «ваша книга глупа», потому что глупую книгу можетъ написать только глупый человѣкъ, между тѣмъ какъ дурную можетъ написать хорошій человѣкъ; вы не скажете, что безсмысленно, что писалъ ее неучь. Однимъ словомъ, вы будете говорить о книги, а не о личности автора, иначе это будетъ оскорбленіе. Почему вы въ критикахъ дѣлаете эти оскорбленія и еще въ видѣ пасквили, которую вы подписываете общепринятой формулой «мы». Кто эти «мы», скажите, ради Бога?
Всѣ ли это сотрудники журнала, или одно множественное лицо? «Мы совѣтуемъ Г-ну N. то-то и то-то», «мы жалѣемъ», «мы желали бы», «это просто смѣшно» и т. д. Господа тѣ [?] «мы», теперь я къ вамъ обращаюсь, такъ какъ я убѣжденъ, что, хотя у васъ странное имя, но все-таки вы какое-нибудь лицо. Скажите пожалуйста, ежели вы встрѣтите меня где-нибудь, ну, положимъ, въ концертѣ, и замѣтите, что я не бритъ, вы не подойдете ко мнѣ и не скажете: «мы совѣтовали бы вамъ сначала обриться, а потомъ идти слушать музыку», или — «очень жалѣемъ, что вы не надѣли фрака», или — «мы желаемъ, чтобы вы тутъ стояли, а не здѣсь», или — «просто смѣшно, какой у васъ носъ». Вы бы не сдѣлали этаго, а то бы могли нажить исторію, потому что я не повѣрилъ бы, что вы фикція «мы», а, критикуя мою книгу, вы мнѣ сказали точно такія же дерзости, хотя я тоже зналъ, что «мы» кто-нибудь да есть, а не фикція. Вы совѣтовали сначала прочесть то-то, желали бы больше послѣдовательности, жалѣете о томъ, что я не знаю того [то], и не находите, что это просто смѣшно, что я говорю. — Вспомните библ[іографическія] кр[итики] на книги о [1 неразобр.], на стихотворенія неизвѣстныхъ авторовъ, на практическія книги. Поэтому развѣ не справедливо то, что я говорю о сходствѣ литературнаго поприща съ публичными мѣстами?
Вы скажете, что такимъ литераторамъ, которые, не зная дѣла, суются писать, нужны уроки. Развѣ вы ихъ этимъ исправите. (Уже не говорю о томъ, что все-таки это пасквиль, и что вы не имѣете на то никакого права.) Вы скажете въ литературныхъ выраженіяхъ, что NN дуракъ, и онъ скажетъ въ не менѣе литературныхъ выраженіяхъ, что «мы» такого-то журнала — дуракъ; по крайней мѣрѣ, онъ имѣетъ полное право это сдѣлать. Что жъ тутъ веселаго?
Еще больнѣе читать критику на сочиненія хорошія. Хотѣлось бы знать, кто разбираетъ сочиненія Дружинина, Григоровича, Тургенева, Гоголя, Гончарова, совѣтуетъ имъ, жалѣетъ о нихъ и желаетъ имъ? Все этотъ роковой «мы». Онъ не выдетъ изъ своего инкогнито, потому что, ежели бы изъ величественнаго «мы» вдругъ вышелъ какой нибудь NN, который когда-то въ 30 годахъ написалъ дурную повѣсть и судитъ теперь о первостепенныхъ писателяхъ, всѣ бы сказали, что это просто смѣшно, и подлѣ самой фамиліи его поставили вопросительный знакъ въ скобкахъ.
Хотя выходящія на литературное поприще, какъ и на сцену, подвержены суду всѣхъ, но свистать не позволено, такъ и не должно быть позволено говорить личности и дѣлать пасквили. Что есть личность и пасквиль, я опредѣлилъ выше.
Итакъ, я требую 2 важныхъ перемѣнъ. 1-е, чтобъ не говорили такихъ вещей про NN, разбирая его сочиненіе, которыя нельзя сказать ему въ глаза, и слѣдовательно говорить, что сочиненіе безсмысленно, что желаемъ то-то въ сочиненіи, жалѣемъ или совѣтуемъ Господамъ NN. — все это не должно существовать.
Можетъ быть, скажутъ, что это совершенно условно, что можно сказать въ глаза — какому литератору? и какой критикъ? и въ какихъ они отношеніяхъ? Ежели вы не хотите допустить, отвѣчу я, чувства приличія, которое должно быть у каждаго человѣка, то разсматривайте всякое сочииеніе безъ всякаго отношенія къ его автору. И уничтожили бы форму «мы». Мнѣ кажется, что форма эта есть нарочно выдуманная и утвержденная обычаемъ личина, подъ которой удобнѣе пишутся пасквили. Еще желалъ бы я, чтобы уничтожили въ скобкахъ вопросительные и восклицательные знаки. Они ровно ничего не значатъ безъ объясненія, а ежели есть объясненіе, то ихъ не нужно. — Вотъ перемѣны, которыхъ требуютъ приличія. О смѣшномъ, какъ-то: напыщенности и фигурности выраженій и о философскихъ терминахъ, которые вклеиваютъ въ критику, желая объяснить мысль и, напротивъ, показывая неясность на этотъ счетъ мысли критика, я не буду говорить. Теперь поговорю о томъ, какихъ измѣненій требуетъ справедливость въ критикѣ.
(Я никакъ не полагалъ, чтобы цѣлью критики было изложеніе свойствъ и недостатковъ самого автора и чувствъ, подъ вліяніемъ которыхъ онъ писалъ.) Согласитесь со мной, Милостивые Государи, что критика — двоякая, ироническая и серьезная. Это раздѣленіе, взявъ первый журналъ, въ отдѣлѣ библіографической хроники сдѣлаетъ всякій; даже въ одной и той же статьѣ можно указать мѣста, гдѣ кончается серьезная и начинается ироническая. — По расположенію самого критика, согласитесь тоже, что критику можно также легко раздѣлить на пристрастную «за» и пристрастную «противъ». Слѣдовательно, мы можемъ соединить оба раздѣленія, и логика указываетъ намъ, что должно существовать:
1) Ироническая — пристрастная за
2) Ироническая — пристрастная противъ
3) Серьезная — тоже за
4) Серьезная — тоже противъ.
Но первое соединеніе не можетъ существовать. Остаются 3 рода, имянно: ироническая — противъ, серьезная — за и серьезная — противъ. Ироническая, слѣдовательно, можетъ быть только пристрастна противъ, и поэтому не удовлетворяетъ цѣли критики — дать ясное и по возможности вѣрное понятіе о предметѣ — не есть критика, a правильнѣе можно назвать насмѣшкой надъ сочи[нителемъ]. Но такъ какъ извѣстно, что нѣтъ вещи, не подверженной насмѣшки, то на ея сужденіе нельзя полагаться.
<Остаются два послѣдніе рода, хотя не совершенные, выкупающіе свои недостатки тѣмъ, что сужденія ихъ не могутъ быть безразсудны и противорѣчащи.>
Сенковскій ввелъ обычай смѣяться надъ книгами въ отдѣлѣ Библіографической Хроники, и этотъ отдѣлъ былъ дѣйствительно очень забавный, но нисколько не удовлетворялъ своему назначенію — дать понятіе о ходѣ литературномъ, о значеніи и достоинствѣ новыхъ книгъ.
Теперь этотъ обычай такъ укоренился, что все остроуміе сотрудника Журнала устремлено преимущественно на этотъ отдѣлъ, тогда какъ въ критикѣ, ежели логика не обманываетъ меня, должна быть исключена всякая шутка и забавная выходка, какъ пристрастная противъ. Критика есть вѣщь очень серьезная. Ежели скажутъ: «никто не будетъ читать критику и Библіографическую Хронику, что за бѣда — по крайней мѣрѣ не будутъ читать несправедливостей, а ежели такъ много остроумія у сотрудниковъ, что некуда дѣвать, пусть составятъ особый отдѣлъ подъ названіемъ Б. И. или пусть пишутъ анекдоты. Итакъ, я требую уничтоженія личностей, формулы «мы», скорописныхъ буквъ и всѣхъ насмѣшекъ.
Что же будетъ тогда критика? скажутъ мнѣ. Будетъ критика, а не анекдоты. Чтобы показать, какъ по моему мнѣнію не нужно писать и какъ нужно, я возьму изъ своей повѣсти главу, хоть «Разлуку» и буду ее критиковать трояко: пристрастно за, пристрастно противъ и иронически. Я этимъ хочу показать отношенія между этими родами. Несмотря на большой или меньшій талантъ, пропорція останется та же.
Короткий список без аннотаций, они под спойлером, также есть подкаст с Дмитрием Даниловым на радио Спутник, где происходит обсуждение списка на 25 мин 43 секунды.
— Анастасия Астафьева, «Для особого случая» обещают 12 рассказов о селе, тут, видимо, как повезёт,расплывчато в аннотации.
— Сергей Беляков, «Парижские мальчики в сталинской Москве»
— Дмитрий Данилов, «Саша, привет!» бегло произведение читал: филолога посадили в камеру смертников за любовь с несовершеннолетней, в любой день, неизвестно когда, его застрелит автомат Саша, и вот он то ведёт лекции-интервью, то с женой общается, которая тоже связана с литературой.
— Канта Ибрагимов, «Маршал»
— Анна Матвеева, «Каждые сто лет»
— Ислам Ханипаев «Типа я» — сегодня вышел раздел рекомендаций, где якобы книгу советует В. Панов, правда, в каком виде не нашёл( Но всё равно к произведению появился дополнительный интерес, из всех произведений наиболее интересной детскостью-подросковостью кажется.
— Иван Шипнигов, «Стрим» -- как понимаю, здесь будет от лица нескольких людей и у каждого своя манера речи, которую собираются придерживаться. Из чужого отзыва:
Тест произведения очень специфический. Куски живого языка содержат включения чуднЫх выражений: "перегнул палку в колеса", "сильно мил не будешь", "как за каменной спиной", "тамбур уходит в небо". Текст "пишут" герои книги. Кто-то сплошным потоком, кто-то с ужасными ошибками, кто-то навязчиво интеллигентно.
"Понаехавший" в Москву Леша, офисный планктон, 35 тысяч рублей на руки "до вычета налогов" "руммейтит" с "понаехавшей" из Краснодара за богатым мужиком и квартирой в "Москва-Сити" Наташей, продавщицей в элитном бутике обуви.
Сначала мы читаем стрим Леши - текст без заглавных букв, но с точками - про скидки в "Пятерочке", сколько максимум можно заплатить за чашку кофе на свидании,
1. Астафьева Анастасия. Для особого случая. — Вологда: ИП Киселев А. В., 2020
В сборник вошли 12 рассказов о жителях современного села, об их чувствах, взаимоотношениях, о поисках выхода из трудных ситуаций, в которые ставит их судьба. Каждый из героев книги надеется обрести понимание и поддержку, но не каждый способен вести себя достойно у той черты, за которой уже нельзя лгать ни себе, ни другим. Рассказы написаны на «живом» материале, сюжеты взяты из жизни и поведаны автору односельчанами. Их истории порой кажутся невероятными, порой — слишком жесткими. Однако прозу Анастасии Астафьевой отличает умение не ставить точку ни на персонаже, ни на человеке. В ее произведениях всегда есть место «свету в конце тоннеля», к которому стремится жаждущая душа. Тончайший психологизм повествования, прекрасное знание слабых и сильных сторон человеческой души, желание нащупать тончайшую грань между черным и белым, добром и злом, делают книгу не просто захватывающим чтением, но и произведением, которое дает читателям срез настоящей жизни, в которой есть место и прекрасному, и больному, и любви, и смерти, и возрождению.
2. Беляков Сергей. Парижские мальчики в сталинской Москве. — М.: Редакция Елены Шубиной, 2021
Сын Марины Цветаевой Георгий Эфрон вырос во Франции, но считал себя русским. Однако в предвоенной Москве все видели в нем и его друге Дмитрии Сеземане, чья семья тогда же вернулась из эмиграции, — иностранцев, “парижских мальчиков”. В СССР их ждали аресты и гибель близких, эвакуация, война... Но в их московской жизни были и счастливые дни. Сталинская Москва — сияющая витрина Советского Союза. По новым широким улицам мчатся “паккарды” и ЗИСы, в Елисеевском продают деликатесы, Эйзенштейн ставит “Валькирию” в Большом театре... Странный, жестокий, но яркий мир, где утром шли в приемную НКВД с передачей для арестованных родных, а вечером сидели в ресторане “Националь” или слушали джаз Александра Цфасмана и Леонида Утесова.
3. Данилов Дмитрий. Саша, привет! — М.: Редакция Елены Шубиной, 2022
Дмитрий Данилов — драматург ("Человек из Подольска", "Серёжа очень тупой"), прозаик ("Описание города", "Есть вещи поважнее футбола", "Горизонтальное положение"), поэт. Лауреат многих премий. За кажущейся простотой его текстов прячется философия тонко чувствующего и всё подмечающего человека, а в описаниях повседневной жизни — абсурд нашей действительности. Главный герой новой книги "Саша, привет!" живёт под надзором в ожидании смерти. Что он совершил — тяжёлое преступление или незначительную провинность? И что за текст перед нами — антиутопия или самый реалистичный роман?
4. Ибрагимов Канта. Маршал. — М.: Вече, 2021
Роман Канты Ибрагимова «Маршал» – это эпическое произведение, развертывающееся во времени с 1944 года до 2000-х годов. За этот период произошли депортация чеченцев в Среднюю Азию, их возвращение на родину после смерти Сталина, распад Советского Союза и две чеченских войны. Автор смело и мастерски показывает, как эти события отразились в жизни его одноклассника Тоты Болотаева, главного героя книги. Отдельной линией выступает повествование о танце лезгинка, которому Тота дает название «Маршал» и который он исполняет, несмотря на все невзгоды и испытания судьбы. Помимо того, что Канта Ибрагимов является автором девяти романов и лауреатом Государственной премии РФ в области литературы и искусства, он – доктор экономических наук, профессор, автор многих научных трудов, среди которых титаническая работа «Академик Петр Захаров» о выдающемся русском художнике-портретисте XIX в.
5. Матвеева Анна. Каждые сто лет. — М.: Редакция Елены Шубиной, 2022
Анна Матвеева — автор романов "Перевал Дятлова, или Тайна девяти", "Завидное чувство Веры Стениной" и "Есть!", сборников рассказов "Спрятанные реки", "Лолотта и другие парижские истории", "Катя едет в Сочи", а также книг "Горожане" и "Картинные девушки". Финалист премий "Большая книга" и "Национальный бестселлер". "Каждые сто лет" — "роман с дневником", личная и очень современная история, рассказанная двумя женщинами. Они начинают вести дневник в детстве: Ксеничка Лёвшина в 1893 году в Полтаве, а Ксана Лесовая — в 1980-м в Свердловске, и продолжают свои записи всю жизнь. Но разве дневники не пишут для того, чтобы их кто-то прочёл? Взрослая Ксана, талантливый переводчик, постоянно задаёт себе вопрос: насколько можно быть откровенной с листом бумаги, и, как в детстве, продолжает искать следы Ксенички. Похоже, судьба водит их одними и теми же путями и упорно пытается столкнуть. Да только между ними — почти сто лет…
6. Ханипаев Ислам. Типа я. — М.: Альпина Паблишер, 2022
Дебютная повесть сценариста и режиссера Ислама Ханипаева написана от лица восьмилетнего мальчика, живущего в Махачкале. Потеряв мать и подвергаясь нападкам в школе, герой находит поддержку у воображаемого друга — Крутого Али. Он готовится стать «великим воином» и отправляется на поиски своего отца. Это не только история о травме и ее преодолении, это книга о взрослении и принятии непростой правды героем, которому безоговорочно веришь и сопереживаешь.
7. Шипнигов Иван. Стрим. — М.: Livebook, 2021
Смешная и трогательная комедия о том, что все люди разные, но все хотят быть любимыми и единственными. Что могут рассказать о себе охранник обувного магазина, знаток скидок в «Пятерочке», и обаятельная продавщица, ищущая мужчину мечты? Филологическая дева, начитавшаяся Достоевского, и одинокий пенсионер с квартирой в Москве? Дочь состоятельных родителей, едва не забывшая в Лондоне родной язык, и секс-работницы с духовными запросами? Роман об обычных людях, написанный необычным, ошеломляющим языком. Роман — прямая речь, роман-эксперимент, но с опорой на классический русский психологический роман. Подключайтесь к стриму!