P.S. к "Алябьев, ч.2"

Комментаторы моего поста об Алябьеве в один голос отмечают драматизм жизненной истории композитора. Коллега Homo Vulgaris дополнил свой комментарий интересным материалом, связанным со следствием и судом над Алябьевым. Я не мог не поделиться этим материалом с читателями. Тем более, что обнаружился парадокс: декабрист и лицейский друг Пушкина Иван Пущин сыграл в этом деле неблаговидную роль, а Бенкендорф, наоборот, проявил некоторую объективность

День  24 февраля 1825 года не предвещал перемен в судьбе  композитора Александра Алябьева. С утра он играл на рояле, днём ездил с визитами, а к вечеру ждал гостей. Послал человека в лавочку за новыми карточными колодами, угощениями и шампанским. Гости съехались к восьми  вечера. Ужинали и пили до десяти, потом играли на рояле и пели. Около  одиннадцати вечера взялись за карты. 

За стол уселись майор Иван Глебов — отставной гродненский гусар, Николай  Шатилов — шурин Алябьева и воронежский помещик Тимофей Времев со своим  спутником — губернским секретарём Сергеем Калугиным. Сам Алябьев в игре  участие не принимал — он перебрал с шампанским и тихо дремал в кресле.

Внезапно за игровым столом вспыхнул скандал. Воронежский помещик проиграл немыслимо большую сумму — 100 тысяч рублей (в то время добротную усадьбу с барским домом, садом и крепостными можно было приобрести за 8 тысяч  рублей). Услышав крик, Алябьев сразу проснулся и вскочил с кресла. Проигравший обвинял хозяина, что его дом смахивает на шулерский  притон. Немыслимое оскорбление! Завязалась потасовка.  Алябьев начал с пощёчин, закончил полноценными оплеухами Времеву и пригрозил дуэлью. 

Проигравший якобы свою неправоту признал, из сапога вытащил прибережённые золотые червонцы, отдал разъярённому Глебову. Обещался с оставшейся частью долга расплатиться позже. На этом и порешили. Гости стали разъезжаться. Воронежский помещик на следующий день уносил ноги из Москвы. А Алябьев, проспавшись, отправился на бал, развлекать свою юную возлюбленную (и  будущую жену) Екатерину Римскую-Корсакову.

Но  уже через два дня по Москве разнеслись неприятные слухи. Говорили, что  карты метал сам Алябьев, а когда Времев поймал его на шулерстве, бывший  военный шарахнул того бутылкой мадеры в висок и убил на месте. Звучала и  ещё одна версия: в сговоре были все игроки, а Времев раскрыл их шайку, и  они забили его стульями. Кое-кто утверждал, что сначала Времев вырвался  из дома, но злодеи пустились в погоню, перехватили помещика где-то под  Москвой, избили, ограбили и бросили на дороге умирать.

Правда, в «Деле о скоропостижной смерти коллежского советника Времева» под номером 206 ни о каком убийстве речи не идёт. Умер Тимофей Миронович 27  февраля на постоялом дворе в Чертаново без всякого насилия: «Рано утром он разбудил человека Андрея проводить себя на двор для телесной нужды, куда и пошли; а как он стал испражняться, в виду того человека упал и умер».

Вызвали лекаря и полицейского, составили протокол. Врач указал: смерть  наступила «от апоплексического удара (то есть от инсульта), коему  споспешествовали преклонные лета и какое-нибудь сильное волнение».  Погребли покойного 3 марта в Симоновом монастыре.

Но дальше дело приняло неожиданный оборот. Слухи о картёжниках-мошенниках дошли до обер-полицмейстера Александра Ровинского (который уже имел неприятный конфликт с Алябьевым в Большом театре). Он донёс о скандале генерал-губернатору Москвы Дмитрию Голицыну. И тот спешит первым доложить об инциденте императору. Мол, в Москве обнаружилось «игрецкое  общество», заявившее о себе тягчайшими преступлениями — шулерством и убийством. Александр I припоминает Алябьеву прежнее вольнодумство и  вздорный характер. Делу дан серьёзный ход.

Отправляясь  в московскую тюрьму, Алябьев иронично заметил: «Слава Богу, что сенатор N и князь N.N. представились неделей раньше, а то сидеть бы мне ещё и за этих». Он был уверен, что вскоре «неприятная история» разрешится в  его пользу. 

И действительно, 23 октября 1825 года все участники дела были оправданы.  Но судья — Иван Пущин (тот самый будущий декабрист и лицейский  однокашник Александра Пушкина) — опротестовал оправдательный вердикт.  Иван Иванович всей душой ненавидел распущенность и хотел изменить  российские нравы. Пущин был уверен: пороки надо выжигать калёным  железом. А тут они в полной красе — аристократы играют в карты, пьют,  дерутся. И в деле даже имеется труп! Как можно такое простить? 

Пущин  настаивал на том, что Алябьева и компанию надо отправить в Сибирь. Даже  если они никого не убивали. Просто ради благого примера. Для  исправления нравов. И чтобы другим неповадно было. 

Дело  стали пересматривать вновь. К этому времени уже и сам Пущин сидел в  Петропавловской крепости. Вместо Александра Павловича на престол взошёл  Николай I. Новый император в первый же день чуть не стал жертвой  гвардейского мятежа. И вся тема «гусарской вольницы» была ему  ненавистна. На приговоре написал «Сему быть». Говорят, что на словах  государь добавил, что даже если композитор и не виновен, то «таких» следует держать как можно дальше от столиц. 

11  марта добиваются разрешения на эксгумацию тела и вскрытие тут же в  монастыре, при этом присутствовать могли все желающие. Заключение новое —  смерть наступила от разрыва селезёнки. Однако позже даже всемогущий  глава тайной полиции Александр Бенкендорф признавал, что скорее всего  второе заключение сделано неграмотно. И разрушения внутренностей  наступили из-за влажности могилы. А будь они нанесены в доме у Алябьева,  то умер бы Тимофей не через три дня, а в течение суток и в страшных  мучениях. А помещик всё же ушёл от картёжников на своих ногах и врачам  не жаловался