Слезодавительная сказка

Белый кот Мелькиадес жил во дворе всегда… По крайней мере так считали старухи, выносившие зверью мелкую рыбу и куриные шеи. Разноглазый, холеный, царственный зверь валялся на солнышке, величаво принимал подношения и мяукать на всех хотел.

На самом деле семейство ванских котов оккупировало Феодосию еще во времена турецкого владычества. Из Анатолии в Крым переселился мудрый епископ Геворк с домочадцами и родней, включая белую кошку Мануш. От полусотни ее пискливых отпрысков и пошли разноглазые красавцы с хвостами, похожими на знамена, отвратительным голосом и гордым нравом князей Мазендерана. Чванные аристократы вступали в союзы лишь между собой, порой порождая глухих и шестипалых котят, но привычкам не изменяли.

Мелькиадес всего лишь уродился точной копией двадцати поколений белоснежных повелителей местных помоек, в свой срок заняв место покойного котриарха. Унаследовал трубы теплотрасс и подвальные лазы, кусты шиповника и ежевики, скамейки у гаражей, сделанные из шин клумбы, текущий кран ржавой колонки, у которого можно было напиться в любой мороз. Унаследовал добросердечных алкашей, болтливых девчонок, сентиментальных старух, всегда готовых вынести кисоньке что-то вкусное, сутулых работяг с судостроительного, подтянутых военных пенсионеров, суетливых мамашек, строгих учительниц...

Унаследовал предчувствие смерти.

Как и все ванские коты, в особенности глухие, Мелькиадес ощущал, когда тоненькая ниточка судьбы у кого-то из двуногих подданных начинает рваться. И старался проводить человека в последний путь. Посидеть рядом, а то и полежать на постели, выслушать, что тяготит душу, замести хвостом беды и огорчения, намурлыкать сладкую песенку, унимающую тоску и боль. Голубой глаз Мелькиадеса видел живых, желтый – различал тени и контуры порождений _той_ стороны. И когда приходила смерть, кот неслышно отпрыгивал в сторону.

Он не делал различий между молодыми и старыми, добросердечными и злонравными, одинокими и окруженными семьей. Все страдают, собираясь уйти за грань, все нуждаются в утешении и тепле, даже трижды проклятые мерзавцы. Дело ванских котов – мурлыкать и быть рядом, а судить пусть ангелы судят. Главное успеть вовремя.

Вот и сейчас в квартире номер пятнадцать, в доме номер семьдесят по улице Челнокова упрямо хватал воздух ртом долговязый старик. «Так-так-так-тууук» говорило его изношенное сердце «так-так-так-тууууук». Пора! Проскользнуть через открытую (или закрытую, для ванских котов нет разницы) дверь, незаметно улечься в ногах, унять боль и тоску, прогнать страхи. Уходить – легко…

Вот только что у дверей квартиры делает кудлатый блохастый пес, похожий на нестриженого барана? Рычать он здесь будет… Лаять… Пшшшшел вон!

- Сам пошел! Не пущу! Пррррочь!

Впору было ввязаться в драку, прыгнуть на голову и попытаться выцарапать глаза наглецу, но на шум, лай и боевые кличи сбежался бы весь подъезд. Что ж, придется поговорить.

- Прридется, - согласился кудлатый пес. – Я знаю, зачем ты здесь. И не хочу, чтобы старик сейчас умер.

- Почему это? Он твой человек?

- Нет, - вздохнул пес. – Я ничейный. И предчувствую жизнь. Когда с неба на землю спускается новенькая душа, я встречаю ее и слежу, чтобы с мамой ничего не случилось. Получается не всегда, но я стараюсь.

- А при чем тут старик?

- За больным ухаживает его внучка. Она еще не знает, что в ожидании. Она молоденькая, слабая, может скинуть до срока. А если старик умрет – точно не выносит.

- И чем я могу помочь? Ты же помощи от меня ждешь, коллега?

Пес не гавкнул ни звука, лишь посмотрел на кота. Мелькиадес вздыбил шерсть, напружинился и зашипел. Не помогло. И выразительное молчание не помогло. И бежать в общем-то было некуда.

Мелькиадес моргнул, закашлялся, словно давился, и сплюнул на пол комочек света.

- Сволочь ты, коллега. Это седьмая, еще две про запас осталось. Подбрось старику в постель, лучше всего под подушку и проследи, чтобы тот уснул. Года на два должно хватить.

Клацнув зубами в знак благодарности, пес подхватил добытое и проскользнул в квартиру сквозь дверь – ишь ты, шавки тоже умеют. Контур серой фигуры, уже было сгущавшийся в сумерках лестничного пролета, медленно расточился, оставив запах золы и ландышей.

Почесав лапой за ухом, Мелькиадес задумчиво облизнулся и спустился на первый этаж. Здесь ловить было уже нечего, а у двери в дворницкую уже стояло блюдечко со свежевытащенной из моря мойвой. Щедрая рыбачка, толстопятая тетя Фира обожала котов, в особенности белых, и всегда угощала их после удачного улова.

Год назад рыбачке досталась пятая.