На хрена он нужен, такой дар?

   — Ты, пожалуй, прав, на кого ни посмотри — как талант, так проблемы, — Мао махнул рукой. — Генрих Манн. А может, Томас, не помню. Кто-то из них говорил, что приходится платить за прозрения. За своё творчество, за успех. Оба велики были, один из них лауреат Нобелевской премии, не помню кто, Канны, Ницца, Париж и всё такое. И смотри —  обе их сестры покончили собой. Одна совсем молодая, кажется, в двадцать семь лет. Дальше смотри — жена одного из них тоже того... с жизнью разобралась кардинально. Сын, опять же... Наложил руки. Ты не поверишь, но другой его сын тоже покончил собой. Правильно, выходит, сказал — приходится платить за прозрения. За своё творчество, за успех. За Дар.
    — Хорош дар, — пробормотал Фетисов. — Дар, за который нужно платить… На хрена он нужен, такой дар?
   — Хитрый вопрос, — покачал головой Мао. — Я не могу ответить на него… Удивительно другое — почти никто из этих писателей и поэтов не отказывались от этого дара. Все, кто плохо кончили — Есенин, Джек Лондон, Фадеев, Стефан Цвейг, все они продолжали до последних дней носиться с этим своим даром. Мопассан умер в дурдоме для буйнопомешанных, Ницше — для тихопомешанных, а остальные тихо поспивались до смерти — Верлен, Рембо, наш Высоцкий. Но смотри, никто, понимаешь, никто не отказался при жизни от своего дара.  
     — Может кто-то и отказался, но мы этого не знаем, — усмехнулся Фетисов. — Именно потому что отказался, поэтому и не знаем. Просто отказались и прожили спокойную жизнь. И самый большой вопрос тут знаешь какой?
     — Какой? — Мао вздохнул и выпустил к потолку струйку сизого дыма.
     — От кого дар! Понимаешь?
     — Хм… — пробормотал Мао, — если от Бога, то почему тогда дурдомы? Алкоголизм, наркотики? Но тогда получается, что большинство учителей человечества якшались с лукавым? Который в последний час приходил за оплатой своего дара?
      — Есть ещё притча о библейских талантах, — Фетисов вопросительно посмотрел на Мао.
     — До лампочки им Библия была, — покачал головой Мао. — А вдохновение не до лампочки. Опасная эта штука — вдохновение. А когда ещё на пару с честолюбием, тщеславием. Хорошее молочко от бешеной коровки... Попьёшь и... вываливаешься из реальности. В этом и вся фишка, творчество — это способ убежать. Эйнштейн как-то сказал о мотивации физика: "это желание уйти от будничной жизни с ее мучительной жестокостью и безутешной пустотой".
    — Эйнштейн? — удивился Фетисов, — Ты ничего не путаешь? Баловень судьбы...
    — Не думаю,. — сказал Мао. — Там были свои скелеты в шкафу. Вся эта лафа не даром дана ему была.
      — Почему?
     — Потому что на ровном месте такие слова не говорятся, — усмехнулся Мао. — Милый друг, иль ты не видишь, что всё видимое нами — только отблеск, только тени от незримого очами... А с Эйнштейном, там проще — не было у него дара на самом деле. А была миссия. Как в компьютерной игре. Да, жировал Эйнштейн с определённого времени. Потому что...
      Мао замолчал и стал раскуривать новую сигарету.
     — Ну? Почему? — спросил Фетисов.
    —Понимаешь, когда мужчина и женщина сочетаются браком, особенно, если это церковный брак, то... всё дерьмо, которое предписано по жизни каждому из них, объединяется и становится общим, поднимаешь? Собственно, в этом и заключается таинство соединения мужчины и женщины. В ЗАГСе тебе этого не скажут, а священник при венчании прямо говорит. И православный, и католический, мол, теперь вы едина плоть, и понесёте тяготы на двоих. Ну, и радости тоже на двоих. А Эйнштейн... Догадался, гений же. Просто сбросил весь этот груз дерьма на свою половину, а потом от неё избавился.  Потом жировал в Принстоне до смерти налегке, а Милева одна дальше тащила на себе то, что гений сбросил. Ну, ты это... давай, наливай...

    Фетисов разлил остатки вина и поднял пластмассовый стаканчик.
    — За что выпьем, Мао? За наше здоровье?
    — А ты помнишь, за что мы пили в юности? — спросил Мао.
    — В "Кукушке" на Парковой аллее? Известно, за что — ухмыльнулся Фетисов, — за "Пинк Флойд" или "Дип Пёрпл".
     — Вот именно, — Мао вздохнул. — За здоровье не пил никто. Вот то оно и было — счастье. Когда пить за здоровье просто никому не пришло бы в голову.
     Фетисов поставил стаканчик с вином на стол и встал.
    — Сейчас, подожди.
     Подойдя к музыкальному автомату, он сунул в его зев купюру и нажал какую-то кнопку. Кротовая нора огласилась звуками старой песенки Битлс:     

      Can't buy me love, oh
      Everybody tells me so

     Девчонки, обычно вскакивавшие с мест и начинавшие танцевать, когда кто-то запускал автомат, на этот раз остались на месте. От этой странной и, по-видимому, какой-то совсем старой песенки, которую поставил папашка с дальнего столика, шёл волнующий и нездешний дух. Обострённой интуицией молодых женщин они чувствовали этот дух, исходивший от песенки Пола и подпевающих ему Джона и Джорджа. Это был дух никогда не виданной ими жизни. Жизни, в которой не было места для самого микроскопического кусочка такой родной "Чита-дрита". 

     Кэн`т бай ми лов, оу

рвалось из динамиков музыкального автомата. 

   — Кинь бабе лом… — пробормотал Мао, отбивая ладонью ритм, — настоящий англо-сакс...
   — Да, — сказал Фетисов, — Кэн`т бай ми лов... "Не может купить мне любовь".  
   Мао глубоко вздохнул и поднял стаканчик.
  — Так за что? Может, за твою баню давай? 

   Фетисов отрицательно покрутил головой и чокнулся с Мао.
   — За Битлз.

.