Литературные чудеса. Крошки Цахесы

удивительным 

 В литературе есть забавные сближения.  Вот эти двое  жили в разных веках, разных странах, говорили на разных языках. Но было и сходство. Оба - выходцы из мещанской среды, лишённые таланта и знаний, но одарённые удивительным красноречием и работоспособностью. Графоманы и пустосвяты.  И оба  были невероятно популярны.

Но каким образом они вдруг заставили себя слушать? Откуда взялась слава? Объяснить это рационально невозможно. Вольтер, плебей, сын адвоката, становится вдруг «властителем дум» аристократии своего поколения. Он —  чудовищный графоман, но современники зачитываются его корявыми драмами и глупейшими памфлетами. Абсолютно пустая, дутая величина, он казался столь значительным, что с ним переписывались монархи! 

Он — словно крошка Цахес, заколдованный феей... 

Потом, как всегда,  приходило похмелье, и сыновья не могли понять, что находили их отцы в белиберде вчерашнего «властителя дум». Значимость испарялась, остались толстые тома никем не читаемой пустопорожней болтовни.  Наш Белинский был зеркальным  повторением «феномена Вольтера»... 

Было и ещё одно странное сходство — внешняя непривлекательность. Вольтер имел резко ассиметричные черты, огромный нос и длинный подбородок, но живописцы всегда исправляли на полотных и статуях его уродство. От Белинского  же остался всего один портрет и тот в  профиль,  все остальные списаны - и сильно приукрашены - с этой единственной зарисовки. Но те, что видели его вживую, говорили о  крайне непривлекательной внешности. 

Было общим и еще одно - чудовищная раздражительность. Вот свидетельства о Белинском: «Вообще малейшая, самая ничтожная вещь могла приводить его иногда в бешенство; затронутый, он вдруг вырастал, вся фигура дышала внутренней энергией и силой, голос по временам задыхался, все мускулы лица приходили в напряжение... »   То же самое говорили и о Вольтере. 

 Ведь подлинно  в этом что-то дьявольское. Точно из бездны вдруг вылезает некий человек, одарённый невероятным, колдовским красноречием. То есть, говорит-то он, положим, полный вздор, но его слушают — он завораживает. И не Вольтер, нет, первым был Лютер, тот заворожил Германию. Потом — Кальвин, та же история с Женевой. То же и Белинский — странный уродец, как и Вольтер, плебей и неуч, вдруг покоряет целую страну! Добро бы он говорил разумные вещи, — нет, он, подлинно, как крошка Цахес, кажется не тем, что есть, словно над его слушателями распылили одуряющий газ... Одержимость... 

Но почему вдруг становятся одержимыми целые поколения? 

  Язык меняется. Есть изменения, которые изучают мои коллеги-лингвисты, а есть иные, которые не изучает никто. Когда исподволь дьявольски меняется смысл слов, или некие слова исчезают из языка, заменяясь другими, отнюдь не тождественными. Мне кажется, так исказился смысл слова — «ересь». Ересь — это гигантская глупость, искажение и подмена понятий, которая, проникая в умы подобно вирусу, заражает их. Типологическое пленение ума простой дурацкой идеей. Надо полагать, после альбигойской ереси Церковь поняла, что это такое, и неустанно боролась против релятивных движений духа. Потом её влияние ослабело, — и вот словно чёрные вихри из смрадных подземелий вырываются из преисподней ереси, — и некому остановить их. Начинается с насмешек над Богом, моралью, честью и совестью, упраздняется слово «грех», теперь есть только «поступок», а с поступка — что за спрос? 

И эти ереси через своих проводников-ересиархов разлагают мир...