ПРОДА: Боярин 2

Книга вторая серии «Боярин»

Выложу несколько глав бесплатно, для ознакомления)

 «Посланец»

https://author.today/work/229227

Аннотация

 Пару лет назад сознание нашего современника, крупного ученого Павла Ремезова, в результате оказавшегося слишком удачным эксперимента, оказалось в теле молодого боярина Павла из средневековой смоленской глуши. Вроде бы все могло быть и хуже, слава Богу – хоть не в смерды да не в холопы попал, однако ж полным полно кругом завистников да интриганов в лице ближайшего соседа, боярина Телятникова и «родных братцев», давно уже облизывающихся на ремезовские землицы. К тому же, в ближайших лесах объявился какой-то волхв, а по всей вотчине полыхают пожарища, происходят странные и необъяснимые убийства. 

 Одна отрада – юная супруга-краса, боярышня, да друзья – верные люди. Однако и с ним неожиданно пришлось распроститься, неизвестно, на какой срок: старый смоленский князь и сам великий хан Бату, через доброго приятеля Павла сотника Ирчембе-оглана, поручили молодому боярину одну чрезвычайно важную миссию – и путь Ремезова теперь лежит в Рим, к папе… и к его смертельному врагу – Фридриху Штауфену, сицилийскому королю и императору Священной Римской империи. 

 А Рим – это целое море бурлящих страстей и интриг, тем более, когда рядом нет верных людей, а среди тех, кто есть, может таиться предатель.

ОТРЫВОЧКИ

- Ты куда, человече? Тут чернецам токмо можно.

- Отец ключник наказал свечечки в келью к нему занести.

- Отец ключник? Ну, так неси скорей. Вон его келья!

  Рванув на себя дверь, Ремезов ворвался в низенькое но весьма просторное помещение с широким ложем, лавками и объемистыми сундуками, ровным порядком расставленными вдоль стен. С одного из сундуков метнулась было к двери приземистая грузная тень…

Ремезов выхватил короткий, спрятанный под одеждою, меч:

- Ну, здрав будь, Убое. Украденное сам отдашь или как?

Вместе ответа, предатель метнул в боярина широкий мадьярский кинжал, ловко отбитый Павлом одним поворотом меча. Видя такое дело, Убой схватил скамью и, грозно вращая глазами, заорал: 

- Зашибу-у-у!!!

Павел едва успел присесть, увернуться – настолько ловко орудовал скамейкой Убой. Хваткий тип, что тут скажешь? Так и зашибет, недолго… А меч-то у боярина хиленький, явно не рыцарский…

Ремезов сплюнул – надоело уже кланяться – кивнул на висившие в углу иконы:

- Не стыдно божниц-то?

- Мои боги – не эти доски!

Понятно. Язычник. Волхв.

Едва не пропустив удар, Павел отпрыгнул в сторону, понимая, что предатель загоняет его в угол, а уж там начнет гвоздить не раздумывая. Там простора для маневра нет, не отбежишь.

Тяжелая скамья с размаху ударилась в стену, треснула… Ремезов тот час же нанес удар. Целил в грудь, в сердце, однако, язычник оказался не лыком шит, вовремя поставил под удар обломок, затем швырнул его прямо Павлу в лицо и. прыгнув к сундуку, распахнул крышку… В мощной руке волхва заиграла окованная железом палица! Палица против хиленького короткого меча… Не-ет, так не пойдет! А. может, в сундуке еще какое-нибудь оружие сыщется? 

 Сделав ложный выпад и вызвав на себе удар, боярин быстро переместился к сундуку, скосил глаза… Ага, как же! Оружие. Калашников или пулемет… Что он там ожидал найти-то? Лишь сверкнул в луче проникшего в слюдяное оконце солнышка золоченый шлем. Его-то и подхватил Павел, швырнул в морду врагу! Волхв машинально махнул дубиной… и вот в этот момент Павел его достал! Дерзский и длинный – с выпадом на левое колено – бросок… укол… 

 Хрустнули ребра… Убой пошатнулся. Осел. Выпав из ослабевшей руки, с глухим стуком упала на пол палица. Закатились сверкающие глаза… глаза язычника и убийцы.

- Это тебе за всех наших, - без всякого сожаления добив волхва коротким уларом в сердце, глухо промолвил Ремезов

-----------------------

  Молодой парень, лет, может, пятнадцати – длиннорукий, тощий – сидел на плотине, свесив в воду ноги. Звали парня Налимом – потому что пронырливый был, верткий. Однако – слабосильный, на мужицкую работу не дюж; спасибо боярину-батюшке – приставил к мельнице за колесом да за плотиной следить. Работа – важная, внимательности требующая, не дай Бог, за лопастью не доглядишь, по весне, бывало и каменья, и бревна теченьем притаскивало – все колесо раздолбает, потом чини, делай, опять же – и мельнице, и кузне – простой. Однако, то все весною – нынче же благодать… хотя и тут деревину запросто принести может, выше-то по реке – бобры. Вот следил Налим – вода-то в реке не так просто к полтине телка- рогатки были поставлены, как раз от бревен шальных. В рогатках-то деревья и застревали, а уж Налим – шасть в челнок, да баром их, багром… 

 Вот и сейчас не так просто парень на плотине сидел – высматривал. А вдруг? Вскоре может случиться: бобры – они бобры и есть, грызут деревья, валят. Какое-то и не ухватят, упустят – вот и приплывет, да по быстрине в колесо-то ударит! Ежели увесистое попадется бревно… На то Налим и поставлен! Смотрящим. Сидел себе парень спокойно, болтал ногами, а вот и удочку закинул – может, кто и клюнет? Ага… вот-вот… вот круги пошли! Парень встрепенулся, потянул удилище, ощутив нечто такое, от чего сердце любого рыбака забьется в радостном предвкушеньи удачи… или неудачи – может, просто за корягу крючок зацепился? Может, и так… А вдруг – осетр или сом? 

 Вот и Налим – аж привстал… а сердце так и скачет, так и скачет, вот-вот из груди выскочит в воду… И в голову что-то ударило! Хорошо так, увесисто, звонко. Налим даже и не ощутил ничего такого – просто померк в глазах свет, резко, словно бы кто-то заткнул оконце в курной избе старым сеном. Застыл на миг парень… упала удочка в реку, а следом за ней полетел и Налим, застрял на рогатках, будто топляк, спиной кверху. Мертвый. Удочку же утащило течение, бросило на колесо, измололо лопастями.

Летом праздники редки – страда, потому и сенокос – вроде как праздник. Людей посмотреть, себя показать… А парни-то, парни-то на Заболотице справные, особенно, один… кудрявый Микифор. 

 Подумала Малинка, зарделась, обернулась даже – а вдруг, кто следит, да мысли срамные подслушает? Показалось – дернулись позади кусты… Верно – заяц… или кабан на водопой побежал. Река – вон она, рядом. Омуток тенистый, Полина-боярышня там купаться любит – далече, и днем нет никого.Водица в омутке том прохладная, чистая. А кругом-то какая благодать! Вдоль дорожки – березки ровненькие, а ближе к реке - рядом - смородина, бузина, травы в пояс. Чабрецом душистым пахнет, сладким клевером. Разрослись на пригорке ромашки – в середине цветка солнышко желтое, а уж белые лепестки – лучики. Нравились Малинке ромашки, сейчас бы из них и венок… да только некогда, поспешать надо – недаром с сенокоса бегала, за стариками да малыми детушками приглядеть. Быстро управилась – накормила всех, напоила, детишкам постарше строго настрого наказала за малышами смотреть. Прихватила – не забыла – брусок, серпы-косы точить, вон он, брусок-то, на поясе, в плетеном из липы футлярчике-поноске. Тяжел, бьется о бедро – о сенокосе напоминает, словно говорит – не смотри ты, девка, по сторонам, о парнях не думай, на цветы не заглядывайся. Да как же не заглядываться-то! Вон их тут сколько – и колокольчики, и васильки, и анютины глазки. А вот и трехцветные луговые фиалки, а рядом – красные с белым – кошачьи лапки, а на пригорочке – иван-чай розовыми елочками покачивает, а вон и таволга – стебли высокие-превысокие, и почему-то медом пахнут. У берез – желтые с синим – как бусы – россыпи – иван-да-марья, чуть ниже к речке – щавель, Малинка сорвала, пожевала – кисло. Подошла к реке, постолы сняла, подогнув полог платья, в водицу зашла, наклонилась, зачерпнула ладошкой водицы  напиться. Браслетик дареный на запястье сверкнул серебряным солнышком… 

 На берегу дернулись позади девчонки кусты. Злая стрела просвистела – меж лопаток пронзила Малинку. Упала девушка, и вода чистая кровью алой оросилась. Снова кусты дернулись, расступились травы, смятые кошачьи лапки жалобно так застонали. Или показалось то? Прошлепали тяжелые шаги по водице, тень над убитой склонилась… сдернула с руки браслетик, хмыкнула, сплюнула пробормотала про подарок да про какую-то ягоду… выругалась почему-то. И, снова взмесив песком воду, на берегу скрылась в кустах. А стрела черная меж лопаток несчастной Малинки торчала, покачивалась, словно живая. Она-то – живая, а девушка?