Мимимишный опросник со спойлерами

Час до рассвета, горит свеча на столе, близ постели, на широком блюде, чтоб не занялся огонь, если нагар упадет. Книга раскрыта на середине, страница заложена перчаткой. На лавке, покрытой ковром, валяется наспех скинутый дублет — видно, граф разоблачался без помощи слуг, и скомканная тонкая сорочка. Тихо так, что не слышно дыхания спящего, но она знает — зверь притаился за пологом постели, в неестественной тишине сна. Ковер на полу скрадывает шаги Дженет, и без того подобные легчайшей поступи эльфа. Резная шкатулка черного дерева на каминной доске меж двух подсвечников с огарками светлых восковых свечей — что ж, денег на удобства граф не жалеет.  Письма... Печати и гербы Гамильтонов, этого лучше не трогать.  Записочка на чужом языке, без подписи, только буква Ф. Денежные счета, один, второй, третий. Джен было крайне неуютно рыться в бумагах графа, стоя к нему спиной, она словно ощущала за закрытым пологом взгляд, которого, конечно, не было и в помине. Придется вначале убить его, а после забрать целиком все письма, и пусть их читают Ангус и Питтендрейк, когда им заблагорассудится. Но для этого необходимо посмотреть в лицо своему врагу — чего она не могла сделать долгие годы, кроме того, единственного раза в Далките.

Сделала шаг к ложу, стараясь, чтоб не дрожали колени.

Но когда под рукой ее шелохнулся бархатный полог постели, отнюдь не лицо привлекло  внимание в первый миг — и она замерла на месте от неожиданности: оказывается, Люцифер имел порочную привычку спать нагишом. Это был бесчестный удар… про него, правда, болтали, что он и моется горячей водой вместо того, чтобы как все нормальные люди, делать это холодной. Минуты тянулись одна за другой, а Джен Дуглас никак не могла отвести взгляд: оказывается, Босуэлл превосходно сложен, но эта красота терялась в придворных тряпках, и вот теперь она беспрепятственно рассматривала могучие плечи, сильные руки, узкие бедра, широкую грудь, слегка покрытую светлой порослью. Торс графа в нескольких местах обезображен старыми шрамами, и выглядит это, словно щербины на каррарском мраморе совершенной статуи… Дженет ущипнула себя за руку, чтоб согнать плотский морок, и уже выбрала точку, куда войдет нож – между вторым и третьим ребром, возле узкого, грубо зажившего рубца. Но потом взгляд ее упал ниже пояса спящего, и она поневоле замерла, почти не дыша.

И странные чувства владели ею при этом.

Орудие пытки – и побольше, чем у Глэмиса, она едва не ощутила в себе боль вторжения, и поморщилась. И, вместе с тем, это было красиво. В нем была какая-то грубая, земная, дьявольская красота, в этом предмете, столь превозносимом мужчинами, что они сделали себе из него едва ли не фетиш, тогда как это всего лишь проводник семени для зарождения ребенка в женском теле. Слава Богу, ей не нужно об этом думать, потому что Патрик Хепберн умрет, не просыпаясь, и ей не придется претерпеть все то, о чем в подробностях ей рассказывал Джон Лайон.

Ведь охотничий нож у него всегда ночует вот тут, сказал конюх Бернс, каждый день в изголовье постели — только протянуть руку за смертью и взять ее.

Какое чистое, нежное и молодое лицо у него во сне...

– Кто вы, леди? Что вам здесь нужно?

Дженет вздрогнула. 

На нее лег пронзительный, совершенно не сонный взгляд Патрика Хепберна. Не меняя позы, не пошевелившись даже слегка, не изменив ритма дыхания, Белокурый открыл глаза. Эту полезную привычку граф вынес из боевой приграничной юности – просыпаться от самомалейшего звука рядом с ним, шороха или вздоха, но ничем не выдавать своего пробуждения.

В лицо Джен бросилась краска досады, которую Босуэлл счел краской смущения. 

– Я… – она осеклась.

– Да? 

Голос звучал глухо, этот голос хотелось слушать, но от него возникал мороз по коже. 

Нет, это вам не обычный придворный щеголь, когда Люцифер задает вопросы, ему трудно не отвечать или отвечать неправду.

– Постойте-ка… Джен… Дженет Дуглас, вас ведь так зовут? Мы виделись с вами однажды… в Далките, и... мне показалось или третьего дня вы были при дворе, здесь, во дворце?

– Какая хорошая память у вашей милости… – отвечала Джен Дуглас, коротко улыбнувшись одними губами.

Мысль ее лихорадочно работала. Любой ценой следовало добраться до ножа, пока, расслабленный и спокойный, он согласен вести беседу. Просто так он ее уже не отпустит, раз она сунулась в логово льва по доброй воле. Но сию же минуту Босуэлл продемонстрировал высшую степень памятливости, единым словом возвратив ее к прежней встрече:

– Вы передумали?

– Нет... воистину у вас превосходная память, граф.

– Что же привело вас сюда?

– Любопытство.

– Помните ли вы, что оно именно и погубило праматерь?

Праматерь, думала Джен, погубил мужчина, ибо Сатана, определенно, мужского рода. И, несмотря на дивную красоту лица и тела, несмотря на учтивую речь, одна его ипостась сейчас перед нею. 

Родственники позаботились о том, чтоб наряд ее выглядел достаточно соблазнительно, больше показывая, чем скрывая, и грудь в вырезе сорочки под небрежно запахнутым ночным платьем виднелась довольно отчетливо. И грудь эта трепетала сейчас не от тех чувств, что были бы приятны графу, знай он о них…  

– Итак, что вам здесь нужно?

Темные глаза на бледном лице, темные волосы с огненными взблесками — ливнем по плечам, скрытые тяжелой тканью плаща. Странная, болезненная, очень сильная красота. Узкие руки небрежно спустили капюшон, потянули книзу завязки, показалось плечо над краем выреза сорочки, еще немного — и покажется ореол соска.

Когда не знаешь, что сказать, говори правду. 

– Я хотела увидеть вас обнаженным, граф… и беззащитным, насколько может быть Босуэлл беззащитен.

Смелая сучка. И прожженная – клейма негде ставить. Вот он тут возлежит перед ней в чем мать родила, а она ведет светскую беседу как ни в чем не бывало.

– Ну, и как оно вам? – осведомился Белокурый с высокой степенью серьезности. 

Патрик все еще лежал нагишом, не делая попытки прикрыться. Обычно так поступают женщины – выставят напоказ свои сокровища, и разговор окончен, уже и не можешь смотреть ни на что иное, даже вполне себя контролируя. Несмотря на внешнюю невозмутимость леди, он видел, женщина также временами смотрит ему не в глаза, отвлекаясь на прекрасное частное. И его это устраивало – легче было вести беседу.

Джен, между тем, думала, что от ножа в изголовье постели ее отделяют каких-нибудь три небольших шага, но именно их ей сейчас и не сделать.

– У вас великолепное тело, господин граф, леди Гордон не солгала. Возможно, я все-таки передумаю… но обычно предпочитаю прикасаться, а не глазеть. Вы позволите? 

И гибким движением скользнула в изножье кровати. Полы ночного платья  разошлись, длинные ноги на миг обрисованы тонкой тканью сорочки… еще мгновенье — и она окажется обнаженной в его объятиях, хочет он того или нет.

– У леди Гордон, однако, фамильное недержание языка за зубами, – процедил Белокурый. – Сидите, где сидели, леди. Мне, пожалуй, лучше одеться.

Дженет очень удивилась. Такие слова нимало не соответствовали репутации Белокурого, как неисправимого распутника. 

Патрик, между тем, набросил простынь себе на бедра:

– Польщен вашим честным предложением, дорогая, но сердце мое занято и ложе также несвободно. Кроме того, не имею привычки спать с настолько незнакомыми дамами. Расскажите что-нибудь о себе, леди Дуглас. К примеру, кто вас подослал ко мне?

Потянулся в постели, заложил руки за голову. 

За голову, совсем близко от рукояти ножа, которая блеснула в полумраке комнаты от утреннего луча, пробившегося за полог. Казалось бы, только дотянуться, в одно движение… Джен по-кошачьи мягко подвинулась ближе к Белокурому:

– Ах, граф, вы и у себя на границе так строги, так целомудренны? А как же те бедные маленькие девочки, что попадаются вам на дороге, когда вы наводите порядок в своих и чужих владениях, вы тоже с ними сперва подробно знакомитесь?

– Обязательно, – кивнул Босуэлл, – хотя бы по имени. Леди, вы пришли порассуждать со мной о судьбе нескольких вилланок, которых я спьяну изнасиловал? Ибо большинство, смею уверить вас, отдается добровольно. Вас интересует эта тема? Хотите увидеть Босуэлла, каким он бывает на границе?

И что-то такое на миг промелькнуло в глазах, какая-то хрипотца в голосе, отчего у Джен минутно прошли мурашки по спине, но Белокурый быстро стал прежним, и она предпочла не заметить знака.

– Ну, а если нет... тогда ответьте на мой вопрос, дорогая леди, о котором, несмотря на все ваши прелести, которые вы столь умело мне преподносите, я ни в малой степени не забыл.

Тут Босуэлл перекатился на бок и встал с ложа, на мгновенье открыв женщине свою спину. Дженет протянула руку и молниеносно выхватила нож из изголовья кровати. Надо было нанести один верный удар, снизу вверх, в почку, но из неудобной позы она промахнулась, и длинная кровавая полоса возникла на боку Белокурого, отмечая поверхностно распоротую кожу. Если бы Джен подождала хоть минуту, пока он станет натягивать через голову рубаху, шансов у графа не осталось бы вовсе, а теперь он, даже не оглядев разрезанный бок, живо обернулся к женщине, как был, нагишом, но уже в полной готовности ко второму удару, с прищуренными глазами, с плащом, наспех скрученным вокруг левой руки, чтобы защитить грудь и живот в случае нападения.

– Боже правый! – пробормотал Патрик даже с каким-то удивившим ее весельем. – Дикая кошка!