Мёртвые поэты «Шаньго чжуань»

" стихотворные инкрустации" - ммм... тоже странный тег. Да и не стоит вообще упоминать такое в тегах, читатели обычно заранее не любят авторские стихи, а теги должны привлекать читателя, а не отталкивать.

Из доброго совета.

Не так давно «Тетрадь в белом бархате» получила юбилейный, трёхсотый лайк. Для местных графов де Ла Фер это слишком мало, а для нас, скромных Атосов, — вполне себе рубеж. В честь этого отгружу-ка я стихов. Из «Тетради» и из «Следа дракона». И заодно расскажу немножко о художественном мире «Шаньго чжуань».

Так уж пошло, что в мои работы прокрадываются «поэты прошлого» — вымышленные же литераторы, составляющие элемент культурного фона произведения. Как это называется? Метатекст? Или я что-то путаю? Мёртвые поэты встречаются постоянно. Их цитируют, о них вспоминают: этот жил так-то, этот в такой-то ситуации поступил так-то. Когда много лет назад я начал (и не закончил… но я постараюсь дописать) книгу-игру в стилистике арабского халифата, мало того, что одним из центральных персонажей был поэт, — пригоршня мёртвых поэтов рассыпалась по фрагментам текста (их в некоторых книгах-играх называют «параграфами») со своими поучительными историями и горькими переживаниями.

Для меня это, конечно, была возможность и преодолеть определённый творческий застой в стихосложении. В какой-то момент я натыкался на понимание того, что писать стихи тяжело. Обо всём нужном написано — если не мной, так великими уж точно. И стилизация, стихи «от чужого лица» давали возможность перешагнуть эту мысль. (Так же меня спасали и стихотворные дуэли, но сейчас речь не о них.)

Хрип исходит гортанью — живи и иди,
Не бессильную брань, а молитву тверди.
Позади — суета, впереди — испытанья,
Но и миг ликованья, мой друг, впереди.

«Восточная» поэзия горной страны — это в какой-то степени игра с читателем. Но есть и вот такие мёртвые поэты, приходящие на выручку. Одним из них является элегист Чэнь Циэр, умерший за много лет до событий книги. Давайте я о нём расскажу то, что знаю. А знаю я не так много.

Чэнь Циэр родился на юге горной страны, в области Чу, и был свидетелем того, как она отложилась от империи. Бежал ли он с малой родины или к началу мятежа уже работал в какой-то другой области, но путь к родному дому и храму с поминальными табличками предков оказался для него закрыт. О чём он, собственно, и тоскует в стихах о масле пачули:

В курильницу добавляю одну из последних капель,
Тягучую каплю крови оборванной прошлой жизни,
И слышу в болотах чуских прощальную песню цапель,
И вижу на чёрных склонах забытые кипарисы.
Пьянящим воспоминаньем густеет вечерний воздух,
В жестоких лучах заката танцуют частички пыли.
Порою и птицы в клетках тоскуют о прежних гнёздах.
К минувшему льну столетью. И слёзы в глазах застыли.

Вероятно, Чэнь Циэр долгое время работал в столице. Скорее всего — в секретариате. Но после какого-то конфликта при дворе был сослан в Чжао. Возможно, с каким-то назначением, но им и окружающими это трактовалось именно как ссылка. Чэнь к тому времени был, надо полагать, уже не молод (если он «льнёт к минувшему столетью», это значит, что ему было уже лет шестьдесят или семьдесят). Видимо, именно тогда он и пишет большую часть своих стихов, в том числе «Вино в снегопад», где предсказывает свою смерть в Чжао:

Нефритом резных облаков небосвод изукрашен,
Забыт павильон, лишь ветра собираются в нём.
Холодные звёзды кружатся и, падая в чашу,
Свиваются в танце с тягучим и терпким вином.

Наказан двором я иль ныне помилован Небом,
Побегом чинов и наград не томится душа.
Я пью золотое вино вперемешку со снегом,
Победы и промахи в сердце своём размешав.

Лишь гонг заревёт, неприветливой ночи предвестник,
И чаша уткнётся в поднос и уснёт кверху дном,
Окутает север просторная южная песня,
Что мать соткала мне на память о крае родном.

Быть может, меня растерзают гуйшэни и вьюга,
И юга черты потерялись в густой пелене,
Пускай мы с судьбою порою не любим друг друга,
Её я приму, как сегодня снежинки в вине.

Через какое-то время поэт умер в ссылке во время метели. Есть у него и другая элегия, «В летний праздник». Она ещё не появилась в тексте «Шаньго чжуань», но, полагаю, появится:

Брызнула ночь, и осколки засыпали душу.
Небо крушат фейерверков визгливые залпы.
Если сейчас не найти хоть на донышке туши,
Кажется мне, я и кровью стихи написал бы.

Если бы время хребет мой о сутки ломало,
Не оставляя мгновения кисти для строчек,
Сердце бы их выводило и грудь выдыхала,
Только бы душу найти под осколками ночи.

В старом саду раскололась сосна у беседки.
Прежде стояла под бурей и грому дерзила,
Ныне дорожку метут омертвелые ветки,
Сила иссякла, как будто и не было силы.

Братья-ручьи, что бежали, смеялись вдоль сада,
Песней своей поднимая от сна и печали,
Заперты камнем обрушенной ветхой ограды —
И замолчали, как будто всё время молчали.

С ними я вместе молчу, и разбит, и надломлен,
С ними душа обернулась двойным новолуньем.
Только смотрю: под сосною, у чёрного комля, —
Белый цветок, что пророс и расцвёл накануне.

Если этот экскурс получился не слишком занудлив, можно вырастить из него флешмоб. Ну, или серию записей в блоге.